Осеннее путешествие из Малаховки в Гент

Гент встретил нас
Проливным дождём,
Подобием наждачной пыли,
Колючей и жёсткой.
Городской пейзаж
Напоминал глянцевую открытку,
Пахнущую типографией -
Фонари, холодный блеск реки,
Серые дома вдоль набережной,
Пароходик на тёмной глади,
Парочка одинокая, под зонтиком, на корме.
Ускользающий сигаретный дым....

       “Ну вот, и в Генте - дождь! И у нас тут, в Малаховке, льёт и льёт… Да и разве стихи это? Проза. Или всё-таки стихи?” -  размышлял я в библиотеке над оврагом, где состоялся авторский вечер Юлии Архирий, поэта и переводчика, - именно так представил её куратор клуба “Стихотворный бегемот” Николай Милешкин. Ничуть, стало быть, не прозаик.  На суд публики она предложила три поэтических сборника: первый - “Маршрутное такси”, второй - “Сны белой яблони” и третий - “Канон”.
       Отрывок, которым я начал свои заметки, - из её второй книги, состоящей, в основном, из стихов, объединённых в циклы, - этот из “Гентской мистерии”.
       Братья Губерт и Ян ван Эйки создали знаменитую алтарную картину, обессмертившую  их имена. Новаторство нидерландских живописцев в середине 15 века состояло в том, что для изображения библейских сюжетов они использовали в качестве натурщиков обыкновенных, живущих рядом, людей. Достаточно взглянуть на Адама с рабочими широкими ладонями, застенчиво прикрывающим известное место листиком, или на Еву, несколько увядшую телом, с растоптанными ступнями ног, чтобы убедиться в этом. Такое отступление от духовного живописного канона  поразило современников, но протестанты против  натурализма не возражали, когда же собор перешёл к католикам, австрийский император Иосиф-Второй приказал голых Адаму и Еву убрать. Створки убрали в библиотеку. Народ культурный, - в библиотеку! У нас бы раскололи и сожгли, как непотребство...
       Но вернёмся к Юлии Архирий, которая продолжала чтение:
                Агнец белый, сойди с алтаря -
                Сквозь кадильный удушливый дым,
                Только неба коснётся заря
                Станешь суженным вечным моим…
    
        Это она обращает свой взор на центральную часть алтаря, где изображено поклонение Агнцу, - белый барашек олицетворяет самого Христа.
                Агнец милый, Тебя я ждала
                В этой грешной скудели земной,
                Когда плакала ливнями мгла,
                И метель проходила войной.

                Платья, спрятанные в сундуке,
                Так давно ожидают Тебя.
                Звёзды поздние тонут в реке,
                И глашатаи в трубы трубят.

                Агнец белый, меня уведи
                В беспредельность зелёных лугов,
                Замирает молитва в груди
                От Любви, что не ведает слов.
        А вот это - стихи,  кто бы спорил, - да ещё какие! Звучит завораживающий голос Юлии:
                К берегам, где блестит в тростнике
                Схелде, словно небесная гладь,
                Свои слёзы в иссохшей руке
                Принесу, чтоб Тебе их отдать.

                Агнец милый, сойди с алтаря
                В ожидания светлую тьму,
                Дарит розы долинам заря -
                Дарят сердце Тебе Одному.

        Есть на картине, тщательно выписанные Яном ван Эйком, яркие розы, праведные судьи, воинство Христово, святые и отшельники. Они пришли “подарить сердца” Ему. А поэт наш просит Его … сойти с алтаря к ней. Будто уберечь хочет.
        Пристально вглядывается  она в живопись, пытаясь передать нам своё ощущение средневековой святости:
                Нищий Лазарь у ворот собора
                Подставляет смуглые ладони
                Серебру дождя и ловит шорох
                Ветра в подворотнях. Тихий пони,

