Транссибирская стирка

К счастью легкая ревность,
как мир стара, немногим
по снимку фотографий, по слогу, мой хороший,
по сну наполовину, в котором оба витаем,
вина полусуха, об этом оба знаем.
Адам Адаму в зев
смотрит и ждет ответа, видя не райский гнев.
Счастье – амальгама, мы в зеркало глядели.
Каким бы ни был рай.
Сказал мне: «Слышишь, Оля,
не бойся, летай».

Там, где полутьма,
там, где темный самый...

Но на взлетной полосе виден звездопад.
Может наш?

Транссибирская стирка, большая, в баках что-то,
черные сосны опешили, воротники от пота
в голубые низины, с облаками, жемчуг
в полуяви оправе, каратов триллион,
на погранзаставе макают.  Вот так сон.
Хабаровская тюрьма.

Без космоса NASA, без попы Беонсе,
и да, неумно, но нет человека,
который к рублям бы не прикладывал рубли.
И мы болим, болим, болим.

Там, где полутьма,
там, где темный самый...

Но на взлетной полосе виден звездопад.
Может наш?

Здесь нет львов.  Одна звезда, ее зажжет,
договорим когда, увидишь, промелькнет,
и все замрет.
Я скажу тебе: «Really?», ты мне ответишь: «В натуре»,
ты мне: «Молчи», я скажу: «Не реви».
Все стечет, как в реках вода,
вершина горная видна, вода в никуда.
Но пока она тает, верть потока тиха,
ты меня сильно хоти, я буду хотеть стиха.
Ты мне: «Я другую достану, видишь, Оль?
Я могу дотянуться без рук.  Небо – антресоль».
В ушах неясный шум, как будто сосны избавились от шапок
и белое цветение ягодных яблонь синап,
сибирский гибрид.  Белым дышать.
И класть рубли на край прилавка,
они об этом знают, там-то.

Когда нема,
когда не понимаю...

Но на взлетной полосе виден звездопад.
Желание загадаешь?