Дневник 162 Глушь Рубцова продолжение

  Рубцовская глушь может быть сказочной, святой, загадочной и таинственной, древней, овеянной историей и облагороженной культурой русского народа, разнородно музыкальной, родной и близкой сердцу, необыкновенно поэтической, врачующей. Наконец, она выступает в своём прямом значении, как место затерянное, далёкое от цивилизации, непроходимое и даже гибельно опасное для человека.
  А что в вас рождают густые, непроходимые места? Не только ведь страх. А пусть даже и страх, страхи! Но ведь страх – явление чрезвычайно поэтическое в некоторых случаях. А у поэта вслед за «ужасом допотопным» природа вызывает «поклонение себе». За ужасом и поклонением идут сказки, легенды, яркие воспоминания. Сама история! История как бессознательный взрыв радости в душе от только сердцем ощущаемого единства со всем родным, с русским миром, с русской историей.

Разве что от кустика до кустика
По следам давно минувших душ
Я пойду, чтоб думами до Устюга
Погружаться в сказочную глушь.

  Вот и болото «глухо стонет» деревом в соседстве «со сказками и былью прошедших здесь крестьянских поколений» («Осенние  этюды»). Пожалуй, такие мгновения одни из самых счастливых у лирического героя Рубцова. Они близки к катарсису, к ликованию, даже восторгу!

Душа, как лист, звенит, перекликаясь,
Со всей звенящей солнечной листвой,
Перекликаясь с теми, кто прошёл…

  Такие мгновения, вызванные прежде всего странствиями поэта по Северу, Вологодчине, высекают в его поэмках народно-поэтическое, смягчают его, в общем-то, далеко не весёлую лирику, придают ей ласковости, не побоюсь сказать, нежности, своеобразного очарования, сказочной магии.

Знаешь, ведьмы в такой глуши
Плачут жалобно.
И чаруют они, кружа,
Детским пением,
Чтоб такой красотой в тиши
Всё дышало бы,
Будто видит твоя душа
                сновидение.
И закружат твои глаза
Тучи плавные
Да брусничных глухих трясин
Лапы, лапушки…

  Что, убаюкивает, не правда ли? «Сказочная глушь»!