                Прядая ушами, смотрит с грустью.
                Чёрен Лазарь. В бороде лохматой
                Луч заката заблудился тусклый,
                Словно в чаще леса - бесноватый [...]
       Привожу это стихотворение не полностью, но для того, чтобы понять, как виртуозно Юлия Архирий владеет стихотворной речью - рифма, размер, ритм, аллитерации и ассонансы - все признаки стиха присутствуют.
       И возникает вопрос: почему же она начинает “Гентскую мистерию” прозой, правда, записанной стихотворной строкой?
       А ответ на этот вопрос я нашёл в середине цикла, где поэт возвращает читателя в современность:
                Люди сходят с картин старых мастеров,
                Люди входят в вагон метро,
                Листают газеты, читают книги,
                Пальцы скользят по экранам айпадов…

                Я видела эти лица тысячи раз…
                Это лица с картин старых мастеров.
                Эта - Мадонна с книгой, этот - старик
                Рембрандта.
                Эта - Вермеера, взвешивала жемчуг,
                Году этак в 1665-м…
                Никто из них не знает об этом,
                Я - помню [...]
        Такая форма свободного стиха появляется тогда, когда автор хочет чем-то, кроме стихотворной, рифмованной речи, подчеркнуть, что она здесь, с нами, -  в метро едет!
        Читая и слушая Юлию Архирий сами собой стихают споры, если не сводятся совсем к нулю,   силлабо-тонистов с верлибристами. Поэзия живёт(или умирает) как у тех, так и у других, поэзия - не зависит от формы, а зависит от мировосприятия автора. Отсутствие поэзии превращает стихи в куплеты, а верлибры в слова, записанные столбиком.
        Юлия Архирий воспринимает мир поэтично и свободно пользуется любой формой стиха. В “Гентской мистерии” - верлибром пишет о современном мире, а силлабо-тоникой - о средневековье. Почему? Мне думается потому, что она в своих ощущениях следует за живописцами Губертом и Яном ван Эйками, которые тоже отступили от канона, изобразив Адама и Еву простыми современниками, живыми людьми.  Вот и Юлия, вглядываясь в лица людей, едущих с нею в метро, видит в них лики, сошедшие “с картин старых мастеров”. 
        Современные европейские поэты пишут свободным стихом - верлибр в тренде (какова аллитерация!), и Юлия Архирий использует приём к месту, - мистерия стихотворной речи, мистерия живописи, мистерия Средневековья и мистерия непрерывного потока жизни сплавились в “Гентской мистерии” в единое целое.
                Я - помню…
        И мы - верим ей, и не задумываемся - как, почему - она может всё это помнить. Здесь сокрыта тайна поэзии.
        Талант Юлии Архирий и  восприятие ею окружающего мира чуть приоткрывает эту тайну. Вот несколько стихов из цикла “Душа снежинки”:
               

                ***
           Зимняя ночь. До блеска
           Снежным песком натёрто
           Медное блюдо луны.

               
                ***
              Тонкие руки ветра
              Перебирают чётки
              Прошлогодних семян.

                ***
               Небесное половодье.
               На закатной реке -
               Лодочка первой звезды.
 
        Поэтесса переносит нас из средневекового Гента в  маленький японский садик…
        В последние годы Архирий много переводит стихов из испанской народной поэзии. Для того, чтобы лучше почувствовать стихию народной речи, Юля научилась танцевать “фламенко” и преуспела в танцах; а с недавних пор она увлечена переводами с норвежского языка. На вечере звучали переводы и с того, и с другого. Сначала читала оригинал, потом свой перевод.
        И чем дольше я слушал Юлию, тем более убеждался в том, что как же действительно “велик и могуч” наш русский язык, какой это великолепный инструмент в умелых руках способный перенести нас через время, через века, через границы.
        Не знаю, закончился ли в Генте дождь, а над Малаховкой в конце дня выкатилось из туч Солнце.
        По секрету Юля мне сообщила, что в Генте она никогда не была...