Вот и осень!

Вот и осень! Бабье лето,
Буйством красок расцветает!
Вон художник для букета,
Листья клёна собирает...

Из дали не видно... кто он,
Молод? Женщина? Мужчина?
Замыслов заветных полон,
Раз пришёл гулять один он.

Может, это не художник,
Вовсе, девушка - молодка,
Стае уток сытный полдник,
Принесла, моргая кротко,

Вдруг увидев, эту прелесть,
Не смогла не изумиться,
Собрала сентябрский шелест,
В руки, красотой умыться.

Нет же, трость подняв с газона,
Чуть замедленно ступает.
Плащ, берет. Глухого слова,
Ритм идёт. Стихи читает:

Вот и осень! Бабье лето!
Буйство красок доцветает!
Торопитесь совершенство,
Непременно увядает...

Ты поэт не падай духом.
В голосящем листопаде,
Наслаждаясь каждым звуком,
Мир преображай строфами!

Чтоб когда размечет ветер,
Взворошив главы тетради,
Хоть одна на целом свете,
Сохранилась как гербарий!


Термин ‘дискурс’ у Лакана соответствует ‘lien social’ Соссюра, социальной связи. Дискурс учреждает основу социальной организации. Он является структурой, необходимой структурой, которая не исчерпывается более или менее случайной или эпизодической природой речи. Концепт дискурса у Лакана подразумевает отказ от представлений о том, что существует общность интересов, подобно невидимой руке у Адама Смита, интересов отдельных личностей, которые совпадают таким образом, что формирование сообщества отвечает интересам каждого из них.

Концепт дискурса занял видное положение в работе Лакана с введением четырёх дискурсов, которые первоначально были упомянуты в XVI семинаре, “От Другого к другому” (1968-69). Но, тем не менее, именно в течении последующего семинара, “Изнанка психоанализа” (1969-70), теория четырёх дискурсов была широко разработана, и была темой семинара того года. В дальнейшем Лакан прорабатывал эту теорию также в семинаре “Ещё” (1952-73), а также в “Радиофонии (1969) и “Телевидении” (1973).

Четыре дискурса были разработаны в виде четырёхчастной матемы, которая состоит из следующих четырёх мест:

image08

Эти четыре места можно понимать как подразумевающиеся в любом акте речи. Речевой акт направлен к другому, который может быть, а может и не быть физическим лицом. Каждый речевой акт произносится от определенного имени или же из имеющегося места, что и подразумевается в агенте, хотя последний может и не совпадать с человеком, держащим речь. Истина, согласно теории Фрейда о ляпсусах и других ошибочных действиях, является сугубо латентной истиной, всегда подверженной к проявлению в дискурсе, вмешиваясь в него. И, наконец, продукт дискурса можно понимать соответственно тому, что любой акт речи производит некий эффект.

Лакан размещает следующие четыре термина:

S1 — господствующее означающее
S2  — знание
a — прибавочное jouissance
$ — расщепленный субъект

среди четырех указанных мест, начиная с такого расположения, которое он называет ‘дискурсом господина’:

Дискурс Господина

Дискурс господина

Простой операцией поворота этих четырёх терминов относительно занимаемых ими мест, Лакан составляет ещё три дискурса, которые он называет дискурсом истерика, дискурсом аналитика и дискурсом университета:

Четыре дискурса

Четыре дискурса Лакана

Перед тем, как приступить к разработке теории четырёх дискурсов Лакан обратился к концепции речи у Соссюра, которая в работе Соссюра отличалась от языка, для объяснения ряда феноменов от основного понятия интесубъективности до эффективности психоаналитической практики. Привычным для Лакана образом, он объединил это лингвистическое понятие речи с диалектикой господина-раба у Гегеля для того, чтобы артикулировать тезис о том, что речь создаёт социальную связь, которая преодолевает, свойственные воображаемому, эротические и агрессивные отношения эго-к-эго. Если мы примем интерсубъективность отношениями, основанными на связи учреждаемой полной речью, тогда мы сможем увидеть её как преодолевающую воображаемые отношения между эго и другим стадии зеркала. Выражение этой структуры запечатлено на Схеме L:

Схема L
Схема L
Эффективность психоаналитического лечения, при этом, также объясняется эффектом речи. Невротический симптом — это зашифрованное послание, которое было отстранено от цикла речи, и которое потому может быть коммуницировано только лишь в замаскированной форме. Именно речь в виде свободных ассоциаций производит перенос. Внутри переноса аналитик становится адресатом зашифрованного сообщения симптома, и с помощью интерпретации он (аналитик) вписывает это сообщение обратно в дискурс. Действуя исключительно на уровне речи, аналитик реконструирует непрерывность истории субъекта с помощью ретроактивного осмысления неясных элементов дискурса субъекта.

