Покаяние

Пала история жертвою сглаза
литературой родной.
Даже погода в русских рассказах
вечно бывала дурной.
Тянется слякотью пьяный извозчик,
трюхает кляча сквозь хмарь,
город больных, умирающих к ночи
улиц… аптека, фонарь,
небо… за крышами прячется небо,
моросью воздух прошит,
серым по серому пишется небыль,
сумерки русской души.
Этот пейзаж неизменен от века,
он неразлучен с тобой,
ветер осенний, бездомный калека,
тени ложатся как боль,
тени ложатся, не могут улечься
в вечный сплошной неуют…
Боль, несказанная боль человечья,
видишь, я прошлому вышел навстречу?
видишь, стою на краю?
__________________

Как он пел «пока горит свеча»,
подтвердив, что всем давно известно:
слишком много "рыцарей на час",
слишком мало тружеников честных;
может быть, и прав ты, больший брат,
нас в дебилы вписывая чохом,
но слова безнравственно звучат,
потому что каждый виноват,
если что-то в нашей жизни плохо.
__________________

и что в пустоте отзовётся
угрозой грядущему дню?
смешные и злые уродцы,
я вас не виню, не виню…
чем люди подобные живы
с душой, что всегда взаперти?
бессильны, болтливы, хвастливы,
им некуда, в общем, идти,
им не за что, в общем, бороться,
здесь каждый с рожденья устал…
и самодовольные овцы,
и самовлюблённые овцы
толпятся пред жертвой Христа…
__________________

мы ничто по справедливости поделим,
пустословье сделаем густым…
на  Руси читали много – от безделья,
от тупой душевной пустоты,
а ещё спасались кабаками,
что, по-свидригайловски, с грязцой,
и, смешав молитву с матюками,
прятали под грязными руками
мокрое от пьяных слёз лицо…
__________________

серые, скучные, скудные лица,
путы, распутья, пути…
и от истории не откреститься,
и от себя не уйти;
вот я стою под неласковым небом,
медленный сеется дождь,
пишется, пишется вечная небыль,
я никогда ещё, видимо, не был
так на себя не похож…
__________________

по дубам орёт воронье дурачьё,
лунный камень в тучи заброшен пращой,
и ад и рай закрыты на переучёт,
и никто ни за что не прощён,
и никто никому уже ни за что
никогда и нигде и вообще никак…
и, сунув руку в рукав пальто,
я замираю, почти никто,
набитый прошлым дурак.
__________________

На рассвете, зияющем раною,
боль на шее петлёй затяну…
так любить вороватую, пьяную
и жестокую эту страну,
так любить, как на свете не любится,
так молиться, как в мире – никто…
девяностые, сумерки, Люберцы,
и пропахшее псиной пальто,
и бутылка по кругу, без закуси,
и размокший слегка беломор…
так однажды навеки отплакался,
чтоб не плакать уже с этих пор…
серым ветром былое развеяно
и порою уже не болит…
и стоим мы опять ротозеями,
проигравшими жизнь ротозеями,
с вечным комплексом детских обид…
__________________

беспамятством запеленать,
безволием заполонить,
и как пугающе красна
ведущая куда-то нить,
и уводящая за край,
где ты уже не человек,
и обещающая рай
для всех и даром и навек;
и каждый в свой черёд постиг,
открытьем страшным изумлён,
что впереди нас ждёт тупик
и нить закончится петлёй.
__________________

Изольётся моление наше
немотой облегчающих слёз…
Я мычу в пустоту: I am Russian,
I am stupid and rapist of course.
В моих жилах намешано крови
всех народов, что я покорил,
я виновен, виновен, виновен,
я сплошная вина, посмотри!
Неоткрытая вечная книга
собираемых с детства обид,
я в кармане властителю фига,
я наследье монгольского ига,
я обида, что вечно болит.
Я увенчанный славой кошмарной
и родства не забывший Иван,
внук того, кто сражался под Нарвой,
внук того, что скончался от ран,
я потомок поставленных к стенке
и творивших неправедный суд,
и, кровавя язык и коленки,
я опять к покаянью ползу,
одержим допотопной гордыней
и смиренным стыдом одержим,
я не знаю, чем стану я ныне,
может, нету меня и в помине
с покаянием грешным моим…
__________________

