Книга о любви, вторая книга

ВТОРАЯ ЧАСТЬ КНИГИ О ЛЮБВИ

«Персонажи добра»


…Все равно, короче. Погнали дальше. Я маленькая девочка. Я бегу, бегу, ойк, бегу наружу, бегу как изнанка, как полезная формула добротУшки.
Мысли, мысли, ресницы или бабочка – непонятно.
Всё.всё.всё.
……….Все хорошо, все ха-ра-шо. Бантик такой беленый, что я прям не знаю. Ящерица, кузнечик, стена, ноги, руки.



10 сентября 2013

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
И НАЧАЛО ВТОРОЙ




ВОТ ОНА – КРОМЕШНАЯ ДОБРОТА. Которая стирает понятия, как элементарные рисунки на асфальте ногой благоразумия.

Кто еще за тебя решит, кто посмеет оказаться на твоем ложе, когда окажется, что каждый миг жизни делает тебя ответственным не только за собственные мысли, не только за их последствия, но и причины. Кто еще скажет – кому здесь хуже, чем остальным ввиду непрекращающейся лжи окружающего стандарта?
Секретарь умылась росой с ладоней и засияла Ивану маяком наружной чистоты, мол, приди, добрый молодец, яви свой лик. Но темен был странник и руки его были спутаны бечевой да цепой полицейской дланью, а глаза завязаны горским башлыком, и трясся он не в оковах ласки добросердечия, а в закрытом воронке глухой подставы – соперник-погонник уделал его чистые замыслы своим серым враждебным башмаком, своей властью никем не даденной, никем не даренной, своей завистью подколодной, своей похвальбой громогласной: моя, моя Елена Сергеевна! Мне и все ее карты в руки и члены!

Потускнело небо над автором, спеклось сознание, исторчалось втуне запасное спасибо для молодого тела, поникла головушка и поникли плечи, поникла душа, сердце тускло дергалось в воображаемом кулаке, было на сердце щекотно и грустно.

Опустил он глаза долу, и все понеслось помимо его авторской воли. Ивана заперли в холодной вонючей камере, в углу барахтался кто-то неведомый, хрипя и простирая руки.

На него прикрикнул Ваня, чтобы не марать свои богатырские руки в грязи, а дождаться и нормально помыть их в крови врага.

Ведь доброта может быть не только безграничной, но и невозможно распростертой.

Долго, однако, никто не открывал, сидя на холодной ступеньке, он начал подмерзать.
«Вот бы сюда мою еленушку», - думалось. Или не так: «Вот бы мне к моей еле-енушке».
А сколь времени прошло – неведомо. По чувству сильного голода догадался, что минула неделя. Барахтанье в углу стало затихать.
-Эй, неведомый! Ты что здесь?
В ответ сипение и скрежет.
-Отвечай, когда спрашивают, не то я тобой займусь.
Как будто хвостом собака забила неистово о стену тюрьмы.
Подбежал тогда герой и только хотел пнуть мокасиной в темный комок, как раздалось жалобное:
-Не на-а-ада… я всё скажу. Не бейте больше, мусора поганые. Видно, выпала мне судьба умереть от тоски, так дайте хоть разум свой очищу перед смертью: есть на земле такой город, и в нем такая гора, и в ней такое ущелье, и в нем такая тропа, и по ней идешь-идешь… Идешь, идешь, короче, и ни звезды тебе, ни солнышка. Идешь все равно, подбоченясь гордо, идешь, а то и ползешь скулами по камням, и когда станет совсем невмоготу, все равно ползи или иди, как хочешь, но через страдание твое придет тебе виденье и скажет, что дальше делать. Голод, холод, страдание, воздержание, боль, страх, муку, тоску – все это придется претерпевать, чтобы быть в итоге счастливым и богатым. Идите туда и сыщете чего сами знаете. Много там всего.
-Это какой-то хитрый план, - думалось Ивану, - какое-то богатство забрезжило на горизонте судьбы. Тут бы мне и машину роскошную, и Алёнушке гостинцев, и квартиру в центре. А этот урод, что мусорам сдал свой секрет, пусть сдохнет здесь, в темнице.

А мне нужно подумать. Подумать. «Я подумаю».

Всю ночь он готовился, и только под утро собрался с духом и вышел из тела в полусне. Полудрема-полудрема-раз-завис немного-осторо-о-жненько так закачался горизонтально, но вот-вот… начал повышать градус или понижать, главное – менять… сначала случайно перевернулся вверх ногами и закачался как поплавок, хотел уже действовать в таком положении, но не решился, боясь трудностей, раскачался, раскачался, и хоп – встал ровно как морской конек, скользя по воздуху подобно привидению. Пройти сквозь стену, оставив неподвижно тело, не было трудным делом. Дрожа и переливаясь – двинулся в поисках незнамо чего, спустился по лестнице: ага, стражник читает газету на посту!
Закрыл глаза и вошел в грудь, вытолкнув обиженный разум, который так и не успел понять ничего. На дрожащих ногах, борясь с попытками выйти из тела, побежал спешно к темнице и зазвенел ключами. Вот они – двое – сжатое бесформенное на полу и новенький без сознания. Взял его и понес вон. Чу! А как же урод? Положил самого себя прямо на пол, вернулся и растоптал чудовище преступное могучей ногой, как выползень. Чтобы никому больше не рассказал свою тайну. А уж дух выходит, прямо лезет наружу, к необитаемой смерти. Скорей, скорей – затряс Ивана, давай! Ну что ты! Надо бы поцеловать его, и рот-в-рот перескочить. Да больно уж противно. Мужик, все-таки. Тогда решился он и из последних сил разодрал руками себе глаз и в него залез. Вот он, миг блаженства – родное тело. А этот… пусть лежит теперь – бесформенная тварь. Образец бездуховности и немыслия. Сам во всем виноват.

