Говорящие вещи

Лишь кажется, что вещи молчат, а они

говорят,

хотя нет у них ртов, кроме совсем уж

дырявых,

о времени, о хозяевах и обо всём

подряд,

давая пищу для суждений и выводов

здравых.



И даже, наверное, в порядке всех этих

вещей —

что оживают, когда не следим

мы за ними:

Глупо шутят над нами, дают  пенделей и

лещей,

в прятки играют запечными и

 домовыми.



Как у дома есть окон глаза, у одежды —

лицо,

даже есть у стен и иголок чуткие

уши.

Так у вещей, которыми пользовались

мать с отцом,

есть, конечно, нежные и ранимые

души.



Вот и хочется поговорить  иногда

по душам

мне со старыми, дремлющими в шкафах

вещами,

теми, что на ладан своего века еле

дыша,

пахнут то ль нафталином, то ли просто

мышами,



задать вопрос, на который уж некому

отвечать,

но который всё мучит и не даёт

забыться,

и сорвать с их губ немоты и забвенья

печать,

бросая свой вызов в их горделивые

 лица.



А по логике этих вещей получается

так:

людей тоже время обкатывает

как гальку

и делает дырки в памяти как у горы

Карадаг

море в скале, потому они выглядят

 жалко.



О чём говорит эта старая помятая

вещь?

О том, что когда-то верно кому-то

служила,

и что теперь она просто вещь в себе или

трэш,

что поменять можно на мыло

или на шило.



А вот люстра бронзовая из чешского

хрусталя,

которая блистала тут во времена

оны.

Скажи, куча стекла в стиле какого-то

короля,

вечны ль писанные для грешных людей

законы?



Свидетельница застолий,

похоронной суеты,

хождений туда-сюда и каких-то

секретов.

Что обо всём об этом пронёсшемся думаешь

ты,

каковы бесстрастные взгляды твои

на это?



Ведь в гранях подвесок как в документах

отражено

как в регистре дел, появлений и

исчезновений,

как оно быть изначально, собственно,

было должно —

как учёт входящих и исходящих

мгновений.



И каждому заметному делу был

свыше дан ход

нужное в свете последних мнений

освещенье,

но ответить мне — ниже достоинства?

где-то под —

у меня такое вот от тебя

ощущенье.



Вот зеркало, видевшее так много родных

мне лиц.

Свет в ванной  словно застывший  висит

без движенья.

Смотрю на лампочку, потом мимо

зеркала вниз,

не обращая внимания на

отраженье.



Вдруг как будто мурашки ползут вверх и вверх

по спине.

Смотрю, и лицо как бы не моё,

но знакомо,

к тому же, ещё улыбается загадочно

мне.

И в горле радостный крик заглушается

комом.



Это зеркало в шутку рисует отцовский

портрет:

взгляд знакомый, седые вкруг лысины

волосы.

Вот же он! Жив и, видимо, прячется здесь много

лет.

Он не умер, о, вот он! Наконец, он нашёлся!

(2018)























Это кажется, что вещи молчат, а они
говорят,
хоть нет у них ртов, кроме совсем
дырявых,
о времени, о хозяевах и обо всём
подряд,
давая пищу уму для суждений и выводов
здравых.
И даже, наверное, в порядке всех этих
вещей -
что они оживают, когда забываем следить мы
за ними,
то шутят над нами, дают пенделей и
лещей,
то в прятки играют, то скачут запечными
и домовыми.
У дома есть окон глаза, у одежды -
лицо,
даже есть у стен и иголок чуткие
уши.
И у вещей, которыми пользовались мать
с  отцом,
есть, безусловно, нежные и ранимые
души.
Вот и хочется поговорить мне иногда
по душам
со старыми, дремлющими в шкафах
вещами,
которые на ладан нового века еле
дыша,
пахнут то ль нафталином, то ли
мышами.
задать вопросы, на которые уже некому
отвечать,
но  которые мучают и не дают
забыться,
сорвать с их губ немоты и забвенья
печать,
бросить вызов в их насмешливые и гордые
лица.
По логике этих вещей получается
так:
люди меняются, время обкатывает их
как гальку
и делает дырки в памяти как у горы
Карадаг
море в скале. Поэтому люди и выглядят так 
жалко.
О чём говорит эта непонятная старая
вещь?
Что она когда-то верно людям
служила,
а теперь она просто вещь в себе или
трэш.
И её поменять можно просто на мыло
или на шило.
Вот люстра бронзовая из чешского
хрусталя,
которая блистала тут во времена
оны.
Скажи мне, куча стекла в стиле какого-то
короля,
вечны ли написанные для грешных людей
законы?
Ты видела много застолий, а также похоронной
суеты,
хождений туда-сюда, разговороров, каких-то
секретов.
Что обо всём этом пронёсшемся думаешь
ты?
И каковы сотни бесстрастных взглядов твоих
на это?
В гранях подвесок как в документах
отражено
течение дел, множество появлений
и  исчезновений,
как оно быть изначально, собственно,
и должно, —
как регистрация входящих и исходящих
мгновений.
И каждому заметному делу, конечно же, свыше
дан ход
и нужное в свете последних веяний
освещенье,
но ответить — это ниже  твоего достоинства,
где-то под.
У меня такое вот от тебя сейчас
ощущенье.
Вот зеркало, видевшее так много родных
мне лиц.
Неяркий свет в ванной висит, не падая,
без движенья.
Смотрю на потолок, потом смотрю мимо зеркала
вниз.
Не замечая привычного своего
отраженья.
И вдруг мурашки ползут вверх и вверх
по спине.
Я смотрю, и лицо как бы вроде не моё, но
знакомо.
И к тому же ещё улыбается как-то загадочно
мне.
Узнаю. В горле радостный крик заглушается
комом.
Это зеркало в шутку рисует отцовский
портрет
И знакомый мне взгляд, и седые вкруг лысины
волосы.
Вот же он! Жив и прячется здесь много
лет.
Он не умер совсем, вот он тут! Он нашёлся!
нашёлся!!!