Дневник 161. Глушь Рубцова

"Глушь" Рубцова

  Корень-царь в поэзии Николай Рубцова – «глушь», «глух». Когда я статистически подтверждал смутную ещё для меня догадку, невольно думалось: сам поэт видел разлив «глуши» в своих стихах? Было ли это просчитанным (пусть даже на подсознании) вариантом? Не мог не видеть! Даже сознательно шёл на укрепление его в своей поэзии. Иначе бы откуда такое:

Словно как в космосе,
Глухо в раскрытом окошке,
Глухо настолько,
Что слышно бывает, как глухо…

  И в этом же стихотворении за этими же строчками знаменательное: «Это и нужно в моём состоянии духа!»
  Налицо совпадение душевного состояния природного и настроения лирического героя.
  И читая стихотворение за стихотворением, я начал чувствовать родство «отрадной заброшенности» и любимого Рубцовым слова «глушь» и всего производного от него:

  – …погружаться в сказочную глушь.
  – …и снова глушь, забывчивость, заря…
  – …в грибную бабушкину глушь…
  – …диво дивное в русской глуши.

  Более того, поэт делает прямую перекличку с «отрадной заброшенностью», говоря о провинциальном городке – «отрадно заброшен и глух». «Заброшенность» усиливается внушительным рядом «глухого», семантически совершенно родственного, едва ли не контекстуально синонимичного.
  Степень «достославной старины», таким образом, усиливает своё дыхание в лирике поэта. «Тайна древнейших строений и плит» приобретает всё более щемящий аромат.
Механически выписывая «глухой», «глушь», «глохнет» (но переживая вновь и вновь поэзию Рубцова), я обратил внимание на то, что значение оттенка враждебности человеку корень-царь практически не несёт. Так что редкие случаи мрачной окраски его можно назвать здесь: места много они не займут. Пожалуй, припомним целиком мистическое стихотворение «Зимняя ночь»:

Кто-то стонет на тёмном кладбище,
Кто-то глухо стучится ко мне,
Кто-то пристально смотрит в жилище,
Показавшись в полночном окне.

В эту пору с дороги буранной
Заявился ко мне на ночлег
Непонятный какой-то и странный
Из чужой стороны человек.

И старуха-метель не случайно,
Как дитя, голосит за углом,
Есть какая-то жуткая тайна
В этом жалобном плаче ночном.

Обветшалые гнутся стропила,
И по лестнице шаткой во мрак,
Чтоб нечистую выпугнуть силу,
С фонарём я иду на чердак.

По углам разбегаются тени...
– Кто тут?.. – Глухо. Ни звука в ответ.
Подо мной, как живые, ступени
Так и ходят... Спасения нет!

Кто-то стонет всю ночь на кладбище,
Кто-то гибнет в буране – невмочь,
И мерещится мне, что в жилище
Кто-то пристально смотрит всю ночь...

  «Во мгле заметеленной глохнет покинутый луг» в «Зимней песне», «глухой разговор» в «Фальшивой колоде» и «Матросы… зашевелились глухо и тревожно» в раннем «Морском приказе». С натяжкой отнесу сюда и «глухое бренчание монет» из «Русского огонька», воспринимающееся в шедевре как антоним бескорыстному «…мы денег не берем». Да ещё освящённому Богом («Господь с тобой!»)

Продолжение следует