Правда, глаз сильно болит. Но глаз не жопа – пройдет.

Итак, Ваня снова в своем теле. Вперед-вперед!

Куда вперед?

Куда.

Забыл он спросить. Вот ведь незадача. Вот ведь безумный приход немыслия. Что там говорил он, вообще-то? Я только и услышал: богатство, работа хорошая. Та-а-ак…

«Много там всего», - вот, что еще говорила тварь.

-Это как-то мне поможет?
-Нет.
-Тогда что же делать?

-Вернуться, что-ли, в темницу. Убить остальных охранников, оживить урода, все хорошенько повыспросить… Да, это самое доброе решение, так как доброта безгранична, а значит всегда наверху остальных страстей. Стоп, разве доброта является страстью? Всё может являться оным при излишнем фанатизме и склонности к упорядочиванию желаний не в составе возможностей и соблюдения приличий, а в принципе летящей неумолимо набирающе-неостанавливающе-презентативной концепции достижения максимальной отдачи даже в случае тотального саморазрушения и самоудовлетворения от оного.
Тогда другой вопрос: доброта может быть злой или справделиво-злой, если уж идет речь о беспредельности всея? Нет.

Иван вернулся в грязную тюрьму и позвонил в колокольчик. На входе он посмотрел на охранника таким взглядом, что тот опустил глаза и сел в ужасе на диванчик.

Пройдя в узницу, герой прошелся по коридорам, споткнувшись о лежащего неподвижно ключника и заглянул в открытую камеру. Урод был все еще там, мертвый и тупой. Сверху послышалось цоканье подкованных полицейских кед, резиновых до колен и заканчивающихся светящимся шнурком на сантиметр выше, или на два, не точно…
Если взять за единицу измерения видимый дюйм и учесть угол искажения, угол наклона зрения, сопоставим с мысленной диаграммой, да, так легче, условный миллиметр и условный дюйм. Сколько в дюйме миллиметров? Не зна-а-аю… Так, а сколько тогда в дюйме сантиметров. Около двух с половиной. Это сколько миллиметров.
И еще надо ведь учесть, что полицейские приближаются, а значит все время меняется расстояние при очевидно одинаковом ускорении и единой скоростью в общем.
Однако цоканье начинает раздражать, они уже в пяти метрах, уже около девяти-девяти с половиной метров пробежали по направлению ко мне. Сколько их, кстати. Да, впрочем, это не важно уж.
Так, сколько же в сантиметре миллиметров? Эх, не успеваю подсчитать угол приближения-отражения. Сейчас схватят меня.

Иван издал неимоверной силы бзик, который был таким неожиданным, что напугал и сбил с ног всю толпу. Некоторые побились друг о друга так сильно, что уже не смогли встать. Тогда он шагнул мощно вперед и сделал ложный выпад растопыренными пальцами в лицо, но на деле схватил одного из противников за неправое горло и крайне сильно по красивой дуге шмякнул того боком о пол.

Раззадорившись, схватил еще двух и разорвал их друг о друга!

Упоенный битвой не глядя выхватил из кучи троих соперников и дунул так, что все затихли вокруг, а потом сжал их в добрых ладонях и выжал в на голову остальным в прыжке!

Очень сильно удивились стражники.
Очень сильно удивился автор.
Очень сильно удивился Иван.

Автор на секундочку переместил Еленушку, нет, Еленушку только для Ивана, а здесь ОН основное действующее лицо! –Еленушку для Ивана, а Елену Сергеевну – для автора, чтобы посмотрела на своего избранника, подивилась его дикости небывалой, сверхморфизму конечностей и силе в натуре ивановской. Короче, переместил любимое иванушки-еленушкино тело глазастое в поле боя, разместив чуть наверху в качестве зрителя и свидетеля. Переместил заблаговременно, как Секретарь поперек туда, откуда автор захотел, чтобы картинка пошла.
Итак:
Очень сильно удивились стражники.
Очень сильно удивился автор.
Очень-очень сильно удивился Иван.
Очень сильно охуела Елена Сергеевна.

Тут только ее, радостную и охуевшую, заметил Иван.

-Красавица моя, вот ведь я где!

И, уже с добрым сердцем, взял он одного стражника в левую руку, а еще одного – в правую. И выщелкнул их из пространства.

А потом схватил сразу пятерых, да преумножил их суть, так, что самому стало тошно и стыдно перед раскрасавицей разлюбезной. Он грянул одного за другим воземь, растер их по морде асфальта, выхватил из жизни планеты и есмь тем!

Одного схватил крайнего не разбирая и не спеша, с наслаждением вытерся им и выбросил не глядя. Потом схватил другого и швырнул его в кучку напрягшихся полицейских, почти всех их сбив с ног и покалечив.

Увидев это, оставшиеся пятьдесят с лишком вертухаев все поседели от страха, все абсолютно, кроме одного, обоссались и обосрались одновременно, все вспомнили все свои плохие дела, все вспомнили детство и момент рождения, а один – свой доутробный период. Не стал их убивать Иван, а просто – стер с лица земли.
Такая вот она – полезная формула добротушки!

Исчезла тогда Секретарь, чтобы не оскорбить Ивана свидетельством излишней доброты.

А наш И.:

Подбежал к уроду и вбил ему в башку мысль, что тот живой. Встрепыхнулся, проморгался и вновь засипел:
-Ы-ы-ы-ыыыы.
-Что?
-ы-ы….
-Что – ы?
-фффффффффффффффф… фффф постеде… пастедее.
-Последней? Говори, а то убью! И что – Ы?
Затряс, затряс того что есть силы, но мертвец заартачился и вновь испустил дух, не выдержав ясного взгляда И.

