Где кончается небесный дым

Хотел бы уйти я
В небесный дым,

Измученный
Человек.
Ли Бо.

Меня зовут Юн Чжан. Я родом из провинции Хэбэй. Родители всегда учили меня этому, рассказываешь о себе, начни с самого главного. С имени. И с места рождения. Имея ввиду, что если Бог не дал мозгов и толком слова сказать никому не можешь, так пускай родная география расскажет о человеке. И на том спасибо. Если ты китаец, то никогда не забывай об этом.

В округе Синтай о таких семьях как наша почти совсем ничего не говорят. Ничего вы не услышите о семье Чжан. Спросите у прохожего, он долго будет вспоминать кто это такие, а потом махнет рукой и поспешит уйти. И правильно сделает.
Мне тяжело рассказывать о своем отце. Когда я о нём говорю, то мне начинает казаться, что я предаю его в каждом слове. Чтобы я ни сказал, он наверняка всё отвергнет. Или обсмеёт. Привычка у него такая. Будто говоря о нём, ты говоришь о каком-то таком человеке, который стоит за отцом и выдает себя за него. А может быть, мой отец хотел стать знаменитым человеком на весь округ, с несомненным авторитетом и уважением. Но не добился ни того, ни другого. И имя Минжа Чжана не сияло такими яркими и броскими красками, какими бы он хотел окрашивать слова и поступки своей души. Цвета его внутреннего мира были земляного цвета — серые, коричневые и желтые как глина. Работу он нашел себе подходящую. На угольной шахте. Я таким отца только и помню. В грязной рабочей одежде он приходил домой под вечер, молчаливо мыл руки, отряхивался от пыли, громко прокашливался и не говоря ни слова садился за стол, неловкими движениями пальцев разрывал рисовые лепешки, отправляя их медленно в маленький и узкий рот; и тяжелым взглядом оглядывал всех нас, как будто я и моя мать Тинг Сонг были виноваты во всей земной несправедливости и делали его жизнь особенно горькой.
Редко он о чём-то рассказывал. Если и говорил, то перечислял тех, кто погиб на шахте. Выделяя особо жестокие детали. Или о том, кто неизвестно почему не пришел на работу. И что жизнь шахтера — собачья. Ни черту, ни богу никому не нужна.
Я понимал, что меня ожидает повторение его же участи. Когда его глаза встречались с моими, он мучительно выдавливал из себя слова, формулируя свой привычный вопрос:

- Юн Чжан, чем ты занимался сегодня весь день?

Потупив глаза в полупустующую тарелку с хилыми комьями риса, я отвечал:

- Помогал матери, убирал двор, читал книги из школы.
- Мало ты работаешь, сынок.
- Извини, отец.
- Не кори его, Минжа, — вмешивалась неуверенно моя мать. Рано гнать его на шахту.

Минжа Чжан зыркал на нее глазами. Но ничего не говорил. Не хватало сил на ссору.
Обычно этим скупым разговором и заканчивался вечерний ужин. После того, как отец выкуривал несколько папирос, он молча удалялся в спальню, накрывался одеялом так, будто оно укрывало его от всей жестокости окружающей действительности и от него самого же, а потом через несколько минут уносило к берегам мутных и черных снов. Я не думаю, чтобы он их помнил. Или для него это имело какое то значение. Это было глубоким забытьем. Отрывом от пыли, грязи, шахты, от своего тела, от нас самих, от всего того, что удерживало на Земле и заставляло почему-то дальше жить. Толкая в такое страшное и бессмысленное существование.
Он тихо спал. И ночь его не трогала.

Как обычно, такое безумие может продолжаться всю жизнь. Ведь так? Безумие потому и безумие, что не имеет конца. Редко когда в такой плотной ткани реальности забрезжит светлое пятно чего-то иного. Такую загрубевшую нить тяжело прорвать. Но тем не менее приходит время, и она рвется. Или может просто это размотался до конца клубок. И конец нитки выскользнул из моих рук, уводя меня за порог родительского дома.

