Тридцатьшестая

...А к ночи только тишь и темь.
Ни интернет, ни телевизор
не освещают этих стен.
Больница – не страна капризов.
Разбита челюсть, свёрнут нос,
вдоль глаза резаная рана.
Один – в углу дрожит, как пёс.
Другой – в наручниках, с охраной.

Нет, не тюрьма, поверь, браток,
вполне обычная больница.
Да, приукрасил я чуток:
не все в бою помяты лица.
Здесь те, к кому пришла беда.
Пускай, ни девочек, ни бара.
В палате смотрят иногда
с планшета фильм про Эскабара.

Как оживляется народ!
(Про интернет сгустил я краски).
Кричат: таможенник – урод!
Давай, порви, Паблуша, пасть им!
И тот больной, с дырой во лбу,
и этот, видевший Харона,
переживают за судьбу
крупнейшего наркобарона.

А я уже привык лежать.
Засуну градусник подмышку.
Смотрю с шестого этажа
на провода, деревья, вышки,
на птиц, на дым, на облака,
на самолёт и на высотки...
Какого-то там дурака
послали в магазин за водкой.

Темнеет быстро. В свете звёзд
чего и где дурак отыщет?
Однако, слышу: ба, принёс.
Принёс и водку и винище.
Мужской шалман пошёл вразброд.
Кричат полошные медсёстры.
Гудит, гремит небесный свод.
Трясёт в ночи больничный остров.

Наутро встану, (я ж не пью).
Всех тех, что в пьянке уцелели
в упор из Вальтера добью,
а чтоб не мучились с похмелья.
Потом их спишем на теракт,
на тиф, ветрянку, вспышку кори.
О, как же тих небесный тракт!
Как тих земной наш крематорий!