Ладно, «Ванечка». Сейчас я призову Секретаря, и она все сделает.

-Я уже здесь, так как, взывая к опыту совместной работы, давно уже научилась предугадывать не только мысли, но и их мотивы, а также последствия. Но жду все-таки выслушать приказание, так как знаю, что Вы этого хотите, мой автор.
-Да, персонаж. Да, Елена Сергеевна, в просторечье Ес, девушка Имени. Напомните мне, чем мы можем помочь ему?
-Предоставить информацию о последних словах умирающего урода перед тем, как наш его умертвил.
-А-га!
-Итак: Ваши слова: «…есть на земле такой город, и в нем такая гора, и в ней такое ущелье, и в нем такая тропа, и по ней идешь-идешь…», там дальше про страдания, но я это прошу отменить, Вы писатель – это в Вашей компетенции. Иначе я не согласна так жить, ведь изможденный измученный муж и мне передаст карму усталости. Пусть так: …по ней, по тропе, идешь-идешь, и вдруг раз- счастье.
-А как я его узнаю. То есть он?
-Ну оно такое… Круглое, что-ли… Или блестящее. Бл-и-ин.
-Ес, по воле автора наделяю Вас умом и фантазией. Нет, они у Вас были, конечно, точнее, - и были, но я хочу, чтобы все это выглядело как бы приметнее.
-Ой! Что-то защекотало в сердце! И губы зачесались. Я вот что скажу: счастье это… Нет, я не скажу, я стесняюсь.
-Вы про тропу. Какая она?
-Она по-любому многотропная, как любая из троп. Это раз. Она извилистая, но это, скорее из книги, ну пусть будет извилистая. Значит, что мы имеем – извилистая и многотропная одна из троп. С другой стороны – понятие многотропная и единственно верная не вполне совпадают, не на сто процентов. А значит, так как нам нужна именно одна единственная тропа, ведущая к счастью, нам нужна та, что не входит в количественный большак, вернее, преобладающий максимум. Нам нужна не извилистая и не неизвилистая тропа. Не входящая ни в количественный большак, простите – ожидаемый максимум, ни во что-то еще, в данном случае под «что-то» мы имеем некоторый сегмент вероятности. Ну, дальше все просто считается: берем некоторый сегмент вероятности за основу, добавляем количественный большак, перемешиваем-перемешиваем, все это загружаем в навигатор…
-А что – для загрузки электронной информации необходимо тщательно или хотя бы небрежно ее перемешать?
-Ну, я же девушка. Хозяюшка так-то. Думаю, лучше все хорошенько перемешать.
-Так, загрузили, дальше.
-Загру-зи-или в навигатор…
-Быстрее, И ждет.
-Смотрите, вот черточка. Просто Вы не умеете пользоваться навигатором. Вот кружочек, а вот полосочка. Пусть Ванечка туда идет. И прошу – отправьте его каким-нибудь путем попроще. Ну, хотя бы без бессмысленных убийств. У меня вот есть знакомый – ну, милиционер, так он ничего, хотя у меня с ним не было. Ой, Ванечка же прочитает. Ничего, мы ему в конце книги память сотрем, так уж и быть. А к чему я про этого-то… Не по-о-мню (беспечно).
-Ну ладно, говорите как Вам удобно. Память сотрем, действительно, и все. Давайте прямо сейчас это сделаем – не было, Ваня, никаких темниц, никаких Елен Сергеевн, была только цель: ясная и светлая: найти счастье по указанной навигатором схеме. Оно, по словам одной тут – или круглое, или блестящее, или не знаю… В общем, разберись. И иди ты с миром в….
- Я не знаю, куда.
-Или ты с миром в…
-Ну пускай тогда в какой-нибудь огро-м-мный супермегагипермаркет… А я не знаю, куда еще можно…
-Но я же наградил тебя фантазией, ты просто забыла.
-Ну да. Пусть он, ведомый рукой любви, согретый дыханием моих полупризнаний, идет по самым красивым местам вселенной и спрашивает у всех, где оно – счастье. А как найдет – пусть скажет: «ЕС! Моя добрая Е! Все я сделал для тебя, стань моей!», и я помогу разделить ему счастье и донести его до конца наших дней в старости и покое.
-В натуре, ****ь. Ты, Ес, подлиннее говори, а то слишком много секунд осталось.
-Ладно, вроде нормально. Ступай, мой любимый Иван!
-И! Давай – покеда.
-Улетел.
-Ты его загрузила. Точнее – ему. Ты ему загрузила.
-Ну да, загрузила.
-Исчезни. Или нет – я передумал. Дальше будем гнать. Я предлагаю так: одеваем лямки с шарами с гелием и плавно двигаемся по ветру. Надо вести себя потише. Хватит топать.
-Тогда я создам некий гнач, как Вы учили. Раздвину нормально.
-Круто. Делай.
-Я воспользуюсь для этого Вашим мозгом: опа-на, балкончик! На балкончике Сиротенко. Вечер. Темь. Летишь, летишь в черноте. Прыжок вниз! И спрыгиваешь на незнакомую планету. Колеблешься поначалу, сотрясаемый звуком: «Дыщь-дыщь-дыщь-дыщь-дыщь-дыщь-дыщь-дыщ………..». Озираешься. Сначала ничего. Потом все же город, невдалеке. «Идешь» походкой ягуара. Или обезьяны. Или робота. Город пуст. Более того, в этом мире нет живых существ и предметов в их основном понимании. Есть только пронизывающая все реальность и огромное количество измерений. Мысль полностью управляема и материальна. Ага, снова город: на деревьях горят аккуратные лампочки, ощущение непрекращающегося карнавала, музыка на пустых улицах, присутствие чужого присматривающего разума. Этот немецкий пидарас из второй мировой, наверное, такими видел порабощенные города: молчаливый ужас и послушание, сухой надзиратель, всевидящий глаз. «Харьёшый зальдат сигда» , - *** знает, что сигда, много чести думать об этом. Идешь-плывёшь под бодрый оркестр, а небо - ... Как и прежде – далеко и высоко.
Выходим, выходим. Люди. Смотрят молча – что такого-то, люди с другой планеты зашли ненадолго, прошли через комнату и исчезли.