На следующий день за вечерним ужином глава семейства Чжан был словоохотлив. Я это знал, тяжелая и выматывающая работа порой настраивает на философский лад.

- Боже мой, до чего же бессмысленна жизнь миллионов людей! Да, Чжан-младший?
- Да, отец.
- Ты согласен со мной?
- Я всегда согласен с тобой. 

Внутри всё сопротивлялось против него и его мыслей. И всей его жизни. Я не хотел жить так, как он. Но соглашался, потому что споры были ещё намного хуже наших коротких и вымученных разговоров. Может быть я жалел его больше, чем себя самого. Существование отца было для меня самым тяжелым и невыносимым на этой земле. Язык немел, если даже мысленно мне хотелось сказать что то, о чём он никогда не думал и что не входило в его ограниченную картину мира. Мир для него был наподобие грозовой тучи, которая набухла не дождевой влагой, а мелкими и острыми кусочками угля. Долетая до него самого, они проходили сквозь кожу и впивались в сердце. Возможно, и мое сердце было тоже из угля.

- Хороший сын. Верно, Тинг? Ты хорошего сына мне родила.

Моя мать послушно закивала, машинально раскладывая по тарелкам дольки соленых огурцов.

- Минжа, Юн самое лучшее взял от тебя.

Бесстрастным голосом сказала Тинг и замолчала. На сегодня это были ее последние слова.

Ужин прошел в молчании. Как и всегда. Оставшийся вечер я читал стихи Ли Бо, представляя себя странствующим поэтом. Или на худой конец праздным бродягой, позволившим себе такую роскошь как безделье и свобода.

Завтра был последний мой день в школе. Закончив неполное среднее школьное образование, я мечтал перейти на третью ступень обучения. Но отец был резко против, мать как обычно смиренно молчала. «Ему надо работать, а не книжки читать с поэтами, так он человеком приличным не станет» - говорил Чжан старший. Работа, работа, работа... Ничего, кроме работы.

Черное, пыльное, угольное, грязное будущее маячило где-то недалеко от меня, тянуло ко мне свои руки и ехидно улыбалось. В грудной клетке что-то сильно защемило. Я это почувствовал быстро — по щекам на подбородок скатилось несколько слезинок. Не стесняясь темноты я беззвучно плакал. Всё здесь было не моим. Даже эти слезы не мои. Тишина комнаты отталкивала меня из-за всех сил, давила невыносимым молчанием подступающей смерти, «уходи» говорила она, я был ей уже не нужен. За стеной спали родители, погруженные в глубокий сон, как рыбы на речном дне. Смахнув слезы, я взял в руки томик поэзии Ли Бо и жадно стал проглатывать слова. Голод был невыносимым и сладким. Я упивался его стихами.

И ясному солнцу,
И светлой луне
В мире
Покоя нет.
И люди
Не могут жить в тишине,
А жить им -
Немного лет.
Гора Пэнлай
Среди вод морских
Высится,
Говорят.
Там, в рощах
Нефритовых и золотых
Плоды,
Как огонь, горят.
Съешь один -
И не будешь седым,
А молодым
Навек.
Хотел бы уйти я
В небесный дым,
Измученный
Человек.

Небесный дым, небесный дым... Разве тучи это просто клубы дыма и всё? Разве дух неба позволяет превращать небесное царство своё в дым? А дым рассеется, он исчезнет, его не станет. Небо — вечный дом. И меня, и моего отца с угольным сердцем оно принимает бесстрастно, не спрашивая какими мы были и что делали на Земле.
Сладостное и терпкое утешение на немного согрело меня и увлекло в долгие фантазии.

