Стихоград. Игры Богов. Плоть нации

     Я река!
     Дмитрий Красавин

     Я – река!
     Широкая, полноводная.
     Мои берега там, где начинается молчание.
     Мои воды – слова.
     Передаваемые из уст в уста, из строчки в строчку,
     они вливаются в меня тоненькими струйками или бурлящими ручьями
     с театральных подмостков,
     с экранов мониторов, планшетов, мобильных телефонов,
     с улиц и площадей,
     с дружеских вечеринок,
     с полей брани…
     Сказанное в тиши, эхом отражается в моих глубинах.
     Слова наполненные ненавистью, вожделением, скверные слова –
     черные мазутные пятна,
     расползающиеся по моей поверхности и губящие все живое.
     Слова любви, признательности, прощения, благодарности –
     возвращают мне первозданную чистоту.
     Я до краев наполнена вашими мыслями, эмоциями, чувствами,
     желаниями, привязанностями, болью, радостью…
     Вы черпаете мои воды ладонями,
     припадаете к ним устами,
     окунаетесь в их глубину,
     отражаетесь во мне…
     Чем чище мои воды, тем чище и прекраснее вы,
     Ваши потомки…
     Ваше и мое будущее на кончиках ваших языков,
     на подушечках пальцев, держащих перо…
     Я – река…
     Я ваша родная речь.
     © Дмитрий Красавин, 2018



СТАТЬЯ: ЯЗЫК - ПЛОТЬ НАЦИИ. БЕСЕДЫ О РУССКОМ ЯЗЫ1КЕ ЭПОХИ БРЕЖНЕВА
АВТОР: СЕРИО ПАТРИК
ПЕРЕВОД: БЕЛЕЕВА ИРИНА ДАМИРОВНА
АННОТАЦИЯ: Автор размышляет о русском языке брежневской эпохи. Основное внимание уделено следующим символическим аспектам: отношение русских к русскому языку, отношение русских к языку «нерусских», и отношение русских к высказываниям о русском языке нерусскоязычного населения.


   Любой энтомолог может с точностью определить, какое количество насекомых обитает на нашей планете: их огромной количество (несколько миллионов). Однако ни один лингвист не сможет ответить на вопрос, на скольких языках говорят на планете Земля. Дело вовсе не в тотальном неведении. На этот вопрос очень сложно ответить лишь по одной причине: невозможно сосчитать, сколько языков существует на самом деле.

    В действительности, ученые полагают, что разделять единый диалектический континуум по территориальному признаку не совсем правомерно. От Бордо до Ницы разница между различными окситанскими диалектами практически неощутима. Однако между жителями этих крайних точек страны взаимопонимание - сложный процесс. С другой стороны, говорить о французском языке, на котором говорят жители Квебека, и о французском языке европейского континента как о двух одинаковых языках не представляется возможным. Где же проходит грань, отделяющая частное от целого? По каким критериям следует разбивать что-либо на группы или объединять в единый сегмент [1]?

    В данном конкретном случае следует придерживаться современной номиналистической позиции. ИМЯ - вот что является индикатором, эта привилегированная форма символа, дающая возможность предмету быть, т.е. существовать. Та же самая ситуация наблюдается и с народами и нациями, которые отличаются от множества других благодаря своему имени (названию). «Народ Корсики, состоящий преимущественно из французского народа» или «Приднестровская республика» в Молдавии - яркие примеры того, что не существует предела огромному множеству названий, которые выступают в качестве гарантов онтологии.

    Однако установить точное количество существующих государств и государственных языков представляется вполне возможным. К сожалению, ориентируясь лишь на государственный язык, мы мало что сможем узнать о национальном языке. Такие государственные языки, как письменный «арабский» в Алжире или «катаревусса» (ка^агеуоиээа) в Греции имеют лишь отдаленное сходство с местными наречиями, на которых говорит население страны. Что же представляет собой язык, такой туманный, такой близкий и в тоже время такой неуловимый? Что представляет собой язык и нация, и как они соотносятся друг с другом?

    СССР и Россию можно изучать через специфичность её отношения к языку, воспроизведению и знаку. Это далеко не единственная страна, в которой политика управляла «символами», однако, как мы знаем, только эта страна расстреливала своих лингвистов за вопросы определения языка (Поливанов, Дурново, Дре-зен и др.).

    В данной работе я бы хотел поразмышлять о языке, и в самом широком смысле, вообразить себе язык Советского Союза брежневской эпохи. В таком «мультинациональном» государстве как СССР, огромное значение должно было уделяться изучению всего того, что является гранями, не административными, но символическими. Изучению составляющих того, что представляет собой государство: народов, языков, наций. В данной работе описываются следующие символические моменты: отношение русских к русскому языку, отношение русских к языку «нерусских», и отношение русских к высказываниям о русском языке нерусскоязычного населения.

    Обращение к брежневской эпохе мне кажется необходимым и целесообразным для определения места языка в национальном возрождении нерусских народов в советскую эпоху. При выборе источников ставилась цель получения «гомогенной структуры языка», отсюда необходимость обращения к «научно-популярным источникам»: паралингвистической литературе, дополнительной литературе для школьников и студентов, предисловиям к учебникам грамматики и т.д.

    Действительно, выбирая книги о языке, которые не читаются лингвистами, мы рассчитываем пойти менее известным, но более эффективным путём. Эффективным с точки зрения рассмотрения связи идеологии государства и языка в такой стране как СССР, где языковая политика стала предметом особой недвусмысленной теоретической конструкции, которой «восхищался» весь мир [2].

 1. Любовь.

    «Пусть «Великий Русский Язык» (именуемый далее ВРЯ) станет объектом любви» - такие строки часто можно найти в советской научно-популярной литературе. Но в СССР жили не только русскоговорящие народы, и эта любовь, невзирая на расхождения и противоречия, могла их сплотить.

    1.1. Русский язык - родной язык русо-фонов

   Любовь к родному языку может зародиться в процессе чтения книг по грамматике, которые сочетают в себе как любовь, так и понимание изучаемого предмета: «Эта книга стимулирует интерес к русскому языку и любовь к нему» (Прокопович, 1972, с. 6).

Однако в процессе изучения языка признание любви к языку является основополагающей составляющей успеха: «Чтобы овладеть этими средствами, уметь воспользоваться этими возможностями русского языка, нужно постоянно изучать русский язык, стремиться проникнуть в суть его законов, осознать их и, самое главное, полюбить [3] этот язык» (Шермухамедов, 1980, с. 210) [4]. И наконец, как причина и следствие познания, любовь питает стремление к изучению языка: «Знаете ли вы, что подлинная любовь к русскому языку невозможна, если не познать, не углубиться в этот язык, не изучить всё его богатство» (Люстрова, 1982, 154) [5].

    1.2 Родной язык

   На русский язык фраза «la langue maternelle» переводится как «родной язык», что в буквальном переводе звучит как «язык местности, где родился», «язык рождения» («la langue natale»). На самом деле, прилагательное «родной» произошло от существительного «род»: «потомство», «раса», «племя», «клан», «родоначальник» (латинское gens, греческое genos). Все эти понятия являются лишь частью общего лексикона, используемого с целью подчеркнуть патриотический характер слов рождение, родители, родина, народ, и все синтагмы образованные от прилагательного «родной»: родная речь, родное слово, родная страна, родной край, родная литература, родной брат или родная мать и т.д. Родной язык так же будет означать язык клана, группы, приобретенный ее членами после рождения. Очевидная равнозначность слов язык/Родина лежит в основе общего корня род - и понятий «родной язык» и «Родина». Поскольку любить русский язык - это то же самое, что и любить Родину (как наглядно демонстрируют тексты). Любить ту Родину, где на нём говорят, и где этот язык является родным. «Друзей русского языка объединяет любовь к родному слову, интерес к его доблестному прошлому, блестящему настоящему и великому будущему». (Люстрова, 1982, с. 54). Так, любовь к родному языку становится своего рода наказом, долгом для гражданина любить Родину. «Любовь к русскому языку -одна из неотъемлемых частей того чувства, которое мы называем любовью к родной земле. Каждый советский человек, каждый русский должен знать и любить свой язык. Нужно любить и непрерывно изучать русский язык» (Паустовский, 1953, цит. Шермухамедовым, 1980, с.52) [6].

    Любовь - это своего рода долг. «Каждый человек, прежде всего, должен любить свою советскую Родину» (Из личного архива маршала Рокоссовского, Литературная газета, апрель 1982).

    Понятия Родная Земля и Родной Язык есть две составляющие одного понятия «Родины», которое в СССР ассоциируется со святым образом матери - «Родина-Мать».

