Нянька Петровна

  Она теперь, не переставая, думала о том времени, когда наконец-то освободится. Надо поскорее избавиться от этого ненавистного, выпяченного вперёд живота, который не прикрыть теперь никакими широкими кофтами и даже маминым шарфом. Он, этот живот, и есть причина всей ее беды, виновник ее позора, наказание за беспечность и наивность. Если бы не это,  совсем другая жизнь была бы у нее теперь. Вместе с подругой Катькой поступила бы она в университет, сидела бы сейчас на лекциях, а на переменах бегала бы в женский туалет покурить да поболтать о вчерашней дискотеке, где после пива - танцы, после танцев - взгляды, потом слова, провожания до утра... Вот и напровожалась...
 Говорил «люблю»,  называл «моя зая», обещал, что «всегда и везде будем вместе». Налюбил! Теперь, наверное, и думать о ней забыл...  Катька говорила - уехал в Москву, на заработки. Работничек, как же...
Пока думала — «залетела — не залетела», пока сходила с ума от свалившегося на нее несчастья, пока гадала, как скрыть все от матери, родни, соседей, знакомых - аборт стало делать поздно. Врачи в городе сказали, что теперь надо рожать. Что рожать, от кого рожать, зачем рожать, если это рожденное никому на свете не нужно?! Мать, узнав о случившемся, слегла в больницу с сердцем. Отчим обругал последними словами и ушел в очередной запой. Юльке  поначалу впору было руки на себя наложить: уехала бы подальше на поезде, да и кинулась бы на всем ходу под откос, чтоб никто не нашел: пропала девчонка и пропала. Поискали бы, поплакали, да и перестали. Разве так не бывает?
С сердобольной Катькой, естественно, посвященной во все Юлькины переживания, в конце - концов решили родить и оставить ребенка в больнице. Так и в кино показывали. А потом его кто-нибудь из богатеньких обязательно усыновит, и все будут довольны и счастливы.
   Когда пришло время, Юлька без истерики прибыла в больницу. Тут и пришлось ей наблюдать, как к замужним роженицам под окна несколько дней подряд подваливают пьяненькие счастливые  муженьки, круглосуточно «обмывающие» своих новорожденных. Передавали продукты, цветы, кричали снизу «спасибо за сына или дочку» и клялись в вечной любви. Один строитель даже вышку подогнал к окну на третьем этаже, и все для того, чтобы поближе рассмотреть своего носатого, как и он сам, сына.
Пусть себе радуются. Юльке же нужно было как можно спокойнее перенести все, что ей здесь предстояло. А главное, не поддаться на уговоры медперсонала, типа: «Нельзя бросать свою кровиночку, не обрекай дитя на сиротство при живой матери...». А еще, как она  узнала, нужно будет обязательно написать какое-то отказное письмо или заявление. И только потом уже выйти из этого больничного ада, вздохнуть свободно и начать новую жизнь. Ну, что ж – ради своей свободы она напишет и подпишет всё что угодно и когда угодно.
Молодая, красивая, неглупая, Юлия Борисовна Петухова начнет жизнь набело, как первую страницу в новой школьной тетради. Сначала, конечно, помирится с родителями. В следующем году обязательно поступит в университет (не отставать же от Катьки!). Потом выйдет замуж, может быть даже за банкира или юриста.   Уедет из своего дурацкого пыльного поселка, где для молодых нет никакой жизненной перспективы. И в своё время обязательно родит запланированных, желанных двух, или даже трех,  ребятишек. Но это будет потом, в другой, счастливой, жизни а пока...
   - Терпи, миленькая, терпи! Не ты первая, не ты последняя…  Такова наша женская доля - детей рожать в муках. Тем они и дороже. Ну, еще немножечко... Молодец, постаралась... Мальчик у тебя, сыночек родился! Слышишь — сын!
Акушерка неожиданно поднесла прямо к ее лицу мокрое, копошащееся,  отчаянно орущее  существо. Юлька брезгливо отвела взгляд и чуть улыбнулась своим мыслям: ну вот и все, теперь близка уже её свобода,  выстраданная и долгожданная свобода.
Вскоре мальчика принесли кормить, и Юлька растерялась: ну почему она должна его кормить, что у них здесь, ничего нет для новорожденных? Это вовсе не входило в ее планы. И теперь она вынуждена была рассматривать  маленькое, красненькое, морщинистое личико, кнопку носа с дырочками ноздрей, чуть выпяченную вперед верхнюю губу...  Пожилая роддомовская нянька Петровна стала деловито учить ее прикладывать младенца к груди,  приговаривая: «У, какой богатырь у нас родился! Здоровенький, слава Богу. Ух, как проголодался…  А у мамки твоей как раз и молочко подоспело. Сейчас она и покормит сыночка своего родненького...».
Не в меру разговорчивая  нянька  почему-то зачастила к ней в палату со своими  поучениями:
- Как звать-то - величать, Юлюшка,  сынка надумала? Назови-ка ты его Николушкой. Верно будет. Скоро праздник Николая Чудотворца, угодника Божия. Он во всех бедах у нас помощник первый. И спасёт, и укрепит, и направит, и уму-разуму научит…   Это хорошо, что ты родила.  А сколько женщин хотят родить, да не могут? Лечутся-плачутся, все богатства готовы отдать за этакого вот курносого…  А Господь не даёт. За свои ли грехи или за родительские – один Он ведает. На всё Его святая воля. В старину, говорят, люди в Киев ходили на богомолье, чтобы, значит, дитя у Бога вымолить. И вымаливали. Одним Бог не даёт, а другие сами просят врачей, чтоб погубить поскорей то, что Господь подарил.
«Хоть Емелей его тут назовите, мне-то что?» — огрызнулась про себя Юлька на надоевшую ей с разговорами Петровну. И вдруг, к своему удивлению, почувствовала, что, во время кормления ребёнка ее раздражение куда-то уходит, и к самому горлу подкатывает волна умиротворения и какой-то теплой нежности. «Не расслабляйся, идиотка!» - из последних сил приказала она себе. Но команда, кажется, уже поступила слишком поздно. Тем временем маленький однажды на мгновение приоткрыл один, не прижатый к ее груди глаз, и взгляды их встретились. Ей показалось, что он обо всём догадывается.
С каждым новым днем роддомовской жизни Юлька стала замечать, что она стала ожидать, когда его принесут к ней. Более того, ей показалось, что и он ждёт этих встреч, и не только потому,  что хочет есть.
   А Петровна продолжала очередную серию своих  богомольных рассказов, и всё о том же:
- Это хорошо, девка, что ты решила дитя на свет Божий пустить. А сколько матерей младенцев своих во чреве убивают. Смертный грех это - детей своих жизни лишать. Ох, беда, беда! А твоего Николушку святитель Николай будет всегда хранить и оберегать. Он бедным  помощник, обидимым заступник. А если Николе-Чудотворцу  крепко помолиться, то он тебе и  хорошего жениха пошлёт и достаток, и долю.               