Да вы сами-то. Вы сидите на полу, внимая безумным словам учителя, и все только для того, что убежать одиночества.

Неужели непонятно, что разумнее всего поучиться у основной внешне пестрой массы поведенческой структуре – там все просто, как правила умножения: ты должен соответствовать ожидаемым представлениям, одеваться в узнаваемое обличье, шутить в нужном формате, говорить узнаваемые слова и понятия, так собачки нюхают друг другу жопки – свой! свой! Так и здесь: не пугай людишек, скрой, что ты отличаешься от них, не дай им почувствовать ущербность восприятия и невыросшей души вкупе с чужеродным сознанием, лучше выучи эти пару-тройку словосочетаний и одень то же самое, что на них, и вот удача – ты принят в этот прекрасный круг цветной серости, ТЫ В ТРЕНДЕ, ЧУВАК! Эге-гей! Сейчас, сейчас, пару-тройку бескрылых выражений:
«Бли-ин, Машка, смотри, какая кофточка».
«Мне очень-очень нужен айпэд. Пятерка. Тройка уже какой-то стремный».
«Какой он миленький, и ездит на ланд крузере».
«Бузова овца».
«Не, ну так-то, Беркова симпотная».
«И я почавкала по грязюке в своих туфлях за десять тысяч».

Это девочки. У мальчиков то же самое. Видимо, западный менталитет, проникая все глубже в российскую глубинку, потихонечку задвигает вглубь понятия достоинства, возводя в общепринятый принцип всеобщую монетизацию, что само по себе объяснимо, но речь не только о самой сути данного факта. На ключевых местах жизни – бабы и воры, отличная схема развития России, как надоевшей уже очень западным державам дикой страны. Этот большой кусок земли не дает покоя различным категориям и так далее. Доллар, спайс, маркетинг, внедрение неродных идей способствуют постепенному развалу русского сознания изнутри. Ну, татар сюда же. Куда без них. Я ими окружен, как Александр Невский в орде, в которой он жил большУю часть жизни и там же умер. Короче, татары русские. Они сами так тоже считают. Ну и ладно. Их типично русские скулы, носы, татарское самосознание – все это не только часть русской культуры, но и моей жизни. Лина, Лиля, Рима – да, типичные славянские прозвища, я не возражаю. Привет дедушке Чингизу. Ивановичу, я так понимаю. Чингисхан Иванович Петров. Батухан Солнцеликий Иванов. Лиля Хуснетдиновна Гайнеева – запахло русской деревней.

Ладно. Речь не об этом.

Речь о предоставлении нашим расхлябанным окраинам такого количества уровневых услуг, что меркнут итоги старого сознания, переформировываются будущие бабушки, американизируется принцип существования. Все эти псевдорусские латыши на самом деле уже белые негры по сути.

ОБЫЧНЫЙ ДЕНЬ СРЕДНЕСТАТИСТИЧЕСКОГО ЧЕЛОВЕКА В ПРОВИНЦИИ. Сначала завуалировано (завуалировано?), потом чуть грубее… Пока не забыл, стихитворение, в котором есть слово «завуалирую»:
Завуалирую свои жевуэары
Раскопом тщеты тщет тщеславно тщась
Уйду в какие есть здесь будуары
Надменно кичась и влачась.

Это произведение ни к чему не относится. Разве что немного – к И., но это уж не ему решать точно.

Итак, день.
Встал. Перекосился от натуги, а-а, еще бы спать. Да надо в коллектив сквозь разного рода проходную или просто фэйс-контроль. Хорошо, что вчера мало буханул, повезло. В ванную, если получится – в душ. Было бы круто, но еще придется потратить время на бритье. Не говоря уже об остальном.