По крайней мере, таковыми были взгляды Лакана в пятидесятых годах, начиная с его работы “Поле и функция речи и языка в психоанализе”. С возрастанием акцента на более формальный уровень языка, представляемый однородной сетью означающих, расположенных в месте Другого, концепт речи играет всё меньшую роль в учении Лакана.

Небезынтересным будет увидеть, учитывая четыре дискурса, вид концептуальной модели, обладающей корнями в ранних представлениях Лакана о функции речи в психоанализе. Это не значит, что ничего не изменилось; скорее наоборот, ряд ярких нововведений в теории четырёх дискурсов отражает последующие теоретические и клинические занятия Лакана.

Если дискурс господина и является отправным пунктом для остальных трёх дискурсов, то только лишь потому, что в нём находит выражение не только элементарная структура языка, но и его императивная природа. Явное появление этого дискурса в 1969 году ретроактивно наполнило значением множество предыдущих наблюдений касательно языка. Элементарная структура заключается в том, что означающее представляет субъекта другому означающему:

означающее представляет субъекта другому означающему

$ — это расщепленный субъект фрейдистского бессознательного, чьё расщепление является расколом в субъекте, вызванным языком, означающим, и который может принимать следующие формы: Verdr;ngung или вытеснение — в неврозе, Verwerfung или форклюзия — в психозе, и Verleugnung или отрицание — в перверсии.

S1 — это господствующее означающее, которое представляет субъект другому означающему, S2. S1 было введено как альтернативная формулировка для S(;), означающего нехватки в Другом. Как означающее, которому остальные означающие представляют субъект, его нехватка имеет фундаментальные последствия. Его нехватку в символическом порядке Лакан называет форклюзией, и её следствием является психоз. Это означает, что S(;) может быть идентифицировано с Именем-Отца, нехватка или форклюзия которого, согласно Лакану, и является условием психоза.

Порой Лакан также предлагает Фрейдистскую или Эдипальную интерпретацию этого означающего, S(;). Большой Другой, А, является означающим матери, или, точнее, означающим неограниченного наслаждения, jouissance, материнским телом, а перечеркивание этого А свидетельствует о запрете на наслаждение и неограниченный доступ к матери. Отец обычно является источником или же агентом этого запрета, и его запрещающая функция символизируется в виде S(;).

Если нехватка S(;), означающее нехватки в Другом, служит причиной форклюзии, приводящей к психозу, то, в случае невроза, S(;) находится в положении бытия означающим, в отношении к которому все остальные означающие репрезентируют субъект. Брюс Финк (1991) описал это следующий образом:

Субъект у Лакана
Субъект у Лакана. Источник: Брюс Финк, “Lacanian Subject”, стр. 25
и указывает на то, что в случае невроза субъект постоянно предполагается в каждом его/её высказывании, что подразумевает субъективную позицию. В контексте четырёх дискурсов, S(;) соответствует S1, господствующему означающему, тогда как каждое из означающих S’, S’’, S’’’ соответствуют S2.

В категориях четырёх дискурсов, в психозе господствующее означающее S1 отсутствует на своём месте, следствием чего является то, что S2 назначает место субъекту не в дискурсе, но вне него. В результате чего мы имеет дело с довольно специфическим отношением к языку, которым и характеризуется позиция психотика, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

S2 может быть любым другим либо же всеми остальными означающими. S2 — это альтернативный термин для большого Другого. Эти термины тождественны.

Формула первичной структуры означающего соответствует простейшей клетке графа, представленного в “Ниспровержение субъекта и диалектика желания”, Ecrits, p. 303.

Простейшая клетка графа желания. Источник: Жак Лакан, “Ecrits. A Selection”, стр. 25
Простейшая клетка графа желания. Источник: Жак Лакан, “Ecrits. A Selection”, стр. 25
В этой простейшей клетке, предложенной Лаканом на семинаре по образованиям бессознательного в 1957-58, S2 ректроактивно наполняет содержанием S1, и, по крайней мере в образованиях бессознательного, создаёт эффект неожиданности, который сопутствует эпизодическому и ретроактивному вступлению в бытие субъекта бессознательного.