    Напрашивается вопрос! Долг любить родной язык или Родину-Мать, не является ли это символической (бессознательной) любовью? Любовью, в которой не отдают себе отчёт и о которой молчат? Любовью к телу матери, которая, обычно, сублимируется и на которую поставлен запрет [7].

    Подобную фиксацию на языке г-н Пьерсен ^;егэвепв) называет «логофилией», т.е. любовью к языку людей, которые «помешаны на языке». Нам представляется интересным и значимым определить, опираясь на научнопопулярные тексты советского периода, наблюдается ли в СССР «логофилия нового типа», а так же в чем заключается особенность любви к ВРЯ.

    1.3. Защитить язык

   Как видно из текстов советского периода, одним из последствий логофилии является потребность «защиты» языка и его целостности. Ниже представлена ещё одна метафора, ярко отражающая борьбу за сохранность чистоты языка. «Советские люди должны постоянно, неустанно проявлять заботу о русском языке, о его частоте, о сохранности и дальнейшем развитии его выразительности, образности, силы» (Шермухамедов, 1980, с. 204). «И все мы, начиная со школьного возраста, должны стремиться к тому, чтобы русское слово сверкало всеми своими гранями, чтобы оно полно раскрывало свои значения, точно использовалось, чтобы русский язык не засорялся жаргонизмами, излишними иностранными словами, вульгаризмами» (Шермухамедов, 1980, с. 205) [8].

    Верховным гарантом защиты языка должен будет стать т.н. моральный аспект, получивший в лингвистике название «сталинский стиль»: «Равнодушие к языку, скудость его, небрежное с ним обращение, порча этого языка, засорение его совершенно нетерпимы» (Паустовский-53, цит. Шермухамедовым, 1980,
с. 52).

    Однако охрана целостности языка может иметь и политические мотивы: создание эффективного инструмента, посредством которого возможно «управлять массами». Такой позиции придерживался Ленин, изложив ее в Энциклопедии русского языка [9] в статье «Об очистке русского языка».

    Ленинская утилитарная концепция чистого слова легла в основу т.н. «социалистической профилактики» (борьбы со «словами-паразитами») и применялась непосредственно к языку. Сегодня совершенно иначе звучат пророческие слова Максима Горького, призывавшего бороться за чистоту русского языка: «В числе грандиозных задач создания новой, социалистической культуры перед нами поставлена и задача организации языка, очищения его от паразитического хлама. Борьба за чистоту, за смысловую точность, за остроту языка есть борьба за орудие культуры. Чем острее это орудие, чем более точно направлено - тем оно победоносней» (М. Горький. Полное собр. сочинений. Т. 27, с. 169-170, цит. Шермухамедовым, 1980, с. 204).

    Целью «социалистической профилактики» является очистка организма от паразитов, поскольку любое пораженное тело считается патологией: Б. С. Шварков говорил о «деградации языка» как о «болезни» (ЭРЯ, статья «Бюрократизм в языке»).
Что же это за язык, единство и целостность которого, как и сама Родина, «находятся в опасности»? Что же есть это ВСЕ, которое все так любят? Этот «неуловимый» объект [10], который все пытаются «защитить», «построить», «организовать» и «очистить»? Такую же идеологическую позицию по отношению к языку мы встречаем в III республике во Франции [11]. Однако в силу своего многонационального характера, в СССР все же имелись некоторые принципиальные отличия.

    1.4. Омографы и «второй родной язык»

   Совершенно иной является проблема любви к русскому языку нерусскоговорящего населения. Очевидно, что любовь эта иной природы, нежели любовь к родному языку. Однако «страсть» к русскому языку от этого лишь ярче. Книга Шермухамедова - настоящая антология нерусских поэтов и писателей Советского Союза, в унисон воспевающих свою любовь к русскому языку.

    Вот что писал узбекский писатель советской эпохи Мирмукзин:

      Стал матери язык - поэта языком.
      Я зрелости достиг - и выучил другой,
      Т о русский был язык, для сердца дорогой:
      По-русски прозвучал свободы гордый клич,
      По-русски говорил с народом наш Ильич.
      Люби его, мой друг, как любит весь народ,
      Он мост между людьми, единство и союз.
       (цит. Шермухамедовым, 1980, с. 107)

    В каждой братской республике можно встретить поэта, любящего русский язык. Обращаясь к Западу, известный киргизский поэт Кубаник Акаев в поэтической форме выразил мысль о великой миссии русского языка:

      Знай же, Лондон, Париж, Вашингтон,
      Я в Москву, я в Россию влюблен.
      Слушай мир: я люблю тот язык,
      Что по-русски могуч и велик,
      Как мне пушкинский стих не беречь!
      Я по-русски марксизм изучил,
      Брат мой русский мне знамя вручил.
      С нашим Лениным в сердце живет Весь двухсотмиллионный народ,
      Перед лицом всего мира горжусь Языком твоим, славная Русь!
       (цит. Шермухамедовым, 1980, с. 65)

    Парадоксальным является отношение нерусского населения к русскому языку. Мысль, наиболее часто звучащая в публичных заявлениях о русском языке, является мыслью о том, что русский язык стал для всех «вторым родным языком». Великий туркменский писатель, Герой Социалистического Труда, Б. М. Кербабаев (1894-1974), автор выдающихся работ, ставших частью сокровищницы советской литературы, писал: «Русский язык стал для нас, националов, вторым родным языком. Однако грамматический строй русского языка очень сложен. Поэтому необходимо изучать русский язык с самого детства» (цит. Шермухамедовым, 1980, с. 91).

    Однако подобные заявления вызывают скептическое отношение со стороны иностранных лингвистов. «Несмотря на многочисленные заявления, что русский язык стал для народов дружественных республик «вторым родным языком», утверждать этого в полной мере все же не стоит» (Крессель, 1977, с. 28). В настоящей статье для нас неважно действительно ли русский язык стал «вторым родным языком» для нерусского народа. Важно, почему подобные утверждения вообще имели место быть. Мы вовсе не собираемся обвинять советских лингвистов «во лжи», сравнивая то, что провозглашалось, с тем, что было на самом деле. Мы хотим проследить взаимосвязь между идеологией и политикой на официальном уровне. И если уж русский язык стал вторым родным языком для нерусского населения, Россия стала соответственно их «Матерью»: «...Законы братства нам дано по-русски понимать затем, что дружбе учит нас Россия, наша Мать» (Мир-зо Турсун-Заде, «Законы братства») (цит. Шер-мухамедов, 1980, с. 138).

    Подобный перенос любви и привязанности с родного языка на русский влечёт за собой, как следствие, просьбу «о принятии». «Каждый миг народ Дагестана ощущает свою неразрывную связь с этим языком», - пишет известный писатель Эфенди Капиев. «О, Великий Русский язык! Я встаю пред тобой на колени: прими и благослови меня!» «Эти слова не только образ: в этой фразе можно ощутить всю глубину чувств, которые жители Дагестана испытывают по отношению к русскому языку, сплотившему их как друг с другом, так и с другими народами» (Гамзатов, 1983, с. 247).

    Самым интересным для нас является попытка понять, как же возможно полюбить чужую мать также сильно, как и свою собственную родную мать. Отметим тот факт, что разницы между тем чувством любви, что испытывают к русскому языку русскоязычное население и чувствами нерусского народа, практически нет, если только речь не идет о страсти. Несмотря на то, что слова «мать» и «море» не имеют в русском языке подобного сходства при написании, как во французском «m;re» и «mer», в поэме Максима Геттуева «Русский язык» можно четко пронаблюдать явление транспозиции. Любовь к матери ассоциируется с бескрайними морскими глубинами, отражается в глубинах водной глади, такой манящей и успокаивающей, способной утолить жажду, разжигая желание. Изобилие этих образов присутствует в психоаналитических трактатах об эдиповских мечтах и рассказах:

      Спросите меня: Что похоже на море?
      - Русский язык, - не
     замедлю с ответом.
      - Он, словно море,
      согреет землю,
      Свежесть подарит
     засушливым летом.
      Воды его, разливаясь без края,
      Блещут немеркнувшим
     солнечным светом;
      К людям хорошим
     в дальние страны
     Катятся волны с горячим приветом.
      Русский язык -
     безграничное море!..
      В глуби морской
     я дождался улова:
      Выловил ключ, открывающий радость, -
     Этим ключом бышо русское слово...
      ... В сад прихожу под зеленые своды:
      Как здесь отрадно, красиво и ново;
      Если ж в саду и садовник отменный,
      Кажется - в мире нет
     счастья иного!
      Также и в класс мой пришел я когда-то -
     Он был подобен зеленому своду;
      Русская женщина с доброй душою
     Не уступала ни в чем
     садоводу.
       (Цит. Шермухамедов, 1980, с.111)

    Подобное погружение в язык, которое возвращает нас к традиционной метафоре «языковая баня», так же открывает перед нами любопытнейший феномен, который мы могли бы сформулировать не иначе как риторическим вопросом: как эдипов комплекс может возникнуть по отношению к приемной матери ?

