Камчатская тетрадь xxxvi

дневниковые записи и очерки об армии 1987-89 гг.

Многое с течением лет изменилось в моём восприятии вещей. Но всё намеренно оставляю без изменений...

предыдущие главы в сборнике "Камчатская тетрадь"

1988 год

              XXXVI

Сегодня уже 25 апреля, время летит незаметно. Сижу в ленкомнате, мерно стучат ходики над входной дверью Узла Связи, изредка скрипят полы на втором этаже, это мой коллега из РМО бдит. Вокруг тишина и спокойствие, «на тумбочке» стоит дневальный, идёт уже второй час ночи. Я заступил первый раз дежурным по роте. Это, так сказать, начальные шаги нашего призыва по управлению внутренней жизнью в роте. Уже и старшими смены ходили Ешенгазин и Костя Мейдер. После госпиталя и я пошёл старшим, причём первое ночное бдение в новом качестве окончилось моим личным провалом. Вся смена на удивление живо просидела ночь, мы до семи утра резались в «монополию», а вот свои «бумажные» обязанности я не выполнил вовремя. Не выставил оценок, не сменил пожарный расчёт, не написал хоть и липовый, но обязательный план политико-массовой работы дежурного состава ПРЦ, не провёл ЕКФ. Одним словом, носился я перед самой сменой с открытым ртом , вытаращенными глазами, горящими ушами и одной, единственной мыслью: «Мешок»! Но в следующий раз всё сделал, как надо, это же надо быть полным балбесом, чтобы два раза подряд так сплоховать. Неудачно сработал при открытии канала ЗАС, подвела неопытность, зато смог выйти на связь в микрофоне с «Африкой», что для меня было радостным событием и добавило оптимизма. Плохо то, что нас не готовили загодя, а теперь, когда сержанты вот-вот разъедутся по домам, а мы ещё недостаточно опытны и умелы.
Дней пять назад комвзвода Почтеннов поставил меня дублёром Лебедева и один наряд я «оттащил» с ним, вникая в тонкости, учась ведению дел и несению службы. Наши старшие товарищи, я уже говорил об этом в прошлой главе, были обычными людьми. В чем-то хорошие, в чём-то не очень, мы с ними ели из одного котелка целых полгода. Поэтому сейчас, когда пришёл их дембель, хочется ещё раз внимательно вглядеться в их лица, запечатлеть в памяти. Налёт субъективности сохраняется, конечно, но что поделать, это взгляд с моей колокольни! Я постараюсь быть как можно честнее и справедливее в оценках, которые с годами могут и измениться, многие вещи ведь понимаются сейчас нами сгоряча, амбициозно.
Итак, знакомые все лица! И начал я с Лебедева Сани. Он был парнем необыкновенно простым, в нём удивительно сочетались мужская, порой неприступная сосредоточенность, серьёзность, ответственность за службу, и бесшабашная открытость. Он никогда не бросал слов на ветер и не творил несправедливостей. Однажды  я услышал и запомнил его слова: «Я ненавижу эти бесовские порядки, всю систему дедов и щеглов, мне буквально всё равно, сколько прослужил человек, главное, чтобы он был нормальным, знал и делал то, что ему поручено».  И действительно, Шурик, пожалуй, первый из их призыва начал реально оказывать нам помощь как сержант и старший товарищ. Поначалу он казался недосягаемым. Здоровый, темно-русый с густыми бровями и широким скуластым лицом, он вызывал невольное подспудное чувство уважения и даже чуточку боязни. Именно такими сержантов я и представлял до армии. А потом, по ходу совместной службы мы оказались с ним во многом одинаковы во взглядах и принципах. Вот эта его убеждённость в своей правоте (не нахрапистость, а именно убеждённость), умение быть серьёзным, когда речь идёт о деле, о долге, отличные профессиональные знания, лидерские качества снискали ему уважение в нашем коллективе.  А если учесть то, что и со стороны командиров к нему было полное доверие, что совместить в условиях нашей части довольно трудно, то это говорило и о его разумности, и даже мудрости. Шурик являлся заместителем комвзвода, командиром отделения, но ни на грамм не было видно в нём желания поставить себя выше других, указать на свои полосатые погоны, даже кричал он редко. Срабатывала его авторитетность, он просто говорил, в чём человек не прав, и как правило, всё обходилось миром, а задание выполнялось. Однажды, когда я задержал считывание сигнала по «Африке», Лебедев сидел в оповещении . Он спросил, кто у телефона, а узнав, что это я, тут же поменял тон голоса со злого и грубого на резкий, мрачноватый и сказал: «Сигналы надо считывать вовремя, всё делать, как положено. В этом заключается наша работа!» Этим Саня меня без ножа зарезал, я готов был сквозь землю провалиться, ведь он не ожидал таких непростительных ошибок от меня, своего преемника. Ведь это даже не ошибка, не мешковатость, а обыкновенная безалаберность, попустительство при исполнении своих обязанностей проявилось в тот  момент. И ещё по этому поводу его слова врезались в память: « Куда ни шло там с офицерами, если они за какую-нибудь бытовую мелочь докапываются, можно и поспорить, и дерзнуть, но за службу я спрашивал, и спрашивать буду строго!» В этом проявлялся весь Лебедев – человек слова и долга. Ну а как обыкновенный солдат он видел и знал весь этот армейский дурдом, дубизм, на собраниях выступал, ругался, дискутировал, причем без демагогии, по существу вопроса. Но под дембель успокоился, видимо устав и разуверившись в возможности и необходимости кому-то что-то доказать. Имел он и чуть ли не схватки с комвзода, когда не хватало уже терпения слушать его уставную пустословицу, замешанную на прямолинейности и перестраховке. Я очень благодарен Сане за всё, что он для меня сделал, как старший армейский друг и счастлив, что встретил его здесь. Не хочется говорить о его отрицательных чертах, их в общем-то и не так было много, и они скоро забудутся. Останется только Лебедев Санёк, так похожий на Санька Танайлова.