Так, получается, что я говорю только от имени мужской части россиян, значит, в названии должно быть «среднестатистического мужчины», а не человека. Хотя и так, вроде, все понятно. Ведь женщина – если и человек, то человек с нечеловеческим всем, а значит – все таки – НЕ человек. Так что, исходя из наших же общих с тобой, читатель или читательница, выводов, что женщина не человек, не будем больше возвращаться к этой аксиоме, а продолжим суть разговора…
А-я-я-яяй! Как же не хочется никуда идти. На эту работу. Блин!
Первые движения в сторону чистки зубов, щетка, паста, пара замахов щеткой. Осторожно! Тиха-тиха, можно блевануть. Тогда убирать придется за собой. Попробовать покурить, что-ли… Сигарет. А то и жабалова. Чуть-чуть. Та-а-к-та-а-а-к, гашику, кх, кх, вуэ, бегом в толчок, успел. Снова умываться, снова чистить зубы. Блин, неприятно. Ощущение этого вкуса пройдет только уже после утра в офисе, так как здесь атмосфера подавляет плохое чувство, заменяя его корпоративным. Но сначала кофе тогда. Есть пара минут на обжигаюший флэш-моб растворимой коричневой жидкости. И на холод. Утром всегда холодно. В любое время года. Если ты рабочий, то встал в три-четыре утра и похуярил в темень на комбинат, иначе не будет на корм. Правда, и на водочку остается. Если ты офисный ***, то в семь по-любому уже паришься на транспорте. Бегом по грязным или ледяным или по-летнему шершавым тротуарам в лучшем случае – на извозчика: автобус, троллейбус, трамвай, в провинциях из-за дешевизны – такси. Досыпая в транспорте, еле-еле успеваешь в свое кресло. Кофе. Чай. Сигареточка. Планерочка. Рабочий день начался неумолимо и одинаково. Работа есть, легче будет не спать. Потихоньку вклиниваешься в процесс. Идти на обед? Потому еще сильнее спать захочешь. А вот бы в уголок темный куда-нибудь. Да уж. Этого обеда лучше бы и не было совсем для интеллигента, только домой позже идти на час. Если только в натуре передохнуть, если дел по горло.
Но вот и пять. Нахуй все дела. Шеф пытается задержать. Отмазался. Уже и спать не так хочется. Надо: переодеться, душ, побухать, потрахаться, найти приключений. На подготовительный процесс, включая душ, три минуты. На все остальное – целая жизнь. Так как ты молодой, заработал только на велосипед, и то не купил. Да он и не нужен. Я как-то поехал на пьянку специально в гору на велике, радуясь, что пьяненький обратно покачусь без кручения педалей и спортивного пота. Нет. Десять метров дороги – упал. Двенадцать метров дороги – упал. Пять метров дороги – упал. Всего около пяти километров. Велосипед полностью лишен всего ненужного – осталась только сама механическая часть. Зеркала, звонок, украшения, катафоты и прочее – на асфальте. Сам грязный, пьяный, уже немного в крови. Еду. Мне надо домой. С комфортом, однако, облом. Уже даже обидно все время падать. Ну, вот уже и пятиэтажка виднеется. Еще раза три всего упал – и дома.
Да, ребята. Можно спать на скутере как на табуреточке с жужжащим мотором, но невозможно ехать на велосипеде.
На скутере спокойно падаешь, невозмутимо летишь все равно чем на асфальт, и, умудренный встаешь. На механике же – летишь через руль, рука с размаху разбивает часть алкоголя… Это вам Сиротенко лучше бы рассказал, это он якобы велосипедист и ходит в майке «С Днем велосипедиста» - так называют этот день нарки с психоделическим уклоном (в тот день накрытый хофман поехал по городу, как цыпа, ЛСД откушамши).

Так, продолжим. Офис. ****ец, офис. Все, что не офис – тоже ****ец, но другой.

А может быть – что-то иное. Но при этом еще даже хуже. Например, ты рабочий класс, и тебе повезло устроиться на мебельное производство грузчиком или вторым номером. Здесь какой среднестатистический день? То же уебищное уебище, только чуть по другому. Если тебе повезло, то твой рабочий день начинается не в восемь часов, как у обитателей офисных пространств, не в десять, как у нормальных чуваков, а в пять или шесть утра, чтобы уйти домой в пятнадцать часов. На заводе в первую смену ты встанешь в три сорок пять. И попер через проходную, как скот. Пронумерованный и зачипованный.
Полная жэ.
А если навести полицейский порядок? А если Путину так захочется? Ради народа. Рали интересов страны.
Всех пометить, обложить данью, навязать религию, навязать порядки из лунной поездки незнайки. Не, ну там американсkий уклон. Скучно. Какая-то серая тюрьма, резиновые дубинки… Лучше уж сразу нормальный концлагерь, где не жалеют химии и огня для постояльцев. Где твоя шкура дешевле шкуры осла. И белобрысая сука решает, куда тебе идти – в барак или на сумочку.

Да. Работать надо. Для себя, конечно. Ну, для страны еще можно, которая тебе разрешает жить. Современная публика, конечно, предпочитает не работать, а подрабатывать. Так и подрабатывает – на предприятиях или фирмах, формально, без любви, без мозго- и сердцевложений, - да пусть, суки, оплатят все налоги и пенсиённый!! А уж если в натуре я работать буду – так мне, наверное, мильон тогда надо платить. В день! А не будете платить – мне папенька с маменькой и так дадут. Ну, кредит возьму. А чо – вон Аленка с айфоном ходит, а я – такая ****атая, и без шубы, и без тачки, в своем отделе зря, что-ли, сижу весь день на жопе. У меня жопа-то… Того! А они еще – это сделай, это сделай. Да я за их зарплату вот возьму сейчас, и-и-и… не знаю, что «и», пусть они знают – деньги гребут, а я такая талантливая, почти модель, и нос чуть только большеват, зато худая, вон ребра, вон коленки аж торчат, ****ь, злая, ****ь, жрать хочу, где этот пирожок, дай его сюда!! Так вот – если уж я что-то сделаю (что?!) – то пусть ОНИ платят по-полной!! Я таких сумм даже не знаю. Но чтоб на все хватило. И всего – много.

Ладно, читатель. Пока эти сучки рассуждают, как подороже выставить свои булки на витрине, мы обратимся вновь к нашему доблестному И. Где он? Его отправили в злой путь за счастьем, и что же?

Часть Опять же Добрая – о преодолении и поиске.

И. мчался по дороге света и любви, направляемый нежным и неопытным умом Елены Сергеевны…

Часть Опять же Добрая – о преодолении и поиске.