    1.5 Большая Семья

   Как возможно полюбить чужой язык так же сильно, как свой собственный, родной? Этот вопрос о «втором родном языке» рождает ряд метафорических понятий на тему «семейные узы»:
• Дружная сем ья всех народов Советского Союза
• Старший брат
• Братские народы
• Братские республики
• Братские языки
• Матушка Россия
• Родина-Мать

   Именно эти понятия доказывают возможность существования частного в общем, одном большом мире, каким являлся Советский Союз, некая асимметричная пирамида, где огромное количество близких друг другу языков, но все же существует один, объединяющий их все, являющийся одновременно и частью и целым, язык «равный среди равных» - ВРЯ (Шермуха-медов). Именно благодаря родственным связям удалось избежать внутренних противоречий в понимании единого общества и признания отдельных «национальностей». Именно ВРЯ -это родной язык (первый или «второй») всего советского народа, а другие языки - это равные между собой языки. Всё это в качестве социальной профилактики позволило представить русский язык как нечто живое, объединяющее всех и каждого, нуждающееся в постоянной защите и очистке от «паразитов». «ВРЯ, объединяющий членов одной семьи, не может быть заменен другими языками в силу своих отличительных особенностей, ибо только он может отражать в себе самом существование единого гомогенного общества, связи между ним самим и «народом № 1», - как говорил С. Леффорт
[12], - «.народом, объединенным любовью к своему средству общения».

    1.6 Тождество, принадлежность и отличие

   Отношение между частью и целым, в ракурсе семейной метафоры не так уж сложно, в сравнении с тем, как соотносятся части между собой, либо внутри себя. Именно так рождается вопрос тождества, вопрос отношений Части и Целого. Если считается возможным говорить о языках «народов Советского Союза», то значит эти «народы» существуют. Но что же такое «народ», в своем бесчисленном множестве? Реально существующий объект, или предмет дискуссии? В СССР «народ» являлся «дискретной сущностью», не больше и не меньше. Однако, народ может исчезнуть лишь для того, чтобы вновь появиться годы спустя [13]. Один народ должен был противопоставить себя как нечто целое другим народам:

    «В рожденной Октябрьской революцией «общечеловеческой симфонии», культуре будущего коммунистического общества, культуры народов Средней Азии и Казахстана составляют те звуки, которые в единстве с культурами других братских народов образуют «богатую и свободную гармонизацию» (Луначарский. Цит: Шермухамедов, 1980, с. 113).

    Народ - это особая «графа» в паспорте, которая не должна оставаться пустой, это совершенно определенный ответ на вопрос (например, при переписи населения). Человек всегда принадлежит к какому-то народу, к какой-то национальности. Следовательно, существуют народы, один народ отличается от другого. Но границы отличий очень подвижны. Известны случаи, когда «малые народы» добровольно входили в состав более крупных. Так происходили метаморфозы, где смешивалась любовь, тревога [14], административные сложности, всегда сопутствующие процессу поглощения и рождению новой, отличной от других, самобытности. И появлялось какое-то имя для новой принадлежности, как две капли воды похожей на ту, что уже существует.

    «Некоторые малочисленные народности, этнические группы населения добровольно, в связи с длительным дружеским общением с более крупными нациями, полностью признали общность с ними. Так, например, с 1926 по 1939г. поморы, проживающие на севере Архангельской области, камчадалы, кержаки, живущие в Алтайском крае, и другие перестали считать себя особыми народностями и полностью примкнули к русским. Эти процессы консолидации языков в нашей стране характеризуются тем, что носители языков сами добровольно соединились с другими народами, ибо это полностью отвечало их интересам, способствовало их экономическому и культурному развитию». (Шермухамедов, 1980, с. 35).

    Но, если есть народ, есть и его собственный язык. «В исследованиях дореволюционного периода и времени до 50-ых гг. встречаются упоминания о кайтагском (каКадИ) и кубатском (коиЬа^И) языках. В дальнейшем эти языки стали воспринимать как диалекты даргинского языка (СагдЫеппе) и говорящие на них, согласно данным переписи населения, получили одноименное название» (Гамзатов, 1980, с. 125).

    Что же всё-таки является отличительной особенностью языка? (Мильнер, 1978) Что же такое «народ», и что же такое «язык», если их границы могут меняться при желании заинтересованных лиц или же под действием административных норм? Если существует множество языков, значит должен существовать и один язык (Мильнер, 1978), однако границы этого языка, согласно советским источникам, странным образом размыты.

    Проблема «отличительной особенности» языка, собственно гносеологическая проблема, относящаяся к лингвистике, затрагивает так же и политический аспект. К примеру, произошёл ли молдавский от румынского языка или это его разновидность, диалект? Или же молдавский является отдельным языком? Карельский язык, произошёл ли он от финского? Азербайджанский и турецкий - это два разных языка или один? Имеет ли смысл данная постановка вопроса? Думается, что да. Поскольку даже с административной точки зрения, невозможно говорить на чём-то, что не имеет отличие от другого [15]. Необходимо выбрать в административном порядке название для этого языка, как выбирают принадлежность к той или иной национальности. Следует, таким образом, выбрать название своему языку, как выбирают название национальности в рамках существующей административной системы: татары и башкиры говорят на столь похожих языках, что можно было бы считать его одним языком. Однако различия между языками были искусственно созданы, в том числе и в орфографии, поэтому и пришлось делать серьезный выбор. (Крессель, 1977, с. 4). Выбор этот исходит от национальности (эстонцы, киргизы), либо от гражданства (советские): такова участь советских эмигрантов (так называемых «отщепенцев», тех, что отреклись от Родины), которые потеряли своё место в советской топологии. Они стали ненужными элементами, отрезанными от общей системы. Но если они больше не являются нацией (русскими, скажем), на каком же тогда языке они говорят? По этому вопросу в СССР долгое время молчали. Молчание прервал Солженицин, создав словарь «забытых терминов русского языка», настоящего русского языка, более подлинного, чем тот, на каком говорили в СССР.
Так, где же настоящий язык? И как его « найти »?

2. Познание

   Мы остановимся на вопросе, как любовь к ВРЯ влияет на процесс познания. В частности, думается, важно определить, что же общего имеет «объект любви» с тем, что в лингвистике принято называть языком. Это поможет «поймать» его связь с такими понятиями как «народ» и «нация».

    2.1. То, что дано и то, что создано

   В текстах, которые мы выделили в группу «научно-популярная литература о языке», ВРЯ представлен как некая объективная реальность, существующая сама по себе, за которым скорее можно наблюдать и восторгаться, чем постигать его глубины. Так считает большинство писателей (Серио, 1982). ВРЯ не является чем-то искусственно созданным, он является чем-то уже существующим, воспринимаемым интуитивно теми, кто умеет видеть и чувствовать, может разглядеть этот язык, то есть авторами литературных произведений, называемых часто авторитетными источниками. Однако, язык достаточно восприимчив к внешним факторам, поэтому, с целью его «кардинального улучшения», он должен быть защищен от «паразитов» и «активного вмешательства» любого рода.

    2.2 Форма и содержание.

    Как нам думается, если ВРЯ и может быть объектом любви, то только потому, что само понятие базируется на постоянном смешении двух терминов биполярной оппозиции: системы и реализации: совершенно не различается то, что «сказано» в языке и язык, который позволяет это сказать: «Весь мир отныне слушает русское слово, ибо в XX веке именно русскими словами впервые были воспеты надежды и чаяния миллионов людей, заветные слова о счастье всех трудящихся» (Правда, от 29 ноября 1972 г., № 334, Цит. Шермухамедов, 1980, с. 24).
В то же время нельзя сказать, что язык может существовать отдельно от тех, кто на нем говорит, от их действий и поступков: «Русский язык - язык Ленина. Язык, в котором олицетворены борьба людей за их права во имя всеобщего счастья, во имя светлого будущего. Это язык, на котором были созданы бессмертные работы великих ученых и поэтов, язык исследователей и первопроходцев на пути к новой жизни (С. М. Рашидов, первый секретарь коммунистической партии Узбекистана, член Политбюро; в предисловии книги Шермухамедова, 1980, с. 4).

    2.3 Язык - это память народа.

