Попасть в десятку

Из всех определений поэзии мне больше всего по душе изречение англичанина Кольриджа: «Поэзия – это лучшие слова, расставленные в лучшем порядке».
Вот десятка моих любимых примеров этого упорядочивания слов.
В девять лет я впервые по собственной инициативе выучил наизусть сугубо взрослое стихотворение «Парус» Лермонтова и вдохновенно декламировал родным и близким:

Белеет парус одинокой
В тумане моря голубом!..
Что ищет он в стране далёкой?
Что кинул он в краю родном?..

Играют волны – ветер свищет,
И мачта гнётся и скрыпит…
Увы! он счастия не ищет
И не от счастия бежит!

Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой…
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!

Не могу согласиться с распространённой сентенцией, что «Пушкин – это наше всё». Нет, у птицы русской поэзии ХIХ века – было два крыла: одно – Пушкин, другое – Тютчев.
Итак, Фёдор Тютчев:

От жизни той, что бушевала здесь,               
От крови той, что здесь рекой лилась,
Что уцелело, что дошло до нас?
Два-три кургана, видимых поднесь...

Да два-три дуба выросли на них,
Раскинувшись и широко и смело.
Красуются, шумят, – и нет им дела,
Чей прах, чью память роют корни их.

Природа знать не знает о былом,
Ей чужды наши призрачные годы,
И перед ней мы смутно сознаём
Себя самих – лишь грезою природы.

Поочередно всех своих детей,
Свершающих свой подвиг бесполезный,
Она равно приветствует своей
Всепоглощающей и миротворной бездной.

В это трудно поверить, но в 67-м к нам в 9 «Б» владимирской школы № 29 пришел сам черноусый из «Москвы-Петушков» Венедикта Ерофеева (тогда еще, впрочем, ненаписанной) – в миру его звали Игорь Авдиев и читал он нам стихи поэтов серебряного века (в то время нигде не напечатанные). Помню: наибольший успех имели «Ананасы в шампанском» Игоря Северянина. И с той поры я не могу отделаться от магии этих строк:

Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо и остро!
Весь я в чем-то норвежском! Весь я в чем-то испанском!
Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!

Стрекот аэропланов! Беги автомобилей!
Ветропросвист экспрессов! Крылолёт буеров!
Кто-то здесь зацелован! Там кого-то побили!
Ананасы в шампанском – это пульс вечеров!

В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грезофарс...
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы – в Нагасаки! Из Нью-Йорка – на Марс!

А за следующее стихотворение – спасибо Солоухину: это он первым процитировал его в «Камешках на ладони». Иван Тхоржевский считался одним из лучших переводчиков Омара Хаяма. Но не более того. Как он сумел создать такой шедевр – одного Богу известно. Говорят, что мысль взята из Гафиза. Но эка невидаль – мысль. Мы-то уже говорили, что в поэзии главное – порядок слов:

Лёгкой жизни я просил у Бога:            
– Посмотри, как мрачно всё кругом.
И ответил Бог: – Пожди немного,
Ты ещё попросишь о другом.

Вот уже кончается дорога,
С каждым годом тоньше жизни нить.
Лёгкой жизни я просил у Бога, –
Лёгкой смерти надо бы просить.

Хотя бы одним стихотворением хочется отдать дань уважения всем тем, кто встал на защиту Отечества в сороковые-роковые. Семён Гудзенко – не самый великий из поэтов фронтовой поры. Но именно он написал, пожалуй, самое сильное и пронзительное стихотворение о войне – «Перед атакой»:

Когда на смерть идут, – поют,
а перед этим можно плакать.
Ведь самый страшный час в бою –
час ожидания атаки.

Снег минами изрыт вокруг
и почернел от пыли минной.
Разрыв – и умирает друг.
И, значит, смерть проходит мимо.

Сейчас настанет мой черёд,
За мной одним идёт охота.
Будь проклят сорок первый год –
Ты, вмёрзшая в снега пехота.

Мне кажется, что я магнит,
что я притягиваю мины.
Разрыв – и лейтенант хрипит.
И смерть опять проходит мимо.

Но мы уже не в силах ждать.
И нас ведёт через траншеи
окоченевшая вражда,
штыком дырявящая шеи.

Бой был коротким. А потом
глушили водку ледяную,
и выковыривал ножом
из-под ногтей я кровь чужую.

Юрий Кузнецов – один из самых крупных русских поэтов ХХ века. В 2000-м  в компании столичных литераторов он приезжал во Владимир – должен был выступать в областной библиотеке, но не захотел. Что ж, даже кошки гуляют сами по себе, а уж поэты – тем паче. Но в мою «десятку» он не может  не попасть. Вот его знаменитая «Атомная сказка»:
 
Эту сказку счастливую слышал
Я уже на теперешний лад,
Как Иванушка во поле вышел
И стрелу запустил наугад.

Он пошёл в направленье полёта
По сребристому следу судьбы.
И попал он к лягушке в болото,
За три моря от отчей избы.

– Пригодится на правое дело! –
Положил он лягушку в платок.
Вскрыл ей белое царское тело
И пустил электрический ток.