И. мчался по дороге света и любви, направляемый нежным и неопытным умом Елены Сергеевны…

Его ноги были как локти, а руки – подобие внефактной стражде смежд. Выставленные словно напоказ, а на деле – сиюминутно выращенные псевдорозовые очки показывали то, что являлось для И. важным, существенным, даже главным. Всем тем, чем его изрядно снабдили в путешествие добрые люди.
И. несся в этот раз не как веселая, подпрыгивающая повозка и даже не как суперточка, мечта которой – все более и более значимое ускорение, а – подобно белокрылому фрегату получающий прямо в расставленные паруса - в полные ветра румяные щеки Е задуваемый - ураган любви и надежды. 
«Что же его локти?» – спросите вы. «Какие локти? Предположив, что вы, читатели, имеете в виду тот факт, в силу которого «ноги были как локти», немо вопрошаете о судьбе локтей как таковых непосредственно, - отвечаю не таясь: локти тоже были как локти!». Соответственно, оных стало в два раза больше, о чем может с легкостью сказать даже ребенок, мало-мальски знакомый с общим видом людей и эстетическим восприятием понятий, принятым на земле, как части вселенной. И на основе всего этого применивший детскую математику, а именно раздел сложений простых чисел.
Да, их стало в два раза больше, но ведь мы не обещали, что И. отправится к счастью во все паруса в том же измерении, что и, например, Сиротенко ходит в свой НИПИ. Нет! Даже такой скромный растаман как Сиротенко позволяет себе выходить из тела лишь перед сном, а шагает по мирам толь-раз в несколько лет, и то, если в данный момент у него нет жены.
Но для героя книги нам ничего не жалко. А тем более измерений. Которых доподлинно более трех как минимум на один. Я имею ввиду измерения в самом их геометрическом смысле, то есть речь идет о различного вида торах, всевозможных XD-объектах, предметах и самом человеке, а также понятиях и словах, которые в данном даже не аспекте, а – опять же – виде – являются банальной частью, составляющей целое и привычное за гранью возможностей глаз.

Что из этого исходит? Отбросив в сторону вымысел, фантазию и выдумку, запишем голые факты: псевдоалфавит:

А) слово, мысль, шутку можно взять в руку, положить в карман себе, усилием смеха подложить ее в чужой карман, чужое сознание, извратить как угодно и так далее;
Б) любое желание может быть исполнено, если оно является поистине желаемым и главным, а не основанным лишь на удобстве и сиюминутном порыве;
В) любовь безгранична и прекрасна, ее чары сокрушают зло, ее красота наполняет сердце счастьем;
Г) счастье – это мимолетный оргазм, всегда сильный и всегда растворяющийся с тем, чтобы вновь запылать в человеке;
Д) зло, хранящееся в сосуде мира лишь как прививка для восполнения значимости добра – непрестанно в проигрыше, перманентно высмеенно-непростительно;
Е) доброта – это страсть, которой надо уметь пользоваться, а не позволять довлеть над разумом;
Ё) смех рождает смех, и эти роды намного смешнее, чем общепринятые.
Ж) девушка похожа на мёд, она переливается и сияет, она сладка, на нее невозможно наглядеться;
З) юноша – яростный ягуар, солнечный зайчик, упрямый мыслитель и жаждущий пиит;
И) ребенок цветок, ребенок песенка, ребенок надежда и смеющийся бог, ребенок, а равно и детеныш – желаемая натура нашего мира, уходящего всеми ветвями в будущее;
Й) красота – невнятный смысл самообогащения, искомый дотоле и весомый поскольку;

Достаточно.

Итак, обладая вышеупомянутыми фактами, продолжим бодрое описание движения И.



Бзз-з! Б-з—ззз—зззз! Скайп. ...(уже почти отмерший к 2019-му).

-Привет, Виктория Седова. Ты постоянно маячишь у меня на экране выплывающей улюлюшечкой. Чо (что – исправление автором самого себя) там Сид - надменно читает "Таймс"?
- Седова Виктория: привет, ага, наподобие).
- А ты в отпуске? Или дома работаешь? Сколько примерно лет вашему ребенку.
- Седова Виктория: 2,5
- Дэ: так много
- Дэ: я думал, 0,6-0,9
- Седова Виктория: ха-ха
- Дэ: приблизительно, конечно
- Дэ: Ничего  себе жизнь бежит
- Дэ: Представляешь, мне каждый год кто-нибудь звонит и говорит: у дяди Вовы день рождения...
-Дэ: ...А я думаю - да вот, блин, только-только - звонил-поздравлял, даже неудобно беспокоить
- Седова Виктория: ага, а ты думал, что время как летающая рыба, зависает

Так-так-так. Простите, извините, отвлекся. В качестве «компенсации» вот такая импровизация:

Фантазия «ИСТРАЧЕННЫЙ СМЕХ»
На протяжении молодости я часто старался уебошить себя не только химией и суперприродой и не только служением культу секса, но и просто – житейски или чисто физически; в разные периоды жизни попадал на больничные койки таким образом, что иногда по разным причинам было больно смеяться. В ответ на жалобы родные и друзья удивлялись: «А тебе что – смешно?»

-О, неужто! Неужели запас смеха в человеке расходуется. И я потратил весь свой смех?

ВРАЧ СКАЗАЛ:
-Эм, тебе нисколько нельзя больше смеяться – ты можешь умереть.

Дэ сказал:
-Сиротенко, ты же ешь восемь-десять фасолин в три-четыре дня?! Ты употребляешь еще что-нибудь, кроме алкоголя? Пиво с утра до вечера восемь бутылок – ну, примерно восемь бутылок в день, каждый день; пиво только крепкое, но кроме девятки и охоты – предпочтительно 8,2 градуса – меньше никак нельзя, - если бы это пиво было – восемь и два Амстердам… пришлось добавлять в другие сорта водку, например золотая бочка плюс водка выдержанное, иначе это ***та. Все правильно?
-Да, весьма точно.
-Еда нравится?
-Нет. Я вот питаюсь тридцать-пятьдесятграммовой порцией фасоли на несколько дней, и очень сильно не хочу есть по-прежнему.
-Но ты же можешь умереть от голода.
-Ну да, наверное, так оно и будет.
-А если ты умрешь от голода, современники будут шутить, что Миронов «съел Сиротенко».

…На 111-м году жизни Эм вспомнил, как «съел Сиротенко» и одновременно забыл о своём табу, - и слегка усмехнулся – мини-порции смеха хватило ему, чтобы заткнуться навсегда.