Хотя S1 в четырёх дискурсах имеет отношение к Имени-Отца, было бы ошибкой считать их равнозначными. С одной стороны, S1 не ограничено одним определенным означающим, а может отсылать к любому означающему: имени, слову, фразе, — оно, будучи изолированным от остальной части языка и потому лишившись связи с другими означающими, является, скорее, паззлом или загадкой. И, в следствии этой изоляции, оно оказывается бессмыслицей, и, как это обнаруживается в анализе, это означающее может быть как именем собственным, так и любым другим словом — болезнью, страданием, буквой ‘W’.

Поэтому анализ является процессом размораживания таких означающих, через их воссоединения с другими означающими, что и является причиной важной роли свободных ассоциаций.

Связывание одного означающего с другим, конечно же, производит смысл, порой новый и иногда неожиданный смысл. Но это производство смысла является побочным эффектом, эпифеноменом того, что происходит в процессе анализа, и что связано с освобождением, размораживанием (или же, как говорил Лакан в “Изнанке психоанализа”, с “диалектизацией”) означающих, которые ранее были исключены из любого диалектического процесса.

Дискурс господина определяет фундаментальную структуру языка. В нём тот, кто занимает место S1, находится там для того, чтобы подчиняться. Дискурс господина — это дискурс императивов (приказов), которым следует подчиняться лишь по причине того, что они являются приказами господина. Сделай это! Сделай то! Не потому что ты, или мы все, станем лучше, не потому что это будет нам полезно, если ты так поступишь, не ради всеобщего благосостояния, но просто потому что таков приказ господина. Просто подчиняйся! Просто так! Это также и дискурс супер-эго и категорического императива Канта.

Было бы ошибкой считать, что мы подчиняемся господину из страха за собственную безопасность или же своё благосостояние. Мы подчиняемся закону, не потому что в наших интересах поступать так, даже когда это действительно служит нашим интересам. Мы подчиняемся закону ради подчинения закону, и даже, более того, мы извлекаем из этого тайное удовольствие. Не существует никакого окончательного оправдания закону, он является лишь жестоким фактом, произвольным и иррациональным. Именно по причине этого закона, воздвигаемого нами в наших сердцах, выгода от которого как для нас самих, так и для общества, является сомнительной, и существует возможность утверждать фундаментальное и универсальное положение дискурса господина.

Следуя Гегелю, если господин, S1 в месте агента, командует, то раб, S2 в месте другого, подчиняется. S2 также является местом знаниям, savoir. В дискурсе господина, так же как и в диалектике раба и господина у Гегеля, именно раб обладает знанием. Раб, будучи принуждаем господином к работе, обретает знание того, как всё устроено, обретает инструментальное знание, необходимое для выполнения приказов господина, удовлетворения его желания.

Таким образом, знание не имеет никакого отношения к господину, которому нужно лишь, чтобы всё было устроено. И, действительно, обладание таким знанием является свидетельством того, что господин не является абсолютным господином — настоящий мастер с трудом шевелит пальцами.

$ в господском дискурсе свидетельствует о наличии скрытой истины, собственно, расщеплении субъекта. Существует ряд вариантов понимания вопроса расщепленного субъекта, один из которых состоит в том, что скрытая истина, конечно же, говорит о том, что господин также, будучи говорящим существом, является расщеплённым и потому кастрированным субъектом. Другой вариант состоит в том, что господин не знает собственных желаний, тогда как раб прекрасно осведомлён о них, так как он/она подчиняется любой прихоти господина.

Прибавочное наслаждение, производство и утрата указывают на то, что в классическом капитализме результатом эксплуатации рабочего капиталистом является прибавочная стоимость. Капиталист заставляет рабочего работать, и, на определенном уровне, платит ему за это, и разницей между оплатой и стоимость для капиталиста по выполнению работы является прибавочная стоимость. В XVI семинаре Лакан приравнивает прибавочную стоимость и прибавочное наслаждение.

Это прибавочное наслаждение, находящееся на месте продукта, является наслаждением того, что, в отношении к супер-эго, субъект извлекает сугубо ввиду его/её подчиненности закону. Эта парадоксальная идея о том, что каждый акт подчинения закону, и потому отречения [англ. forsaking] от некоторых источников удовольствия (необходимо упомянуть о том, что отречение [forsaking] более соответствует ‘Versagung’ Фрейда, чем ‘фрустрация’, которой оно и переводилось в английском издании Standard Edition), приносит удовлетворение и наслаждение, лежит в самом сердце понятия jouissance у Лакана, и его связи с понятием (первичного) мазохизма у Фрейда.

Можно предположить, что существует некая хронологическая прогрессия от одного дискурса к другому, исходящая из того, что каждый следующий дискурс можно получить поворотом на 90 градусов термины, занимающие места в формуле дискурса. Но, тем не менее, это не так.