    Согласно немецким грамматистам-роман-тикам начала XIX столетия, язык идентифицируется с народом, который на нём говорит. «Язык как летопись рассказывает о том, как жили наши предки, с какими народами они встречались, с кем вступали в общение и т.д.» (Шермухамедов, 1980, с. 18). «Язык есть средство коммуникации, общения, средство закрепления и передачи достижений человеческого мышления, человеческого знания и опыта, средство выражения говорящим своего отношения к окружающей действительности, средство выражения эмоций и воли» (Шермухаме-дов, 1980, с. 19). Следовательно, чтобы знать язык, нужно научиться познавать народ, говорящий на этом языке. «Язык это история народа, его любимое детище», - писал известный русский поэт Вяземский. «Язык есть вера народная. С ним в гармонии природа, душа и сама жизнь (Гамзатов, 1983, с. 250).

    Великий русский язык: инструмент или оружие? В советской паралингвистической литературе существует несколько учений на тему, чем же является язык:

1)  это инструмент. «Язык - это орудие для выражения мысли» (М. И. Калинин, Коммунистические учения, Москва, 1958, 275, цит. Шермухамедов. 1980, с. 17).
 2)  это средство общения. «Язык существует для того, чтобы общаться «(Шермухамедов, 1980, с. 92).

    Бессмысленно настаивать на том, что вышеизложенные трактовки - результат влияния «духа» сталинской эпохи и его вторжения» в лингвистику в 1950 году. Однако, язык - это еще и оружие, средство борьбы, он должен быть чистым, ясным точным, чтобы довести битву до победного конца. Пример отношения к языку мы видим в работах Ленина. «Для Ленина - политика и революционера - язык служил оружием в борьбе против врагов революции. Именно поэтому Владимир Ильич был особенно строг и требователен к языку и стилю документов, обращенных непосредственно к народу, к трудящимся массам» (Шермухамедов, 1980, с. 217). «Учась русскому языку у классиков родной литературы, Владимир Ильич всегда стремился писать просто, доступно, выразительно, был врагом пустословия, фразерства, вычурности изложения» (там же, с. 208).

    Согласно Ленину, (полное собрание сочинений, т. 24, с. 295, российское издание), если великорусский язык «велик и могуч», если это средство общения, значит, он предназначен для чистого общения. Язык, как средство общения, как орудие борьбы и зеркало нации - вот три характеристики, вступающие между собой в некое противоречие. В действительности, совокупность этих противоречий и определила выдающуюся «роль» ВРЯ в Советском Союзе. ВРЯ, который все должны были любить, учить, защищать и совершенствовать, занимал в СССР особое место, являясь фундаментальным, быть может, наиболее важным звеном в становлении идеологии и однородной структуры советского общества.

    Спустя 10 лет после смерти Брежнева, насколько изменилось представление в бывшем СССР о русском языке? Можно усомниться в могуществе ВРЯ, если послушать, как нерусскоязычное население отзывается о «своем собственном языке». Уже нет речи о любви к чужому языку, но в сознании ещё царит былая романтика, если судить по отрывку из книги, недавно появившейся в Молдавии: «Язык - это душа народа. Он похож на тех, кто на нем говорит. Наш язык похож на пастухов, которые говорили на нём тысячелетия, он похож на каждого из нас. Он похож на наших детей, на их будущее. Язык так же похож на места, где на нем говорят. Красота нашей родины отражается в нём. Из всего этого каждый день рождается и продолжает существовать молдавский язык. Язык - самое главное творение народа. Язык есть воплощение людской гениальности. Он и есть своего рода метафора. Метафора метафоры. Стих стихов. Песня народных песен. Его история идет бок о бок с историей народа. Благодаря ему, мы выжили в трудные времена, он был для нас оружием защиты. Язык отражает историю народа, его быт, его чувства, его миро-видение, его характер, его опыт, его привычки. Язык сумел выжить вместе с народом, потому что был с народом. Язык это духовная сокровищница народа, завещание последующим поколениям. Это наш язык» (Николя Дабижа, Ноша или скрытое сокровище? Кишинев, 1989). Те новые этнические группы, возникшие после распада СССР, на самом деле являются лишь новыми названиями старых отношений нации и языка.


 [1] - Самым характерным примером являются без сомнения Сербы и Хорваты. С лингвистической точки зрения, они говорят на очень близких вариантах одного языка, который со времён Тито носил название «сербохорватского», и который был разделен на два языка актом о назначении. Хорватским языком отныне называется диалект хорватов, а сербским языком диалект сербов.
- X. Карер Данкосс - 78, 203, «Лингвистическая политика, без всякого сомнения, наиболее оригинальный способ оказывать влияние на национальные основы. Это также наиболее успешный способ».
 [3] - Во всех цитатах этой статьи слова были выделены курсивом нами.
 [4] - Саид Шермухамедов является министром Образования Узбекистана. Его сочинение «Русский язык - великое и могучее средство общения советского народа, Книга для внеклассного чтения для учеников старших классов средней школы», является незаменимым источником цитат и информации касательно Великого Русского Языка (ВРЯ).
 [5] - Книга Люстровой - версия радиопрограммы «В мире слов», целью которой - изучение русского языка (рассуждения о сложностях русского языка, конкурсы на лучшего знатока языка и т.д.).
 [6] - Мы цитируем автора 1953 г. в строгом соответствии с тем, что он привел в 1980 г, опираясь на материалы диссертации, подготовленной к защите.
 [7] - Недавние исследования показали, насколько язык может быть любим до безумия, стать составляющей частью, физической и символической, того, кто на нем говорит. См: М. Пьерссен «Вавилонская башня», Рудинеско
«Беседы с реальностью», Гадэ и Пешо «Поте-ряный язык», Милльнер «Любовь к языку», Вольфсон «Шизо и языки». Это формы, в которые облечена любовь к русскому языку, и которые мы попытались здесь несколько смягчить.
 [8] - Вопрос на самом деле заключается в том, насколько «народный» русский язык является «русским». Не станет ли он опять «объектом перестройки»? (См. далее: «Познание»).
 [9] - Энциклопедия русского языка. Под редакцией Ф. П. Филина, Москва, 1979 год. Речь идет о словаре, содержащем в предисловии описание основных проблем русского языка и славянской лингвистики в целом.
 [10] - См. название книги Гадэ и Пеше «Неуловимый язык».
Ш! - См: Мэнгено Доминик, 1979 «Школьные книги республики», 1870-1914 (Беседы и идеология), Париж: Сикомор; «Левые и Правые поворачиваются в сторону чистоты и ясности французского языка, иллюзорный консенсус III республики», из архивов БНЕБЦ № 2, 1982 г.
 [12] - К. Лефорт, «Картинка тела и тоталитаризм» в издании Лефорт-81.
 [13] - «Крымские татары, признанные национальностью в 1921 г, и депортированные в Сибирь в 1944 году, считают, что их республика была ликвидирована, национальная самоидентификация уничтожена, а язык объявлен «существующим лишь в устной форме». Будучи реабилитированными, в 1967 году как «татарское население, проживавшее на территории Крыма», они совершенно не потеряли свою связь с территорией» (Карьер Данкосс, 1978, с. 236-245).
 [14] - Лакан, безусловно, увидел в этом возможную сексуальную связь: кто-то становится «телом» другого, в результате взаимного слияния, через «полное поглощение».
 [15] - Так, например, за пределами СССР, это проблема македонского и болгарского языков. Македонский, официальный язык в Югославии, расценивается в Болгарии как «болгарский», что позволяет правительству Болгарии не соблюдать юридический статус национального меньшинства македонцев, проживающих на территории Болгарии.
 [16] - Нужно отметить, что несколько лет спустя, лингвист Е. Поливанов стал воздерживаться от использования термина «Великорусский язык», заменив его на «Современный русский язык» (Поливанов, 1968, с. 206-224).