В ночь на субботу я покинул дом.
Это случилось как будто бы помимо моей воли. Какая-та охлаждающая волна тревоги подкатила к горлу и решение родилось само по себе. Что-то щелкнуло внутри. Я почувствовал странный зов, не ответить на который было бы так же преступно, как если бы не спасти утопающего или пройти мимо умирающего человека. Одна из струн души лопнула и я только теперь смог расправиться во весь рост. Глядя на свою комнату, я смотрел на нее уже другими глазами. Всё это было моим с детства и одновременно казалось чужим. Тем самым, что нужно было оставить в покое. И уйти. В небесный дым. От ужасающего и жаркого дыхания угля, норовившего как можно быстрее спалить все мои внутренности. Оставив горстку медленно тлеющего пепла. Казалось, этого и хотел отец. Так же, как и он. Туда, к раскаленному углю. К единственному свету, которому он доверял.
Сердце стучало бешеным барабаном, когда на цыпочках я подкрался к входной двери и стремительно скрылся в разорванных лохмотьях мрака, раскиданного как попало и всюду, отражающих порезы лунного света.
Из комнаты отца донесся сдавленный хрип.
Медленные и неуверенные спазмы пробуждения постепенно захватывали его тело.

Сквозь пустоту ночи бежал человек. Тяжелые, черные и массивные цепи лопались тряпичными нитками, исчезая в облаках разорванными лентами.
Он их даже не видел.

В легкие хлынул прохладный ночной воздух, надавив на ребра острыми иголками холода. Стояли последние дни лета. Приближалась осень. Уже задетая желтизной трава так быстро секла мои ступни, как будто тысяча маленьких клинков, незаметно затаившись, ждала человеческого ночного бега, не имеющего четкого направления. От страха и волнения закружилась голова. Взглянув в небеса, я видел как оно ходило ходуном. Небо превратилось в раскрученный волчок. Никто не мог его остановить. Сильные и мощные руки свободы колотили по моему телу как сотня молотков по мраморной скульптуре. Она совсем не возражала и не сопротивлялась.
Утомленный бегом, я остановился на несколько секунд, колени непослушно согнулись, необъяснимая сила притянула к земле. Упав на траву, я успел  почувствовать, как сон навалился всей тяжестью на глаза и парализовал тело. Устало вдыхая ночной воздух, сознание камнем уносилось на отдаленные задворки сна.
Невидимыми нитками ночь зашивала мне глаза.

Пробуждение было очень быстрым. Пришлось вскочить на ноги. Кто-то посторонний разбудил меня, щекоча пазухи носа кончиками трав. 
В постороннем я узнал девушку. Она оглядывала меня как диковинное чудо и дергала головой в разные стороны.

- Ты зачем здесь спал?
Спросила она.

- Потому что так получилось. Потому что я здесь упал.
- А почему так получилось?
- Я убежал из дома.
- Ты убежал из дома, чтобы попасть в другой дом, да?
- Какой дом?
- Этот...

Она посмотрела по сторонам, оглядывая застывший в тумане утренний пейзаж. Я смотрел тоже, ища хоть что-нибудь похожее на дом. Но ничего не было. Трава, деревья, равнины, осень.

- Здесь нет никакого дома.
- Ты уже в нём.
- Хорошо. Но что здесь делать? И куда идти?
- Идти можно куда угодно. Ты пойдешь со мной?

Глядя ей прямо в глаза, ни секунды не думая, ответ пришел сам собой.

- Только туда, где кончается небесный дым.

Сжав ее ладонь, я почувствовал как внутри меня поднимается мое новое имя, из темноты крови пробиваясь толчками к свету. Само пространство превратилось в живой пульс и от него исходили волны. Как новорожденный птенец я обжегся двумя потоками любви: к своей прежней жизни, где будут теперь всегда ждать моего возвращения отец и моя мама; и к новой, ещё себя только создающей жизни, в которой две руки сжимают друг друга и на дают упасть.

Дорога перед нами уходила в даль. Вернее, не было никакой дороги. Не было никакого горизонта. Всё смешалось и стало одним. Мы уходили всё дальше и дальше. Мой голос был ровным и тихим.
И она его понимала.

19/08/18