Я уважал Игоря Венцеля, земляка Лебедева, из Фрунзе за его взрослую рассудительность, ( а он был нас постарше – 1965-го года) внешнее спокойствие и прямо-таки немецкую пунктуальность и рационализм. В его словах, даже в облике не было ничего лишнего, всё взвешено и сбалансированно. Отлично знал специальность, долгое время ходил старшим смены, пользовался авторитетом у всех. У нас с ним никогда нее было осложнений, правда, иногда раздражала эта его рассудительность. Все по полочкам, до мелочей, словно он не умеет махать рукой на мелочи. Но мы всегда  сдерживали эмоции и расходились в стороны в случае возникновения какого бы то ни было напряжения, причём я старался максимально уважить при этом его права и положения старослужащего. А один раз его строгая, но объективная оценка моего косяка на тумбочке в качестве дневального, ошпарила точно, как тот выговор Лебедева. «Лучше бы по морде дал»! – пронеслось в тот миг в голове. Ведь призыв «весна 1986» создал новую обстановку в роте. На первый план выходило не унижение и избиение молодых, а осознание каждым солдатом своей важности и важности чёткого выполнения своих обязанностей, морального долга не подводить друзей. Поэтому, когда на словах Игорь показал, что мои проступки не просто мелочь, мне стало настолько стыдно и неприятно, что это послужило основой для изменения моего отношения к делу. В том смысле в нашей роте была, так сказать более развитая интеллектуально-душевная модель поведения, чем в роте материального обслуживания, где тех же целей добивались не воздействием на разум и совесть, а телесным наказанием и словесной грубостью.
Земляк мой, Серёга Журбин, живущий в 11-м микрорайоне, и знающий многих моих знакомых, далеко не однозначный человек. Серёга очень много читал, речь его была довольно глубокомысленна, но в нём всегда властвовали эмоции. Более горячего парня в роте, пожалуй, мы не знали. Там, где «моряк», там суета и гам, что вызывало либо смешки над его экспансивностью, либо чью-либо раздражительность. Ввязываться в спор лучше и не стоило, моряк начинал приводить кучу доводов, примеров. Руки метались, как лопасти вертолёта, глаза уподоблялись блюдцам, и начиналось представление! Не знаю, но меня это никогда не нервировало, я с интересом, в крайнем случае с улыбкой смотрел на это.
Журбин был одним из последних «могикан», кто сопротивлялся уравниванию в правах молодых и опытных солдат. Он справедливо полагал, что на голову сажать щеглов нельзя, это приведёт к полной неуправляемости. В числе немногих Серёга считал, что нас до года нельзя «расстёгивать» и до самого дембеля покрикивал на молодых, тогда как почти всем из его призыва стало всё до лампочки. Его точка зрения была вполне резонна и оправданна, я её вполне поддерживаю, другое дело, что слабым стало её практическое воплощение в быту. Если сломана система, нет последовательности, то наскоками отдельных «дедов» уже дела не исправишь.
Он любил хард-рок и хэви-металл. Выросший и воспитанный в почти уркаганской среде, он многое воспринимал сквозь её призму. Мы даже смеялись, что его концепция – секс, насилие, металл! И моряк не отказывался, если не сказать гордился этим. Я довольно часто с ним спорил, дискутируя беззлобно, уважительно к его точке зрения, оставаясь в крайнем случае при своём мнении. Ну а по-землячески мы всегда делились новостями и радостями из родного города, обсуждая их с обоюдным интересом. Последние месяцы в армии Сергей жил мечтой поступить в мореходку, чтобы ходить в загранку. А ещё хотел сколотить рок-группу, писать острые социальные тексты, типа  Кинчева и иметь бешеную популярность у поклонников. Даже расписал названия всех альбомов на 14 лет творчества. Всё это выглядело довольно призрачно, но вот стихи, которые он писал, желая использовать их в будущих песнях, имели протестный смысл. С точки зрения чинуш, они вполне могли бы претендовать на попадание в «чёрный» список. Это были идущие изнутри крики души, ищущей свободу и справедливость. Но в них перехлёстывала бьющая ключом эмоциональность, даже реакционность, что ослабляло и без того несовершенное воплощение авторского замысла. В любом случае в них были некоторая незаурядность, свежесть взгляда и личная позиция, что мне, как человеку пишущему, импонировало. Суетной «моряк» ещё долго не забудется мною, а в Чимкенте, мы наверняка не раз встретимся, поминая былые армейские будни.