БИБЛИОГРАФИЯ:
Carr;re d'Encausse H;l;ne, 1978: L'empire ;clat;.
 - Paris: Livre de poche.
 Creissels Denis, 1977: Les langues de l'URSS (Aspects linguistiques et sociolinguistiques). - Paris: Institut d';tudes slaves.
 Gadet Fran;oise; Pecheux Michel, 1981: La langue introuvable. - Paris: Maspero.
 Lefort Claude, 1981: L'invention d;mocratique. -Paris: Livre de poche.
 Maingueneau Dominique, 1979: Les livres d';cole de la R;publique, 1870-1914 (Discours et id;ologie). -Paris: Le Sycomore.
 Maingueneau Dominique, 1982 : «La Droite et la Gauche face ; la clart; de la langue fran;aise, un consensus illusoire sous la IIIe R;publique» // Dans Archives et documents de la SHESL. - N 2. - Pp. 1632.
 Milner Jean-Claude, 1978: L'amour de la langue. -Paris: Seuil.
 Pierssens Michel, 1976: La tour de Babil. - Paris: Ed. de Minuit.
 Roudinesco Elisabeth, 1973: Un Discours au r;el.
 - Paris: Mame.
 S;riot Patrick, 1982: La socio-linguistique
 sovi;tique est-elle ‘n;o-marxiste?’ (Contribution ; une histoire des id;ologies linguistiques en URSS) // Archives et documents de la SHESL. - N°2. - Paris. -Pp. 63-84.
 Wolfson L., 1970: Le schizo et les langues. - Paris: Gallimard.
Гамзатов П. E, 1980: Развитие языковой жизни Дагестана в условиях зрелого социалистического общества // Вопросы языкознания. - № 3. - С. 123129.
Люстрова 3. Н., Скворцов Л. Л., Дерягин В. Я. 1982: Друзьям русского языка. - М.
Паустовский К. Г, 1953: Статья из Пионерской правды. - 23 февраля 1953 г.
Поливанов Евгений, 1968: Статьи по общему языкознанию. - Москва.
Прокопович Н. Н, Белошапкова В. А, 1972: Предисловие к книге В. В. Виноградова «Русский язык».
Шермухамедов С., 1980: Русский язык - великое и могучее средство общения советского народа. Книга для внеклассного чтения (VIII-X классы). -М.
ЭРЯ, 1979: Энциклопедия русского языка / Под ред. Ф.П. Филина. - М.
© Серио П., 2008



ПЕРВОИСТОЧНИК ИНФОРМАЦИИ:
1. Дмитрий Красавин «Я река» http://www.stihi.ru/2018/07/26/2543
 2. Серио Патрик (Перевод И. Д. Белеевой). ЯЗЫК - ПЛОТЬ НАЦИИ. БЕСЕДЫ О РУССКОМ ЯЗЫ1КЕ ЭПОХИ БРЕЖНЕВА. УДК 811.161.1. Код ВАК 10.02.01; 10.02.19
Сведения об авторе: Серио, Патрик Ученая степень, звание: доктор философии, профессор. Место работы: Университет Лозанны, департамент филологии, E-mail: Patrick. Seriot@unil. ch
Сведения о переводчике: Белеева, Ирина Дамировна, Ученая степень, звание: кандидат филологических наук, доцент. Место работы: Российский государственный профессионально-педагогический университет, кафедра иностранных языков.  Контактная информация: 620089, г. Екатеринбург, ул. Крестинского, д. 57, кв. 43



Русский язык возник и развивался как мощное средство для познания окружающего мира. Как инструмент для творения техногенной среды обитания. Он способен высвободить мощные силы природы для создания Гармоничной среды обитания человека. Но, эта среда искусственная.
© Олександр Пономарьов, «Фенiкс», http://www.proza.ru/2015/07/22/1771



Из беседы...

Ирина Петал 3 ноября 2018 года в 22:24
В детстве в деревне у бабаньки в Саратовской области херачили все подряд, обычные слова в деревне... Я приезжала, тоже херачила... А мама из меня это вышибала и требовала не ломать язык!


С.Ж. 3 ноября 2018 года в 22:29
Правильно мама делала!  Она у Вас, наверняка, из потомственной интеллигенции?


Ирина Петал 3 ноября 2018 года в 22:34
Не, родом из деревни, но с молодости уже в городе! А в городе положено быть интеллигентами!


С.Ж. 3 ноября 2018 года в 22:36
Это, наверно, раньше было так положено. Сейчас всё одинаково.


Ирина Петал 3 ноября 2018 года в 22:46
Да, увы, в СССР культура была всё же на высшем уровне, чем в наше время.


С.Ж. 3 ноября 2018 года в 22:53
Я сейчас, когда случайно читаю про СССР, думаю, удивительные были времена, и страна была удивительная - столько разных народов и столько территории держалось вместе на идее...


Ирина Петал 3 ноября 2018 года в 22:56
Думаю... Наверное, это идея - тот русский литературный язык, который в то время учили все народы СССР. И многие люди разных национальностей писали на русском языке книги, стихи и, действительно, любили этот Русский Язык!


С.Ж. 3 ноября 2018 года в 23:00
Просто есть, что читать... Вряд ли у каких-нибудь узбеков есть литературное наследие понятное, увлекательное и ценное для всех 15-ти народов СССР.


Ирина Петал 3 ноября 2018 года в 23:05
Есть, думаю, что есть, не могу сейчас вспомнить, читали раньше много книг и южных народов СССР. Есть то, что понятно всем народам. И каждый народ вносил в русскую речь, прозу, стихи свой национальный колорит, свой особый ритм...


С.Ж. 3 ноября 2018 года в 23:12
Наверно...


Ирина Петал 3 ноября 2018 года в 23:13
К примеру, есть на сайте Тимур Касимович Зульфикаров, таджикский поэт и писатель. Национальный ритм чувствуется в русской речи.


С.Ж. 3 ноября 2018 года в 23:14
Не знал о таком.





Дэвид Эйбрам - Плоть языка
Автор: Виктор Постников
Авторская страница: http://www.stihi.ru/avtor/transpoetry


(Выдержки из книги Дэвида Эйбрама " Заклятие чувственного" (Восприятие и язык, выходящие за рамки чисто человеческого опыта)  (Vintage Books, 1997)

draft

ПЛОТЬ ЯЗЫКА

Дождь окутывал кабинку… целым миром смысла и тайных слухов.  Только подумайте:  текла речь, ничего не предлагающая, никого не осуждающая,  напитывающая  водой деревья и ковер мертвых листьев,  заполняя собой овраги и канавы,  умывая оголенные холмы… Никто не начинал его, никто не остановит его…  Он будет говорить столько, сколько захочет. И пока он будет говорить, я буду слушать.
- Томас Мертон

Интересно, что любая попытка дать определение тому,  что представляет собой язык,   наталкивается на ограничение,  поскольку единственным средством определения языка  будет сам  язык.  Мы  не можем описать то,  что выходит за пределы возможностей нашего описания.   Тогда лучше всего было бы оставить язык без определения и тем самым признать его  открытость и загадочность.  И все таки,   если внимательно отнестись к этой тайне,  можно  развить у себя  определенную чувствительность к языку,  понимание  его текстуры,  характера,  и источников его силы.

  Мерло-Понти, как мы видели, большую часть жизни посвятил доказательству того, что восприятие разворачивается как взаимный обмен между живым телом и окружающим его одушевленным миром.  Он показал также, что этот обмен,  несмотря на его  открытость и неопределенность, вполне может быть объяснен. (У опыта восприятия своя  согласованная структура;  по-видимому,  она базируется  на принадлежащем нам внутреннем открытом логосе, а не на внешней абстрактной логике, которую мы пытаемся себе навязать).  Обнаружение того, что довербальное восприятие уже является обменом, и признание того, что у этого обмена есть своя согласованность и артикуляция, позволяют сделать предположение, что такое восприятие и взаимный обмен, лежат  в основе более глубокого обмена, называемого «язык».

  Уже в работе "Феноменология восприятия" Мерло-Понти начал разрабатывать идею того, что человеческий язык – это глубоко телесный феномен,  уходящий корнями в наше сенсорное восприятие друг друга и мира. В знаменитой главе,  названной «Тело как выражение и речь»,  он много писал о жестикулярном происхождении языка,  пути, по которому  передаваемый коммуникативно смысл  первоначально был  воплощен в жестах, с помощью которых тело произвольно выражало чувства и отвечало на происходящие  изменения в  окружающей среде.    Жест спонтанный и мгновенный.   И это не произвольный знак, который мы  ментально присваиваем конкретному чувству или эмоции;  а, напротив,  жест,  передающий телом  эту эмоцию в мир,  чувство восторга или боли в их ощутимом, видимом аспекте.  Когда мы встречаемся с таким спонтанным жестом, мы,  во-первых, видим в нем  не случайное поведение, которому затем  приписываем какой-то смысл или значение, а телесный жест, прямо говорящий нашему собственному телу и поэтому понятный без внутренней рефлексии:

  Видя перед собой  сердитый или угрожающий жест,  мне нет необходимости для его понимания вспоминать [ментально]  чувства, которые я ощущал ранее при подобной ситуации…   Я не рассматриваю гнев или угрозу как психический факт, спрятанный за этим жестом, я прямо читаю гнев. Жест не заставляет меня думать об угрозе, это и есть сама угроза. [1]

Активная, живая речь –  и есть такой жест, озвученная жестикуляция, в которой  смысл неотделим от  звучания,  формы и ритма слов. Коммуникативный смысл всегда, в своей глубине, аффективный;  он  остается глубоко сидящим в чувственной размерности опыта, рожденной из природной способности тела  резонировать с другими телами  и с ландшафтом в целом.  Лингвистический смысл – это не некий идеал или бестелесная сущность, произвольно присваиваемая физическому звуку или слову, а затем запускаемая во «внешний» мир. Напротив,  смысл выходит из самых глубин сенсорного мира,  разогреваемый встречей,  участием, сопереживанием.

