***

Если не мысль - то природа, физика, шутка, мрамор,
темное сердце людей, терракотовый старый плющ.
Взгляд ни за что не цепляется, кроме сметенья правил,
грозовых облаков, их черных бурлящих гущ.
Я не смотрю рекламу, в которой мы все играем
с детских обид, или с цепких недавних пор.
Нет ничего стабильного, в мире - февраль за маем.
Посрединочный предутренний наш разговор -
нет, не изменится, встанет, оставшись в надуманном прошлом,
в пятнице, в небе, в жаре, и в пылинке, готовой упасть.
В масляной краске, в картине, если угодно. Проще
выдать задаром свою драгоценную часть.

***
 
Вот она - постоянная музыка одиночества, вечный плен.
В переводах и перебранках, юношески влюбленный
далеко не именем, не лицом, не запахом здесь рефрен
пробивает дорогу, светлый, обожествленный.

В очередную скверную пятницу, или в субботу, холодом с острия ресниц,
перечитавши книгу жизни заново, назвав ее "Книга О Жизни В Звуке" -
падаю, оседаю, кланяюсь, кувыркаюсь ниц
квазичастицам лоскутной протонауки.

***
 
Синий мрак, растопленный в белой ванне.
Беспорядочный ветер - безвкусная ложка супа.
Штрих неправды, как голос в телепрограмме,
как сюжет об окоченении трупа.

Три проспекта, два вымпела, драмтеатр.
Раздвижные границы бесплодной и серой тени.
Дребезжит вдалеке сельхоз культиватор.
Повод больше не нужен для перемены темы.

Этот дохлый набросочек, зарисовка -
(даже не ощущение, а ощущение мира;
или просто и ясно - кислородная голодовка,
эпоксидная краска на выцветшее мерило)

как обложка для старой совковой книги.
Книги тоже, возможно, давали тогда по квоте,
и мозги прогрызали свой путь в помёте,
по последней бунтарски-домашней моде.