Ты опять вскипишь: какого лешего?
и затянешь в душу-бога-мать…
ты имеешь право быть утешенным,
ты рождён ласкать и утешать;
очарован Русью горе-праведник
в сумрачном лесу погибших слов,
где там твой нерукотворный памятник? –
щепки половодьем унесло…
щепки слов в водоворотах крутятся,
щепки слов гниют, врастая в ил…
и звенит российская распутица,
мает душу вечная распутица,
уводя от дедовских могил.
__________________

В усильном своём восхожденье
постигнув свою нищету,
ты тихо встаёшь на колени,
ты робко глядишь в пустоту,
и голос ломается, тонок,
и Бог закрывает глаза,
ты вечный и глупый ребёнок,
ты снова неправду сказал,
и снова, по-детски краснея
за глупый, наивный обман,
ты видишь ночную аллею
окутанной в зыбкий туман
и шепчешь: не надо, не надо…
но память с годами лютей…
И сном Гефсиманского сада
бредёт бесприютная тень…
__________________

По могилам наши прадеды лежат,
там, где тёмный бор шумит сырой листвой.
Тихо дремлет-спит звериная душа,
убаюкана молитвой Пресвятой.
Но всему на свете свой назначен срок,
пробуждается звериная душа,
русский бунт встаёт бессмыслен и жесток,
дело мести в исступлении верша.
Наша воля – полынья да полымя,
наша доля – из полымя в полынью,
мы страстями божью душу разменяв,
снова пиршество готовим воронью.
Ты прости нас, Пресвятая наша Мать,
мы к тому приуготовлены уже,
чтоб святое без остатка разметать,
чтоб звериное умножилось в душе.
А потом что не замолим, то запьём,
о поруганном святом забыть спеша,
порастёт земной погост травьём-быльём,
и опять заснёт звериная душа…
__________________

между ходынкой и цусимой втиснутый,
мир надежд, неизбежно тающий,
но жива ещё память могил, живы те цветы,
что дарила любовь, и свеча ещё
за тебя и меня и за нашу боль,
что зовётся единственной родиной,
у иконы стоит, и ношу с собой
эту боль, что не проходит, но
обновляется, накладывает плоть на плоть,
душу на' душу, слово на' слово…
для чего-то хранит нас с тобой Господь,
может быть, и ему неясного…
__________________

Только гибель к воскресению ведёт,
только смертью и возможно смерть попрать,
спит земля, как неразумное дитё,
запелёнатое  в тихие ветра;
всё грустит, грустит озябшая душа,
всё летит, летит исписанной листвой,
над безвременным и временным кружа,
над постылой человечьей маетой;
за стихами боль не скажется – прости,
столько жизней ты на строки разменял,
голубиной книгой в небо отпустив
всё земное, прораставшее в меня;
покаянною молитвой замостив,
ночь распутства и распутицы до дня,
где, едва живую душу сжав в горсти,
топи света переходишь по теням;
ты живёшь во мне, убитый братом брат,
и во тьме зайдёшься плачем, как дитё…
только смертью и возможно смерть попрать,
только гибель к воскресению ведёт…
__________________

Край, вышитый бисером почерка,
вздох боли особой цены…
вот все мы от центра до кончика,
от хвостика до глубины,
и каждый со смертной обидою,
что смертного горше греха,
и странно, что кто-то завидует
прожившим себя впопыхах,
и странно, что кто-то любуется,
как стыд выедает глаза,
и тянется пыльная улица,
ведущая вечно назад,
и тянется вечное прошлое,
и ты закрываешь глаза,
бездомный, заблудший, заброшенный,
однажды забывший хорошее,
что миру когда-то сказал.
__________________

ты пойми, я опять ни о чём никому как всегда не так,
ты прости, у меня, понимаешь, опять болит,
значит, снова не в тему не в пору не в масть не в такт
заповеданный бред заповедной реки молитв,
покаянье за всё, что сошлось и что разошлось,
за пепел истории, развеянный по ковылю,
за то, что в мире я часто незваный гость,
за то, что люблю, понимаешь, просто люблю…