  Мы, как дети,  не   входим в язык путем сознательного изучения формальностей  синтаксиса и грамматики или запоминая из словаря определения  слов, но  активно производя звуки – мы плачем от боли и смеемся от радости,  визжим  и кричим, игриво подражая местному ландшафту, постепенно входя таким образом в  его особую мелодику;   наши резонирующие тела медленно отдают эхом  все интонации и акценты, общие для местного ландшафта и сообщества.*

 Мы, следовательно, выучиваем наш родной язык – не ментально, но телесно.   Мы принимаем новые слова и фразы  прежде всего через их  экспрессивную тональность и текстуру, через то, как они чувствуются ртом и перекатываются через язык, и это прямое восприятие их значимости -  вкус слова**  или языка, способ,  которым он влияет или  модулирует тело -  производит  благодатную поливалентную  почву для всех последующих утонченных  и  детализированных смыслов, которые могут придти с ними.
 
…смысл слов  должен в конечно итоге придти  от самих слов, или, точнее,  их  концептуальный смысл должен сформироваться  после своего рода  заимствований у смысловых жестикуляций, имманентных речи.

Язык, следовательно,  не может глубоко изучаться или пониматься  в изоляции от  чувственных колебаний и резонансов активной речи. Джеймс М. Эди  подводит итог этому аспекту философии Мерло-Понти:

  … Первая идея Мерло-Понти та, что слова, даже, когда они,  наконец,  приобретают способность передавать  референтный  (относительный)  смысл и  в итоге  его концептуальный уровень, никогда полностью не освобождаются от  начального, строго фонетического «аффективного» смысла, который не транслируется в концептуальные определения.   Он доказывает, что существует передающая смысл аффективная тональность,  лежащая под уровнем мысли, под уровнем самих слов… которая содержится в словах, пока  они характеризуют звуки, просто звуки, и которые скорее выступают как мелодия  - «пение мира» - чем, полностью транслируемая, концептуальная мысль. Мерло-Понти – почти единственный из философов языка, тонко чувствующий уровни смысла… [3]

Эди  здесь подчеркивает оригинальность Мерло-Понти в отношении языка, и утверждает, что Мерло-Понти  уделял особое внимание к чему «ни один философ, начиная от Платона, не проявлял  интерес» (а именно  к смысловой жестикуляции звуков).  Справедливости ради надо заметить, что экспрессивная жестикулирующая основа языка  уже отмечалась в первой половине восемнадцатого  века итальянским философом Джамбаттиста Вико (1668 – 1744), который в книге "Новая наука" написал о языке, как  производном  экспрессивных жестов,  и предположил,  что  самые ранние и основные слова произошли из бранных выражений,  вылетавших в  момент неожиданных природных явлений или от испуга, вызванного,  например,  раскатами грома. [4]
 Вскоре,  во Франции, Жан-Жак Руссо (1712 – 1778) написал о жестах и спонтанных выражениях чувств как самых ранних проявлениях языка; в то же время, в Германии, Йоханн Готтфрид Гердер  (1744 – 1803) доказывал, что  язык происходит благодаря чувствительности к звукам и формам природного окружения [5].
  Мерло-Понти и его воплощенная философия языка наследуют долгую, еретическую  философскую линию. Лингвистический смысл согласно Мерло-Понти уходит корнями в чувственный опыт, порождаемый определенными звуками и звуко-формами,  резонирующими и контрастирующими друг с другом, причем каждый язык это своего рода песня,  особый способ мира петь.***


К экологии языка

Согласно превалирующему взгляду на язык, по крайней мере, с момента научной революции, и по-прежнему принимаемому в определенной степени большинством лингвистов, любой язык   это набор произвольных, но условно принимаемых, слов, или «знаков», соединенных с помощью чисто формальной системы синтаксических и грамматических правил.  Язык, согласно этому взгляду  это скорее код (программа);   способ представления реальных вещей и событий,  не имеющий внутренней, непроизвольной связи с воспринимаемым  миром, и следовательно легко отделяемым от него.

  Если мы согласимся с утверждением Мерло-Понти о том, что  активная речь – это производительная основа всех языков, как  можно объяснить тогда подавляющий  взгляд лингвистов  на язык,  как на идеальную или формальную систему, легко отсоединяемую от материального    процесса речи?  Мерло-Понти полагает, что такой взгляд на язык мог возникнуть только  во время, когда свежее сотворение смысла стало редким событием,  время, когда люди привыкли говорить на конвенциональном , готовом языке «который не требовал реальных усилий выражения… и не требовал от слушателей усилий для понимания сказанного» - другими словами,  во времена, когда  смысл стал обедняться» [6]

  Но есть и другая, более очевидная причина для доминирования взгляда на язык как на произвольный или строго конвенциональный набор знаков.  Как мы отмечали, европейская философия неизменно отстаивала  человеческую исключительность. Начиная с Аристотеля,  философы искали наиболее убедительные способы продемонстрировать  то, что человеческие существа существенно отличаются от всех других форм жизни. Недостаточно было продемонстрировать  уникальность людей,  поскольку каждый вид совершенно очевидно уникален по своему; скорее,  было необходимо показать , что человеческая форма уникально уникальна, т.е. что наши благородные черты ставят нас  отдельно и выше всего остального животного мира.  Такие демонстрации были, можно предполагать, необходимы для  оправдания манипуляции и эксплуатации нечеловеческой природы во имя (цивилизованного) человечества.

   Необходимость такого философского оправдания стала в особенности актуальной  с приходом научной революции, когда наша способность манипулировать другими организмами  многократно возросла. Радикальное отделение Декартом  нематериальной  души человека от  механизированного мира природы отвечало  этой потребности, предоставляя прекрасную рационализацию для экспериментов по вивисекции, которые вскоре стали повсеместными, как и постоянное разграбление  и уничтожение нечеловеческой природы в Новом Свете и других европейских колониях.

  Но во второй половине девятнадцатого столетия,  публикация Дарвиным Происхождения видов и Восхождение человека вызвала глубокое напряжение в отношении антропоцентрической траектории европейской философии и науки. Если люди - животные, эволюционировавшие как другие животные,  если в самом деле мы  произошли благодаря «естественному отбору»  из приматов, если в самом деле, рыбы наши дальние предки и мыши наши родственники, тогда наши повадки и возможности  должны быть до некоторой степени похожи на те, которые мы обнаруживаем в остальном природном окружении.

   Большинство ученых, однако, хотя и принимают теорию Дарвина,  противятся тому, чтобы отказаться от предположения о человеческой исключительности – предположения, которое одно   оправдывает множество культурных и исследовательских практик, к которым  мы привыкли.  В ранний период нашей истории могли приписать наше превосходство ниспосланию  Бога, который «сотворил» нас  с  божественным сознанием и интеллектом дабы мы представляли его на земле.    После Дарвина, однако,  у нас уже не было такой уверенности в божественном ниспослании;  потребовалось новое, более естественное  доказательство     превосходства человечества.

  В наше время  именно язык,  полагаемый исключительно человеческим достоянием,  чаще всего представляется как  доказательство превосходства человечества над другими видами. Известно, что другие животные  также строят сложные жилища, даже используют инструменты. Но язык, по широкому признанию,  остается особой  чертой  человеческих особей.  И, все же, большинство других животных могут общаться друг с другом, часто используя целый набор жестов,  от «маркировки» территории химически секретами, до  выражений  лиц  у многих млекопитающих, до треска, крика,  воя,  и рычания,  в полях и лесах – не говоря уже о сложных мелодических песнях птиц, но также  у морских млекопитающих, таких как косатки и киты.   Одним из основополагающих открытий  науки этологии, в начале этого столетия,  было открытие сложного «раскачивающегося танца», с помощью которого отдельные пчелы сообщают точное направление и расстояние до нового источника еды остальному улею.   Каждый из этих коммуникативных жестов  - «танцев», «песен» и  голосовых и визуальных  жестов -  остается  телесным выражением. Смысл здесь связан с экспрессивной природой жестов, с  прямой чувствительностью, с проявлением инстинктивного телесного  порыва.