С другой стороны, также не стоит думать, что эти четыре дискурса являются безвременными, вечными структурами, продиктованными структурой означающего. Например, время появления дискурса университета можно определить тринадцатым веком, а дискурс аналитика, конечно же, является достаточно недавним явлением. Также не стоит считать каждый дискурс свойством определённой профессии. Не всё сказанное аналитиком принадлежит аналитическому дискурсу, а истерик, например, говорит дискурсом университета. Также нам стоит помнить о том, что Лакан поместил Сократа (“Симпозиума” Платона) на место аналитика.

Обратите внимание на том, что последнее замечание свидетельствует о амбивалентности понятия дискурса. Иногда оно отсылает к институции, а в другое время — к месту субъекта, а похоже, порой, отсылается и к тому, и к другому. Действительно, в этом отношении не все дискурсы идентичны: сравните, например, истерический и университетский дискурсы.

И, наконец, Лакан говорил, что один и тот же дискурс может существенно отличаться в разное время. Например, в “Изнанке психоанализа” он склонялся к тому, что определить современную форму дискурса господина дискурсом университета, чему служило причиной то, что роль бюрократии в современном капиталистическом обществе — S2, знание, как всеведущее измерение современной бюрократии, — находится в “доминантной” позиции агента. Таким образом, бюрократический капитализм обладает структурой университетского дискурса.

Но, также верно и то, что, согласно Лакану, дискурс университета является историческим продуктом господского дискурса. Исторически, в отношении к дискурсу господина университетский дискурс играл зависимую роль легитимизации дискурса господина и рационализации воли господина.

Как же вышло так, что роль университета состоит в объяснении господского дискурса? Во-первых, это связано с тем, что в дискурсе университета доминантную позицию агента занимает S2, знание, а не господствующее означающее (как это обстоит в случае дискурса господина). Другими словами, вместо слепой власти S1, исходящей из доминантного места, университетский дискурс подвергает всё необходимости подтверждения, рационализации, объяснения. В рамках университетского дискурса всё обладает объяснением; всё уязвимо к условию наличия некоторого итогового подтверждения и объяснения.

Во-вторых, исторически университетский дискурс, соответствуя этому условию, смог существенно изменить роль легитимизации и рационализации социальных, политических и научных практик, которые выросли вокруг него. Лакан был склонен считать, что философское понимание или знание, будучи абсолютным или же нет, всегда получается по факту. Например, исторически, философские теории либерализма и индивидуализма были разработаны позже, или же одновременно с появлением капитализма эпохи свободной конкуренции, и их оглушительный успех сделал их основой легитимизации капиталистического общества, в котором мы и живём. То есть мы можем казать, что “скрытой истиной” университетского дискурса является то, что он эффективно скрывает слепую власть дискурса господина.

Условие наличия у всего объяснения и/или подтверждения исключает похеренного субъекта, и, таким образом, получается, что субъект университетского дискурса — это знающий, сознательный субъект, что исключает расщепленного субъекта. Более того, не стоит забывать о важности анонимности академического и научного знания. Хотя игра в академии, в известной степени, и называется “сделай себе имя”, то знание, которое в ней производится, подвергается десубъективизации и превращению в объективное знание.

Говоря о Греции, Лакан указывал на то, что функция философии состояла в том, чтобы лишить раба его/её знания и отдать его господину, что и является следствием, если я правильно его понял, преобразования практического знания, мастерство, savoir как savoir faire, то есть знания раба, в теоретическое знание, чистое знание, то есть знание господина.

Похоже, что именно по этой причине Лакан усматривал тесную связь между университетским дискурсом и наукой. Во-первых, научное знание используется для рационализации и подтверждение господского дискурса, во-вторых, оно эффективно отчуждает раба от его мастерства через её усваивание и преобразование в научное знание. История науки является движением от ремесла, локусом знания которого был отдельный ремесленник, к технологии, в которой знание пребывает в масштабных безличных институциях и социальных структурах.

И, наконец, необходимо также упомянуть о том, что в последствии Лакан относил науку к дискурсу истерика. Знание оправдывает власть и подтверждает место преподавателя в дискурсе университета, тогда как знание выглядит практичным для господина и эротичным — для истерика. Действительной движущей силой, скрытой за истерическим дискурсом является невозможное, Реальное, что справедливо также и для чистой науки, количественной науки. Теорема Гёделя о неполноте, согласно Лакану, является важным свидетельством того факта, что наука способна создать собственную внутреннюю точку невозможности, собственную апорию, свою функцию реального. И поскольку наука руководствуется невозможным, она обладает определённым отношением к дискурсу истерика.