                ***

    Под утро Юлька проснулась от едкого запаха гари. Услышала доносящиеся из коридора приглушённые женские крики: «Пожар! Пожар!» «Вот он и случай представился - беги, никто не узнает!» - мелькнуло в голове у Юльки. Схватила больничное полотенце, смочила его минеральной водой из бутылки, стоявшей на тумбочке, и босиком, в одной рубашке, выбежала в сильно задымленный коридор. Пробегая мимо приоткрытой двери детской палаты, услышала поблизости какой-то стук и отчаянный плач новорождённых.  Но дети кричали не в палате, а где-то прямо под её ногами. Более того, ей отчётливо послышалось, что рядом на полу  кричит именно её, Юлькин, ребёнок. её ребёнок. Неожиданно Юлька  наткнулась на что-то большое и мягкое. Нагнувшись, она разглядела лежащую на полу няньку Петровну. На ее раскинувшихся руках, как снопы в поле, были разбросаны три кричащих  свертка.
- Петровна, Петровна, миленькая! – затормошила её Юлька, - вставай, сгорим ведь – пожар!
Петровна  не отвечала. Тогда Юлька, задыхаясь от усиливавшегося дыма, начала на ощупь поднимать с пола детей, прижала их к себе и бросилась по коридору к  лестнице…
                ***
   Петровну хоронили через три дня, 22 мая, как раз в праздник Николая Чудотворца. Гроб стоял в церкви. Много людей собралось проводить её в последний путь.
- Говорят, сердце у бедной не выдержало, - перешёптывались старушки, вытирая платочками глаза. - Царство ей Небесное!
Юлька пришла в церковь с матерью, заплакала, и, поклонившись, едва прошептала: «Прости, прости меня, Петровна! Спасибо тебе за Николушку!»