  В человеческом дискурсе, с другой стороны, мы быстро  выстраиваем значение,  стоящее за  чисто экспрессивным порядком слов, слой абстрактного смысла, устанавливаемый  по договоренности.   Например, слово «Вау!», может  вначале обозначать просто удивление, но оно также может обозначать , при желании,  восхищение прической,  оттенком голубого или  пойманной рыбой.   Именно этот второй слой смысла  (по договоренности) определяется как «собственно язык»  большинством философов и ученых , начиная с  эпохи Просвещения.  Только путем изоляции этого второго слоя условного смысла от чувственного значения, проводимого тоном, ритмом и резонансом произносимых выражений,  мы можем воспринимать язык как программу  -   детерминированную  и  вычерченную структуру, составленную из произвольных знаков,  соединенных формальными правилами.  И только определив язык как чисто абстрактный феномен, мы можем заявить о его исключительно человеческом качестве. Только не принимая во внимание чувственный,  волнующий аспект человеческого дискурса и  принимая только    символический и условный  аспект вербальной коммуникации, мы можем отстраниться от  остальной одушевленной природы.

  Если Мерло-Понти прав,  тогда денотативная (символическая), условная размерность языка никогда не сможет быть, на самом деле,  отделена от сенсорной размерности прямого, аффективного смысла. Если мы не являемся нематериальными душами, просто помещенными в наши земные дома-тела,  но прежде всего материальные, телесные существа,  тогда именно чувственная,  жестикулирующая значимость  произносимых звуков – их прямой телесный резонанс -  делает возможным вербальную коммуникацию. Именно эта экспрессивность -  влияние произнесенного слова на  чувствующее тело -  поддерживает  абстрактный и условный смысл, приписываемый словам.  [7]   Несмотря на то, что мы можем забывать  о жестикулярной, соматической размерности  языка в угоду строгой словарной размерности и абстрактной точности специальных терминов, эта соматическая размерность остается невидимо оперативной в нашем разговоре и письме -  если наши слова вообще имеют значимость.  Поскольку, как мы уже говорили,  смысл  остается уходящим корнями   в сенсорную жизнь тела – он не может быть полностью отрезан от  почвы прямого, чувственного опыта, иначе он завянет и умрет  [8].

 Для того, чтобы утверждать, что  лингвистический смысл прежде всего экспрессивный, жестикулирующий и поэтический, а  конвенциональный и   денотативный  смысл – вторичный  и производный, надо  отказаться от утверждения, что «язык» это исключительно человеческое  достояние. Если язык всегда в своих глубинах резонирует физически и  сенсорно,  тогда его никогда нельзя отделить от  очевидной экспрессивности  птичьего пения или пронзительного  волчьего воя.  Лягушачий хор на краю пруда, рычание рыси,  или дальний  трубный  крик улетающих на юг  гусей,  вибрируют   с аффективным, жестикулирующим смыслом;  тот же  смысл вибрирует в наших собственных разговорах, вызывая иногда у нас слезы или ярость или  интеллектуальные прозрения,  которых мы  никогда не ждали.     Язык как телесный феномен, присущ всем экспрессивным телам, не только человеку.  Наш разговор, тогда,  не ставит нас вне одушевленного ландшафта, но – подсознательно – вписывает нас  в болтливые, шепчущие, звучащие глубины.

    Если, например,   вы стали свидетелями встречи двух друзей, случайно встретившихся после многих месяцев, и слышите их первые слова удивления и радости,  и если внимательно прислушаться, можно    отличить тональный мелодический слой общения под  очевидным денотативным смыслом слов -  волнующийся  характер голосов, напоминающих своего рода дуэт двух поющих птиц. Каждый голос со своей стороны подражает мелодию другого голоса, в то же время добавляя свою собственную интонацию и стиль, чтобы  услышать в ответ их отражения в друге – два поющих тела таким образом настраиваются  один к другому, обнаруживая общий регистр, вспоминая друг друга.   Требуется лишь небольшое усилие, чтобы понять, что данное мелодическое пение   и есть главная коммуникация при встречи, в то время как  очевидный смысл слов  просто бежит по поверхности, как волны на поверхности моря.

    Дополнительным усилием  можно внезапно услышать знакомую песню дрозда  но звучащую по-другому – не как приятную мелодию, повторяемую механически как на магнитофоне, а как активную, наполненную смыслом речь. Внезапно, тонкие вариации тона и ритма  оказываются нагружены экспрессией, и две птицы, поющие друг другу через поле предстают  впервые перед вами как  внимательные разумные существа,  так же  ревностно вовлеченные  в этот мир, как и    мы с вами,   но в совершенно другой, поразительной ситуации.

  Более того, если  мы допустим, что произносимый смысл остается  глубоко укорененный в жестах и телесной экспрессии,  мы уже не сможем отнести вновь увиденную экспрессию языка только к животным. Как мы уже видели,  в неукрощенном мире прямого сенсорного опыта, ни одно явление не  выступает как чисто пассивное или инертное.  Для чувствующего тела все феномены  одушевленные и активно притягивают к себе наши органы чувств,  либо наоборот,  убегают от нашего внимания  и  участия.  Вещи раскрывают себя нашему сиюминутному восприятию как векторы, как стили  -  не как законченные материальные продукты, данные раз и навсегда, но  как  динамические  средства для  подключения наших чувств и тела. Каждая вещь, каждое явление, другими словами  обладает властью воздействия на нас.  Каждое явление, другими словами, потенциально экспрессивно.  В конце своей главы «Тело как экспрессия и речь», Мерло-Понти пишет:

  Именно тело указывает нам и говорит…  Это раскрытие [телесной имманентной экспрессивности]  … расширяется, как мы увидим, на весь  чувствительный мир, и  наш взор,  подсказанный опытом нашего собственного тела,  обнаружит во всех других «объектах» чудесную экспрессию [9].

Таким образом, на самом начальном уровне чувственного, телесного опыта, мы обнаруживаем себя в экспрессивном, жестикулирующем ландшафте, в мире, который говорит.

Мы часто говорим о ревущем ветре, о журчащем ручье. И это не просто метафоры.  Наши языки продолжают питаться этими другими голосами – ревом водопадов  и стрекотом кузнечиков. Неслучайно,  идя по горам, мы в англоязычном мире, для бегущей воды спонтанно используем  такие слова как “rush”, “gush”, “wash”. Ясно, что  общий объединяющий их звук, это песня самой воды. Если язык не просто ментальный феномен, но  чувственная телесная активность, рожденная из отклика нашего тела  на  его окружение,  тогда на наш дискурс влияют   все жесты, звуки и ритмы, выходящие за пределы чисто человеческого опыта. В самом деле,  если человеческий язык происходит из взаимной игры  между телом и  окружающим миром,  тогда этот язык «принадлежит» одушевленному ландшафту в той же степени, в которой он «принадлежит» нам.

 *  * *

В 1945 г, Мерло-Понти начал читать работы швейцарского лингвиста Фердинанда де Сосюра  (Saussure)(1857 – 1913),  чей посмертно опубликованный труд  "Курс общей лингвистики" ознаменовал появление научной лингвистики в двадцатом веке [10]. Мерло-Понти был заинтригован теоретическим разделением между la langue – языком , рассматриваемом  как систему терминологических, синтаксических и семантических правил, и la parole -  словом, конкретным актом речи.

  Язык, рассматриваемый как формальная система правил и допущений, является тем аспектом языка, который один допускающий объективное научное исследование. Изолировав этот аспект языка,  Сосюр существенно очистил путь для строгого научного  анализа языковых систем. Несмотря на это,  углубленное понимание отношений между  формальной структурой языка и экспрессивным актом речи (между  la langue и la parole) осталось невыясненным, и эта задача привлекла Мерло-Понти.

