к Тебе

Прости, если вдруг помешал.
Коли так, мне молчанье твоё
вполне будет внятным ответом.
Я с этим знаком языком и даже —
когда ж это было? —
почти в совершенстве владел им.
Однако, потом охладело
моё любопытство.
Почти не осталось вопросов к тому,
кто ответит на них лишь на нём,
и только лишь если на нём
ты попросишь об этом его,
молчалив, но не нем.

Так бывает во сне.
Или, если точнее,
на подступах к сну —
так выходит подлодка
на перископную глубину — 
осмотреться вокруг,
оставаясь никем не замеченной,
ровно столько балласта приняв,
чтоб плавучесть была нулевой —
смешно, но похоже,
и этому тоже
когда-то зачем-то учили меня.
Неужели затем, чтобы после я смог
научиться парить между явью и сном?
Чтобы с Ним говорить
и творить?

Когда же то было?
Ведь было когда-то
и где-то,
вот только давно
перепутались даты
и города,
но ведь да —
помню всё же,
как в городе том
я был юным небритым кадетом.
Нет, не с этою рожей,
покрытой недельной щетиною с проседью.
Просто в первую осень мою
в этом городе
бритвы звенящая сталь
моих щёк
не касалась ещё,
да и девичьи уста,
кстати,
тоже.

Впрочем, чуть позже
я всё наверстал.
И даже, быть может,
с весьма преизрядной лихвой,
однако при этом
ничуть до сих пор не устал
восхищаться сердцами, умами
и душами милых созданий.
Да и
прелестными формами их,
разумеется, тоже, о да! Но
всё же
давно уж
совсем не нужна мне узда,
чтоб себя в ней держать,
нетерпеливо дрожа
в предвкушеньи амурных баталий.
Похоже, спокойнее стал,
может, даже немного мудрей.

И смешной пьедестал,
за места
на котором идет век из века борьба
покорителей дамских сердец,
уж давно привлекать перестал
не меня одного, но, похоже,
и истинных дам,
обладающих сердцем, душой и умом —
они тоже скрылись куда-то.
 
А доспехами бойко гремят
лишь купцы да чиновники, дабы
добыть себе в койку хотя бы
каких-то, каких-нибудь баб,
увы, ибо тех-то
на этом потешном турнире утех —
всё так и кишит, как извечно кишело —
кишмя.