В долгих муках она умирала,
В каждой жилке стучали века.
И улыбка познанья играла
На счастливом лице дурака.

«Грачи прилетели» – одно из самых удивительных стихотворений русской поэзии. Редчайший случай, когда поэт такого уровня как Давид Самойлов, отказывается от всего своего, наработанного годами, и как в ересь впадает в такую простоту, что уж дальше некуда – дальше только Эдуард Асадов! Зато эффект – невероятный – до слёз!

Стояли они у картины:
Саврасов. «Грачи прилетели».         
Там было простое, родное.
Никак уходить не хотели.

Случайно разговорились,
Поскольку случилась причина.
– Саврасов. «Грачи прилетели» –
Хорошая это картина. –

Мужчина был плохо одетый.
Видать, одинокий. Из пьющих.
Она – из не больно красивых
И личного счастья не ждущих.

Ее проводил он до дома.
На улице было морозно.
Она бы его пригласила,
Но в комнате хаос, и поздно.

Он сам напросился к ней в гости
Во вторник на чашечку чаю.
– У нас с вами общие вкусы
В картинах, как я замечаю...

Два дня она драила, тёрла
Свой угол для скромного пира.
Пошла, на последние деньги
Сиреневый тортик купила.

Под вечер осталось одеться,
А также открытку повесить –
«Грачи прилетели». Оделась.
Семь, восемь. И девять. И десять.

Семь, восемь. И девять. И десять.
Поглядывала из-за шторки.
Всплакнула. И полюбовалась
Коричневой розой на торте.

Себя она не пожалела.
А про неудавшийся ужин
Подумала: «Бедненький тортик,
Ведь вот никому ты не нужен!..»

«Наверно, забыл. Или занят.
Известное дело – мужчина...»
А все же «Грачи прилетели» –
Хорошая очень картина.

Помните Маяковский писал: «…По родной стране пройду стороной, как проходит косой дождь». Сам-то Владимир Владимирович стороной не прошёл, кусок славы отхватил, да еще какой! Но сколько их поэтов «косого дождя» – оригинальных, искромётных неповторимых и… недооценённых ни современниками, ни потомками. Анатолий Брагин из их числа. Я и сам-то его открыл совершенно случайно для себя – как Колумб Америку. И с тех пор не закрываю:

* * *
Книга – лучший подарок.
                Реклама

Вот уважил, так уважил!
Мне в мой светлый день рожденья
Подарил кирпич бумажный,
Дурака произведенье.

Я из корок сделал стельки
Для ботинок «Скорохода»,
А нутро повесил к стенке
Для семейного расхода.

По листочку на день хватит
До другого дня рожденья.
Ну, а там готовь, приятель,
Новое произведенье!

В Коврове жил поэт, называл себя Славой Бетоновым. Даже книжки не успел выпустить: в 2005 году его не стало – в 40 лет. Я тут цитировал Лермонтова, Северянина, Кузнецова… Можно ли Славу Бетонова поставить в этот ряд. Нет, конечно. И всё-таки ещё раз скажу: моя десятка состоит не из любимых поэтов, а прежде всего любимых стихов. А для того, чтобы написать стих-ние, которое, как стрела из лука, попадает в десятку – великим быть не обязательно. Для этого надо быть Славой Бетоновым:

У поэта грустные глаза,
Даже если пьёт и веселится.
А ему бы впору удавиться,
Но в петле стихов писать нельзя.

У поэта грустные глаза,
Всюду злата алчущие рожи –
Плюнуть в них: не пить воды с лица.
Но в людей поэт плевать не может.

У поэта грустные глаза,
Словно у недоенной коровы,
Людям он несёт благое слово,
Поважней, чем сыр и колбаса.

У поэта грустные глаза,
Глаз грустней в России не найдётся.
И не плюнет он на дно колодца:
Там на дне не бес, а небеса.

И однажды в эти небеса
Он нырнёт и тут же растворится,
Как дельфин, как устрица, как птица;
Потому и грустные глаза.

И в завершение – воистину – любимый поэт – Владислав Ходасевич. Его стихотворение, не нуждающееся ни в каких эпитетах, достаточно и названия: «Перед зеркалом».

Я, я, я! Что за дикое слово!
Неужели вон тот – это я?
Разве мама любила такого,
Желто-серого, полуседого
И всезнающего, как змея?

Разве мальчик, в Останкине летом
Танцевавший на дачных балах, —
Это я, тот, кто каждым ответом
Желторотым внушает поэтам
Отвращение, злобу и страх?

Разве тот, кто в полночные споры
Всю мальчишечью вкладывал прыть, –
Это я, тот же самый, который
На трагические разговоры
Научился молчать и шутить?

Впрочем – так и всегда на средине
Рокового земного пути:
От ничтожной причины – к причине,
А глядишь – заплутался в пустыне,
И своих же следов не найти.

Да, меня не пантера прыжками
На парижский чердак загнала.
И Вергилия нет за плечами, –
Только есть одиночество – в раме
Говорящего правду стекла.

_____________________