А мы поехали дальше:
… Некий И – озабоченный, правильный и неустрашимый в своей любви – пребывал в скользком состоянии справедливого недоумения и соответствующей приятности от путешествия вперед в независимости от уровня состояния стороны реальности в контексте общепринятой концепции бега мысли на фоне природной почки совести земной. И залетал, И резвился, И – подвергал смысл гонения стезе и ея обогащению, ея раскрепощающее-молекулятивно-основовершающе-статно-ко/ся, вызывающе; в общем: иначась и стремясь – копошающща, а значит – свершаясь и побеждая-взнесь исполкающща. Стихи опять получились. Это не страшно как раз.

И. возгонял к снам своим доли сердца и затаившихся мечтаний – и радоствоствовал своеномлечно да построчно-кАжобно, в том числе– обыкновенно.

И. знал свою конечную цель и заведомо брал ее, подобно охотному зверю, невзирая на несоответствия понятий прошлого и настоящего, количества сторон света и предмета и ненастоящую кажущесть. Инстинкт держал верх. Инстинкт довлел над сутью реальности, хотя сам являлся одной из ее содержащихся.

Ему являлся образ странный: как будто милая Е склонилась и шепчет: «Живи своим сердцем, бойся того, кто пишет тобой, того, кто способен изменить твой праведный путь. Пойми, что – даже в буквах этих дрожащих ты более свободен и счастлив, нежели тот, кто подобно затаившемуся суслику, жаждет вскользнуть в твое сказочное сознание и перевернуть его. Потому что я с тобой, я в твоем сердце, а значит - посторонние помехи способны только укрепить наши чувства, проявить каждый ион серебра души поэта, а поэтом здесь является тот, кто любит и любим, так как песня нежности – и есть поэма жизни; и если кто-то думает иначе, то пусть его накроет одиночеством, как крышкой гроба – если ему некого ждать там – в звенящей реальности, никто его и здесь не ждет – а значит: разницы нет».

Тогда отвечал И: «Странно мне, что ты являешься лишь в тумане или сонном мечтании – помню я те времена, когда мне не нужно было закрывать глаза, чтобы увидеть тебя, когда тепло твоей груди в моей руке казалось заслуженным и привычным, когда твой голос лился мёдом в мою душу, когда твой смех плескался и ласкал, а глаза – забирали в сладкий плен безмятежности и обещания».

Но кое-кому не по нраву пришлись эти слова нежности влюбленных. Ах так!

Лежит перед Иваном незнакомая местность. Там темно, страшно и одиноко. Лес прямо на дороге. Корявые извилистые пни с руками. Твари подколодезные. Фу-у, как мрачно. Я не хочу сюда. А вот Иван смело шагнул и сразу угодил в чачу непролазную. Еще бы. А потом, под стрекот летучих мышей и противное щекоцарапание их пергаментных крыл, под их писк невыносимый – вошел в чачу и был таков. Мы не пойдем за ним, дождемся утра… Волки нагло побежали следом, оглядываясь и щелкая. Из дупла выглянул бельчонок, и тут же на него уставились горящие глаза ночных птиц. А – нет!!

Это не бельчонок, это наш знакомый кенгуру, вот где проявился его след! Он запрыгнул на страницы книги, чтобы радостной мордашкой затмить самодовольную улыбку, чтобы неожиданно для всех помочь герою и не дать ему раствориться между глухих и шипящих звуков и похожих на паучков нагромождений букв. Одним прыжком он нагнал уходящего в сумрак И, чтобы стать его спутником и свидетелем неподдельного героизма. И. сначала напужался рыжую скакачку неместного вида, но лучше уж кенгуру, чем… Я вот много знаю таких людей, про которых можно твердо сказать: «Уж лучше кенгуру!». Так что наш горячо любимый и далеко посланный И не вправе жаловаться на судьбу: есть цель, есть любимая, есть внутренний мир, а теперь еще и кенгуру. С таким багажом можно ехать куда угодно. И если нет коня, то есть волшебная повозка, а если нет ни того, ни другого – что ж, дворник в редких случаях может заменить горничную, и пусть в еще более редких, но все же – заявляю исступленно: кенгуру, ежели крупный, ничем не хуже собаки, а собака – это почти что лошадь, только без таких красивых зубов и с собственной харизмой. Вот он: прыжок, притоп, прыжок, притоп.

Если научить его двигаться в ложном пространстве, можно пронизать реальность, почти как Сиротенко. Любому кенгуру далеко до Сиротенко, но не всякий Сиротенко сможет понять кенгуру в его обиходной ипостаси, вне устоявшихся значений и понятия о сумчатости, как о хранилище детей и еды. Некоторые люди сумчаты до чрезвычайно степени, а вот Сиротенко не обладает такой сумкой, чем особенно нам интересен, как представитель вневкапливающих особ хаотичного образа самопостроения. Возможно, сама проблема Сиротенко и состоит в том, что ОН НЕ ОБЛАДАЕТ СУМКОЙ, из-за чего менее адекватен и более саморазрушителен в своих истинах. По тому же принципу у некоторых самок не держатся трусы – так и Сиротенко не способен удержать сумку в себе, как таковую.
Но И повезло: в отличие от Сиротенко, не обладающего сумкой ни в переносном, ни в физическом смысле, у нашего кенгуру в этом аспекте все было «чики-пуки»: сумка, пружины ног, пытливый молодой разум, верность идеалам. Итак, они устремились дальше вместе, причем, шаг за шагом и прыжок за прыжком становилось все менее понятно, кто из них двоих кенгуру, поскольку процесс взаимной ассимиляции шел на славу.