Для Сосюра, la langue  - язык, рассматриваемый как  чисто структурная система – не был механической структурой, которая могла быть легко разбита на отдельные компоненты, но  скорее представлял собой органическую, живую систему, каждая часть которой внутренне связана со всеми другими.  Сосюр описал структуру любого языка как  тесную взаимозависимую матрицу-сеть,   в которой каждый член получает смысл благодаря его отношению к другим членам системы.  В английском языке, например, слово “red” обретает свое точное значение исходя из ситуации в сети слов с похожим звучанием, включая, например,  “read” “rod” и “raid” и во всем комплексе  цветов, таких как «orange”, “yellow”, “purple”, “brown”, а также из участия  более широкого набора связанных слов, таких как “blood”, “rose”, “sunset”, “fire”, “bluish”, “angry”, “hot”,  каждое из которых получает значение только  по отношению  к созвездию других слов, расширяясь таким образом на каждый термин языка. Определяя каждый конкретный язык как систему различий, Сосюр указывал, что смысл обнаруживается не  в собственно словах, но в интервалах, контрастах,  взаимному участию терминов.   Мерло-Понти замечает:

     У Сосюра мы узнали, что взятые по от дельности, знаки,  ничего собой не означают, и что каждый из них не столько имеет какой-либо смысл, сколько   указывает на расхождение смысла между собой и другими знаками. [11]
 Это не значит, что для  того, чтобы высказать что-то, надо выразить  весь язык.  Скорее, сетевая природа языка  скрывает всю систему  в каждом предложении, в каждой фразе. Для того, чтобы выучить язык сообщества, предлагает Мерло-Понти,  достаточно начать говорить, войти телом в зык, начать двигаться в нем. Язык во всей свой полноте воскрешается в первых детских попытках начать говорить. « [Затем]  весь разговорный язык, окружающий ребенка,  захватывает его вихрь, искушает его своей внутренней артикуляцией…» [12]

   Загадка в том, что    язык, состоящий из тишины в такой же степени, как и из звуков, не инертная или статическая структура, но развивающееся телесное поле. Он как огромное живое полотно, непрерывно вышиваемое теми, кто говорит. Мерло-Понти здесь  проводит четкое различие между истинной, экспрессивной речью и речью, которое просто повторяет установленные штампы.  Последние вряд ли можно вообще назвать «речью»; они не несут  особого смысла в своей последовательности, но опираются исключительно на память смысла, которая когда-то жила в них.  Эти не изменяет уже существующие структуры языка, но  относится к языку, как  законченной институции.  Тем не менее.  Эти существующие структуры должны были в некоторый момент  создаваться, и это могло  произойти лишь благодаря активной экспрессивной речи. Действительно,  любая истинно осмысленная речь должна быть внутренне творческой, использующей установленные слова таким образом, каким они никогда еще не использовались, тем самым изменяя, пусть  немного, всю паутину языка. Дикая, живая речь  восстает изнутри взаимосвязанной матрицы и начинает жестами подвергать всю структуру «согласованной деформации».

  В сердце любого языка, следовательно,  лежит поэтическое производство экспрессивной речи.  Живой язык непрерывно создается и переделывается, вышивается из  тишины теми, кто говорит… И эта тишина отражает наше бессловесное участие, наше чувственное погружение в глубины одушевленного, экспрессивного мира.
  Таким образом, различение Сосюрой между структурой языка и активной речью особо подчеркивается Мерло-Понти;  две размерности снова сливаются в единую, развивающуюся матрицу.  В то время, как акты индивидуальной речи,  конечно,  направляются структурной лестницей, лестница ничто иное, как оставшиеся «леса» всех предыдущих актов речи, которые сами  будут изменены новой экспрессивностью.   Язык не  зафиксированная и не идеальная форма, но развивающаяся среда, в которой мы все участвуем,  обширная топологическая матрица, в которой  говорящие тела это  производящие узлы,  вихри, а сама матрица постоянно вышивается из тишины сенсорного опыта.

  У Сосюра Мерло-Понти взял его понятие о том, что любой язык это взаимозависимая, паутинная система отношений. Но поскольку наши экспрессивные,  говорящие тела для Мерло-Понти необходимые части этой системы -  поскольку паутина языка для него это телесная среда,  зашитая в глубинах нашего чувственного участия во всем, что нас окружает,  - Мерло-Понти в своих поздних работах приходит к окончательному выводу, что  прежде всего именно чувственный,  восприимчивый мир имеет реляционный и сетевой характер, и следовательно органическая, взаимосвязанная структура любого языка это продолжение или отражение глубоко взаимосвязанной матрицы самой сенсорной реальности [13].

  В конечном счете, первичный не человеческий язык, но чувственный, восприимчивый  мир-жизнь, чья дикая партисипативная  логика  восходит и выражает себя в языке.   
  Начиная с середины девятнадцатого столетия, изучение нашего естественного окружения все более открывало перед нами  взгляд на природу, как область сложных взаимосвязанных отношений, поле  тонких взаимозависимостей,  из которых, по словам Джона Мюира,  ни одно явление  нельзя взять, «не почувствовав  его связь со всем остальным».  Характер индивидуального фруктового дерева не может быть просто понят без отношения его  к другим видам деревьев, к насекомым, которые  удобряют его  и к животным, которые  поедают его фрукты и  разбрасывают его семена. Более того, ни одно животное  не может быть понято в отдельности без знания других растений или животных, которых оно ест на протяжении года, и без знания охотящихся за ним хищников – без признания, другими словами,  целого множества других организмов, от которых зависит данное животное, и которые зависят от него. Мы наконец начинаем понимать,  что ни почву, ни океану, ни атмосферу нельзя понять, не принимая во внимание   участие в них бессчетного числа организмов, от лишайников, разрушающих камни до бактерий, разлагающих органический детрит, до всех дышащих растений и животных, обменивающихся жизненно-важными газами с воздухом. Взгляд на природу,  как на плотную взаимосвязанную органическую сеть – «биосферическую паутину», в которой каждое существо имеет с вой особый характер в результате своих отношений, прямых или косвенных,  с остальными – стал сегодня повсеместным, и в точности соответствует описанию Мерло-Понти чувственной реальности, «Плоти», как переплетенной и активно переплетающейся,  сетки из  взаимозависимых явлений,  одновременно сенсорными и  одушевленными,  куда, как части, входят и наши чувствительные тела.

 Именно  эта взаимосвязанная реальность провоцирует и поддерживает всю нашу речь, передавая что-то из своей структуры во все языки. Загадочная природа языка отражается и «продолжает в невидимом»  дикую, проникновенную, взаимозависимую природу чувственного ландшафта.

 В конечном счете, не только человеческое тело, но весь чувственный мир обеспечивает глубинную структуру языка.   Подобно тому, как мы живем и движемся  по ландшафту, так движутся и другие животные и одушевленные сущности; если мы не замечаем их, это только потому что язык забыл о своих экспрессивных глубинах. «Язык это жизнь, наша жизнь и жизнь всех сущностей…» [14]    Трудно сказать, кто на самом деле говорит: мы или весь остальной одушевленный мир говорит внутри нас:    Вполне возможно, что вещи нами владеют, а не мы ими… Что бытие говорит о нас, а не мы  о нем.» [15]

Рассуждая таким образом, мы  можем предположить, что  сложность человеческого языка связана со сложностью природной экологии – а не со сложностью нашего вида, рассматриваемого в отдельности от матрицы. Язык, пишет Мерло-Понти,  «это собственно язык деревьев, волн и леса». [16]

Вслед за уменьшением биотического разнообразия технологической цивилизацией,  язык также  беднеет.  Чем меньше птиц из-за разрушения  лесов и болот, тем  слабее и бесцветнее язык.
Когда мы больше не услышим  голоса пеночки-трещотки или крапивницы,  наша собственная речь не будет более подпитываться  их ритмом.   Когда  плеск реки  будет заглушен  плотинами,  когда   дикие голоса  будут забыты и вычеркнуты из памяти,  наши собственные языки останутся бесцветными и  пустыми формулами, потерявшими  свой земной резонанс. [17]



_______
*Удивительно глубокое наблюдение. Каждый из нас, сколько-нибудь чувствительный к звуковому окружению ландшафта, может вспомнить, как мы подсознательно входим в тот же ритм, стараясь соответствовать ему в своей артикуляции и не нарушать гармонию.  Заставлять детей  неподвижно сидеть на уроках -  буквально "со сложенными руками" -  и не давать им возможности хоть как-то реагировать на происходящее, это изощренная пытка – ВП.
**Архиважно для всякого  переводчика, в особенности занятому поэтическими переводами. - ВП
*** И здесь эту "еретическую" линию, как и всю европейскую философию,  опережают Упанишады. Свами Вивекананда, великий индийский провидец, говорит: “В древних упанишадах мы обнаруживаем высшую поэзию; их авторы были поэтами… Они не читали проповеди, не философствовали, не сочиняли. Музыка лилась из их сердец. Из глубины своей самореализации они пели”. И это не случайно, поскольку мир можно выразить лишь посредством звука, находясь на глубинном, интуитивном уровне сознания. Мы как бы покидаем мир сознания, даже мир интеллекта и переходим в мир, который, несмотря на всю свою непостижимость, всегда остается с нами.  http://stihi.ru/2008/04/26/1091

Первоисточник:   http://www.stihi.ru/2019/11/08/7316