Д. 163. Покой и святость Рубцов

  Единственное стихотворение поэта несёт в названии слово «глушь». Оно называется «В глуши». И, как мне кажется, оно знаменательно для понимания значения корневого слова в лирике Рубцова.
  Что же есть «глушь» для поэта и какие чувства он испытывает в «отрадной заброшенности» родного края?

Когда душе моей
Сойдёт успокоенье
С высоких, после гроз,
Немеркнущих небес,
Когда душе моей
Внушая поклоненье,
Идут стада дремать
Под ивовый навес,
Когда душе моей
Земная веет святость,
И полная река
Несёт небесный свет, –
Мне грустно оттого,
Что знаю эту радость
Лишь только я один:
Друзей со мною нет…

  Покой и святость… И грусть от не разделённой ни с кем радости. И музыка рубцовской провинции – городка, села, деревеньки – приглушённая музыка, музыка «издалека», музыка, живущая в воспоминании, музыка внутри себя. Как будто едешь в поезде, далеко-далеко, а под стук колёс начинает звучать в душе почти рубцовский хор. И светло на душе и грустно. Ты и одинок, но и едешь на встречу с дорогим.
  Как есть в лирике Рубцова приглушённость света, о которой очень хорошо написал Дементьев в статье «Предвечернее Николая Рубцова», так есть приглушённость музыки его стихотворений, её смягчённость. Доминируют полутона. Глушь, как колыбельная песня, убаюкивает, врачует, утешает, мягко принуждает к тишине…

– Слух внимает мимолётным приглушённым голосам.
– А голос бы всё глуше, тише…
– И лучшее время всё дальше и глуше.
– В такую глушь вернувшись после битвы,
   Какой солдат
   Не уронил слезу?
– …спасали скот и глухо говорили: – Слава Богу!
– Лишь глухо стонет дерево сухое…
– Никто меж полей не услышит глухое скаканье…

  Цитировал, а внутри меня метрономом выстукивала рубцовская гроза, и обожгло: как гасятся в  стихотворении «Во время грозы» звуки! Они обозначены явственно и они… неслышны, что ли, так очевидно, как обозначены. И как я ни пытаюсь насильно ужаснуться какофонии «зловещего праздника бытия», но что-то смягчает музыку разбушевавшейся стихии. А что? Попробуйте услышать это сами.

Внезапно небо прорвалось
С холодным пламенем и громом!
И ветер начал вкривь и вкось
Качать сады за нашим домом.

Завеса мутная дождя
Заволокла лесные дали.
Кромсая мрак и бороздя,
На землю молнии слетали!

И туча шла, гора горой!
Кричал пастух, металось стадо,
И только церковь под грозой
Молчала набожно и свято.

Молчал, задумавшись и я,
Привычным взглядом созерцая
Зловещий праздник бытия,
Смятенный вид родного края.

И всё раскалывалась высь,
Плач раздавался колыбельный,
И стрелы молний всё неслись
В простор тревожный, беспредельный…

  Так и «глушь» смягчает сердце, шлёт отраду, звучит приглушённой, врачующей музыкой.
  Святая и прекрасная глушь! Глушь будит в душе поэта видения, «картины прошлой жизни» и врачует красотой картин Левитана, фресок Дионисия, «тайной древнейших строений и плит», затерянным кладбищем, старым барским особняком, ржанием лошадей и высоким и бессмертным звёздным небом на вечной Русью.
   Продолжение следует