К утру И в образе кенгуру вышел из болотистой и небезопасной околицы в сень дремучих ветвей, заросших грибами, и, ни разу не удивившись и не испугавшись, бодро двигался навстречу солнцу, так как больше не к чему было двигаться, не к грибам же.

При этом, руки ветвей становились все более и более сплоченными. Если еще некаи суть рыбообразная здревлясь еилась как вдругорядь и скрольча, как, всевозмогая вешнюю днесь, замирала и пылкая вновь смолкала скворча – поземная стражда, переходящая в мгнажду. Лапы дубьев прямо не скрываясь хватали И за мышцы и рвали каждый в свою сторону, словно пытаясь если не съесть, так хоть подначить. К счастью для героя, их попытки увенчивались лишь клочками линяющей шерсти, и они замирали, неспособные чихнуть и лишь готовые заплакать от своей глубокомысленной жажды сочиться наружу.

Так Ивану впервые пригодился образ кенгуру – двойственная натура позволила ему отделаться наружными волосами для спасения собственного я, ведь лес тот способен был более навредить, нежели в данный момент, когда он сумел лишь потрепать. Узкая мордочка пытливо и жадно выглядывала межлиственные промежутки, а специально тренированные доли мозга, - помогали отличать границы от всасывающей пустоты и – уже привычно моргая – алкать существенный значень. Ах, вылетела страшная ночная бабочка, больше похожая на летучую дрянь, ну, вы понимаете, и филин, невидимый для изучающих его школьников, - выплыл в сознании, как логотип дубовой мешкотни трахающихся деревьев. Куда ты? В сень ветвей? Но здесь нет сени. Есть лишь черно-коричневое месиво ночи – тупое и слепое, забирающее тебя волокитой вязкой темноты.

К великому ужасу И. и автора, его коснулось что-то! Безумно вздрогнув со сжатыми боящимися выдать себя криком губами – выпрямился в струну, пронизанный волнами непреодолимого ничего и, вытаращивая изо всех сил – глядел всматриваясь сквозь невидение и так ничего и не видел и не слышал: что же сие? Каково «оно». На что способно в своем разрушительном смысле. И тут же понял ясно: чего тут бояться. Любая река стремится к продолжению, любой поступок влечет ответственность, любое течение событий приводит к увяданию в силу физической прихоти – и при всем при том – последний миг запомнится лишь как жизненный этап, последняя секунда не может быть признана таковой по умолчанию, согласно законам любой последовательности, любая секунда напрямую связана с любовью к жизни, хотя бы и скрытой; пока ты жив, твой каждый вздох, пусть и последний, сопровождает тебя на пути добра, только лишь тронет смерть, память мгновенно изменит человеку, выключит его из сети, оставив лишь то, что никто никогда уже не расскажет. Что из этого следует? Следует убежденный факт того, что человек не увидит свой конец, а значит – думать о нем и тем более бояться – просто смехотворно. Посему наш И не содрогнулся по-настоящему, а лишь на миг «удивился» и тут снова был в строю. Ярость овладела им. Кто смеет противостоять путнику?! Он что – выжидал в дупле или упал с неба? Может, порвать его и бросить в темноту? Ничего же не изменится. Ну, а если он не порвётся? Чьи это упаднические мыслишки? Явно не Ивана. То-то же! Не видать вам дрожащей губы героя, ладошками закрытого чела, слабых подгибающихся коленок и покорного взгляда.
-Кто там? Кто посмел пугать МЕНЯ ? ! – прошептал И.
Молчание в ответ.
-Эй… - шёпотом прогрозил И, уже переходящий в иную форму…
Чернота глючилась и терзала, ее свойственность неумолимо угасала и рождалась заново уже в человеке, отчего тот мрачнел и уже понимал, что, если лошадь бежит, а птица летит, и кенгуру, например, также имеет адекватный физический образ, то чернота передвигается в собственной ипостаси обычным лишь для Себя – способом, отличным от общепринятых.
И что же остается делать путнику, если вездесущий страх потери уже распустил свои корни, размножил свои приоритеты и заглушил песни, - как не потеряться в одиноком воззрении на собственную прозрачность и незащищенность: был Иван, стал Илья – а все тот же И на самом деле, но другой.
 Пусть кенгуру, но это иной кенгуру, не такой размашистый, но зато намного более везучий, а так как на страницах этой книги лишь везение, так сказать «бумажный фарт», эпизодичность гонева, относительный смысл случайного совпадения могут помочь герою, значит так тому и быть: был Иван – стал Илья. Эпичность от этого не пострадала – все помнят как Ивана-Царевича, так и Илью-Муромца, - ни тот, ни другой здесь никаким боком – обычный Иван, уходящий в лес навсегда, и зарождающийся Илья, идущий уже вне кенгуру, что само по себе является хорошим признаком и тоном, близким к упорядочиванию.
Илья и кенгуру, или просто – И. с сумкой – а уж он-то в отличие от Сиротенко как раз и обладает такой сумкой, которая является не столько вневкапливающей изначиной реальности, сколько полной домовитости пропасти, объединяющей понятия толка и сдачи – и при этом являющейся некоей ловушки, близкой по устройству с сачком, в данном аспекте – для людей; кроме того, понятие «сумка» здесь позволяет оставить в живых кенгуру, как типичного и яркого представителя из отряда суммнекиих.

«И с сумкой» вышел из первого колена леса самодовольный как питон, но все-таки в образе кенгуру. Не будем огорчать его изъятием тела как такового, не забирать же его у прежнего И, пусть довольствуется кенгуриным, тем более многоуважаемой ЕС все равно – был бы подвиг, а герой найдется.

Такие вот они – персонажи добра – единые в своей готовности к прыжку в никуда и слепые на перекрёстках любви.

 
Дэ Миронов

КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ.