Овод Э. Войнич. Евангелие от революции

Памяти актера Андрея Харитонова – лучшего,
на наш взгляд, исполнителя роли Овода

Смотрите: вон со ступенек алтаря течёт горячая, дымящаяся кровь!
Она течёт из сердца моего сына, и она пролита за вас!
(Э.-Л.Войнич, Овод)

Феномен главного романа Этель Лилиан Войнич – во многом автора одной книги, хотя в действительности их было пять, – представляет несомненный интерес как для исследователя-литературоведа, так и для рядового реципиента-читателя. Эпоха революционного пафоса миновала, и «Овод» перестал быть маяком для новых поколений советской молодежи. Однако остов романа, лишенный нимбического духа борьбы за свободу, вмещает в себя все конфликты и драмы, известные в мировой литературе. Ответ на риторический вопрос – как следует рассматривать произведение – согласно тому, как оно было задумано либо с позиции конечного результата, - здесь очевиден. И при детальном анализе текста – даже не с научной, а с художественной точки зрения – вырисовывается совершенно фантастическая концепция, остов, на котором выстроен сюжет. Концепция Евангелия.
Роман «Овод», созданный на излете столетий, в 1897-ом году, снискал наибольшую известность в СССР и был благополучно предан забвению в Старом Свете (равно как и другие романы Этель Лилиан Буль-Войнич – во многом автобиографичные «Оливия Лэтам», «Джек Реймонд», а также эхо «Овода» - «Прерванная дружба» и «Сними обувь твою»). Последние следует рассматривать как части нехронологического цикла об одном герое – Артуре Бертоне. И они, безусловно, помогают в поисках разгадки его образа и структуры произведения в целом.
Писательница воплощает в персонаже Артура собственный идеал мужчины – внешний облик был взят с портрета юноши кисти итальянского художника Франчабиджио, а в характере во многом угадывались черты народовольца Сергея Степняка-Кравчинского , которому Лилли Буль была беззаветно предана. Но если оставить в стороне личные коллизии автора, то безусловно фактором, определяющим вектор романа, выступает время. Европа, по которой в XIX в. прошла Весна Народов, и Россия, оцепеневшая в предчувствии гражданской войны, требовали новой героики, Священного писания, лишенного идеи смирения, своего локального Мессии, который бы ответил именно на их насущные нужды. Эту пульсацию времени очень чутко улавливает Этель Лилиан и пытается зажечь новую путеводную звезду для борцов за «правое дело». Но новую ли?
Советские исследователи и критики литературы отмечали невероятное эмоциональное воздействие «Овода» на читателя, однако, ввиду объективных причин, не апеллировали к его пратексту, хотя в самом романе дается множество отсылок, цитат и ассоциаций с Новым Заветом. Иными словами, написание этого романа в действительности было попыткой создания Евангелия от Революции, антибиблии (вспомним эпиграф – слова бесноватого, обращенные ко Христу – Оставь; что Тебе до нас, Иисус Назареянин?), где во главе передела мира и его освобождения стоял бы человек, наделенный стоическим духом и ницшианской волей. Человек самостоятельный и не связанный астральной пуповиной с божеством, словно воплощающий горьковский постулат «все – в человеке, все – для человека». Можно ли в свете этих фактов назвать роман атеистическим и богоборческим, каким его представляла советская пропаганда? Безусловно, нет. Судя по конечному облику литературного продукта, скорее наоборот. Но именно евангельской канвой объясняется всепроникающее, бьющее по сознанию воздействие на читателя истории Овода, которая пробуждает в нас почти генетическую прапамять о Спасителе. Более того – евангельская структура романа зиждется не только на кальке событий и их относительной последовательности (предательство, скитания, пытки, [мнимое] воскресение из мертвых, тайная вечеря, жертвенная смерть), но и на масках святой Троицы. Если Артур – это маска Христа, то Монтанелли – маска Бога-Отца, а Молодая Италия – Духа Святого.
Случайны ли эти параллели и какова первопричина антиклерикализма автора и ее стремления к переделу новозаветного предания? Ответ на этот вопрос кроется в собственной биографии Лилли Буль, воспитанной в глубоко религиозной католической среде:
«Мать приняла решение отправить дочь в семью её дяди Чарльза Буля, занимавшего административную должность на шахте в Ланкашире. Чарльз был «религиозным фанатиком и садистом», чьи дети жили в страхе перед его частыми избиениями. Никогда не поднимая руку на Этель, он выискал иной способ запугивать и мучать ребенка. Он заставлял племянницу часами играть на пианино, «когда колотил ключи и строил ужасные гримасы». Несколько раз дядя Чарльз «незаслуженно обвинял её в краже и иных непристойных деяниях, а из-за отказа девочки признаться сутками держал взаперти, угрожая использовать химикаты для того, чтобы она созналась в несовершенном». Но Этель стоически держалась. Наконец, он пожаловался сестре, что девочка плохо влияет на его дочерей и спустя два года отправил её к матери. По возвращении домой у нее был нервный срыв».  Впоследствии писательница отразила собственные детские психологические травмы не только в сюжете «Овода», но и «Джека Реймонда», однако несправедливость человеческая в авторском отображении так и не перетекла в ранг несправедливости божественной. Знания Лилли Буль в религиозном поле и позволили ей – осознанно или нет – выстроить триадную композицию во многом компилятивных, но на удивление целостных и завершенных образов.

Бог-Отец. Кардинал Монтанелли
С фигуры Лоренцо Монтанелли, представляющей маску Бога-Отца, начинается повествование «Овода», и ею же все и завершается. «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец» . Духовный отец Артура, оказывающийся в действительности отцом по крови, проходит путь от трогательного наставничества до заклания сына ради блага народа. Величественный и канонический образ почти святого служителя культа, тем не менее наделен свойственными духовенству фарисейскими чертами:
«Может быть, я ошибся в своем суждении о вас, может быть, вы лучше, чем кажетесь. К этому другому, лучшему человеку я и обращаюсь, и заклинаю его сказать мне чистосердечно: что бы вы сделали на моем месте?
Наступило долгое молчание; потом Овод взглянул на Монтанелли:
 - Во всяком случае, решал бы сам, не боясь ответственности за свои действия, и не стал бы лицемерно и трусливо, как это делают христиане, перекладывать решение на чужие плечи!» 
Подтекстом здесь проходит мотив божественной природы Сына, которому также предлагается стать соавтором собственной участи. Единение, конфликт, жертвоприношение – это определяющие маркеры отношений падре и Артура на пути последнего к своей Голгофе. Примечательно, что Монтанелли в романе – это персонификация самой католической Церкви времен понтификата папы римского Пия IX, с его сочувствующим отношением к австрийским захватчикам.
Финальная сцена безумия Монтанелли, изобилующая многочисленными символами, (праздник Corpus Domini -Тела Господня, литургические песнопения о св. Причастии, проповедь об искупительной жертве, и т. д.) обнажает замысел автора и напрямую соотносит образ кардинала с его прототипом.
«Но кто из вас подумал о страданиях бога-отца, который дал распять на кресте своего сына? Кто из вас вспомнил о муках отца, глядевшего на Голгофу с высоты своего небесного трона?
Я смотрел на вас сегодня, когда вы шли торжественной процессией, и видел, как ликовали вы в сердце своём, что отпустятся вам грехи ваши, и радовались своему спасению. И вот я прошу вас: подумайте, какой ценой оно было куплено. Велика его цена! Она превосходит цену рубинов, ибо она цена крови. 
 Поэтому говорю вам сегодня. Я есмь сущий. Я глядел на вас, на вашу немощность и ваши печали и на малых детей, играющих у ног ваших. И душа моя исполнилась сострадания к ним, ибо они должны умереть. Потом я заглянул в глаза возлюбленного сына моего и увидел в них искупление кровью. И я пошёл своей дорогой и оставил его нести свой крест.
Вот оно, отпущение грехов. Он умер за вас, и тьма поглотила его; он умер и не воскреснет; он умер, и нет у меня сына» .

Бог-Сын. Артур-Овод
Центральный персонаж произведения, одновременно повторяющий судьбу Христа и противопоставленный Ему, Овод в сознании автора является персонификацией революции.  В литературно-исторических исследованиях множество раз пытались соотнести его с личностями реальных людей из окружения самой Войнич – графом Кастелломаре , Василием Карауловым , Михаилом Войничем , даже Сиднеем Рейли , послужившим впоследствии прототипом агента 007, однако ни одна из версий не нашла подтверждения. Вероятнее всего, образ являлся собирательным, на что указывает его отточенность и почти механический героизм перед лицом врага. Кроткий агнец в первой книге романа сменяется жалящим слепнем во второй. «Не мир, но меч», - повторяет он слова Мессии. Тем не менее, дабы удержать симпатии читателя на стороне Овода, необходимо показать двойственность, изнанку его натуры, полную любви ранимую душу.
Остановимся подробнее на этом лице условной троицы, так как евангельский сюжет у Войнич более чем персонифицирован. Если не принимать во внимание психологических и психиатрических аспектов личности Артура (а анализ произведения в данном разрезе представляется весьма любопытным), то Овод – это Христос, противящийся злу насилием. Если освободить образ от повстанческой патетики, то останется трагедия сына, оставленного отцом, преданного Иудой и неотвратимо движущегося к смерти. Без воскресения.
Примечательно, что Войнич пользуется приемом событийного смещения, «воскрешая» Овода до его фактической гибели, таким образом временные рамки евангельского сюжета, на который наложено повествование, искажаются: Артур является соратникам и Джемме после «преображения», не узнанный ими. Точно так же, как восставший из мертвых Иисус не был узнан учениками и Марией Магдалиной:
14 Сказав сие, [Мария Магдалина] обратилась назад и увидела Иисуса стоящего; но не узнала, что это Иисус.
15 Иисус говорит ей: жена! что ты плачешь? кого ищешь? Она, думая, что это садовник, говорит Ему: господин! если ты вынес Его, скажи мне, где ты положил Его, и я возьму Его.
16 Иисус говорит ей: Мария! Она, обратившись, говорит Ему: Раввуни! 
Тот же лейтмотив воскресения повторяется уже ближе к финалу, в диалоге Артура и падре: «Солнце уже село, и последние красные отблески его угасли на западе. Отец и сын забыли про время и место, про жизнь и смерть; они забыли даже, что были врагами.
– Артур, – прошептал Монтанелли, – это в самом деле ты? Ты вернулся ко мне? Ты воскрес из мертвых?
– Из мертвых, – повторил Овод и вздрогнул».
Последние три вехи евангельского повествования в романе уже соблюдены хронологически: Тайная Вечеря с Джеммой, где Артур повторяет наставление Христа о теле, преданном за грехи человечества, заключение в крепости и, наконец, финальный катарсис – героическая гибель Овода, которого долго могли умертвить (Агнец борющийся), и его слова в агонии, обращенные к отцу – «Падре… теперь ваш Бог… удовлетворен?»
Возраст Овода перед казнью – это возраст Христа на момент распятия – тридцать три года.
Становится ли Артур атеистом за годы мытарств? Нет. Атеизм по сути своей отрицание Бога, а не роптание на Него. Овод же на протяжении всего повествования ведет мысленный диалог с двумя отцами – земным и небесным. Апофеозом этого диалога можно считать его молитву в заключении: [Он] поднял инстинктивным жестом обе руки кверху, и с губ его сорвались – в первый раз с тех пор, как он стал атеистом, – слова молитвы. Он молился в беспредельном отчаянии, молился, обращаясь в пространство – ни к кому в частности и ко всему на свете» .

Бог-Дух. Молодая Италия
Данная ипостась романа представлена несколькими составляющими – это и сама освободительная борьба, и тайное сообщество заговорщиков, и соратники Овода, включая Джемму. Девиз Молодой Италии – «Бог и Народ» - трансформирован у Войнич в подобие церковного благословения – «Во имя Бога и народа, ныне и во веки веков». Тем не менее, Молодая Италия исповедовала далеко не романтические идеалы, а являлась террористической организацией, созданной в 1831-ом году Джузеппе Мадзини  и имевшей конкретные стратегические цели. Восторженное отношение писательницы к личности итальянского революционера, и его романтизация приводит к тому, что она начинает носить траур по «печальному состоянию человечества», подражая Мадзини, который одевался в черный цвет, скорбя о порабощенной родине. Так или иначе, борьба за свободу является той самой определяющей аурой романа, которая витает над его героями: «Артур вернулся домой словно на крыльях. Он был счастлив, безоблачно счастлив. На собрании намекали на подготовку к вооруженному восстанию. Джемма была теперь его товарищем, и он любил ее.  Они вместе будут работать, а может быть, даже вместе умрут в борьбе за грядущую республику. Вот она, весенняя пора их надежд!» 
Если персонаж Артура – идеального революционера – в существенной степени наделен чертами Степняка-Кравчинского, то за образом Джеммы скрывается… сама Этель Лилиан Войнич – его незаметная опора, сдержанный и волевой боевой товарищ, опытный конспиратор. Она, как и он, ставит цель превыше личных чувств, она готова раствориться в этой цели и принести себя в жертву общему делу. «Джемма будет сражаться на баррикадах. Джемма рождена, чтобы стать героиней. Это верный товарищ. Это та чистая и бесстрашная девушка, о которой мечтало столько поэтов. Джемма станет рядом с ним, плечом к плечу, и они с радостью встретят крылатый вихрь смерти. Они умрут вместе в час победы, ибо победа не может не прийти. Он ничего не скажет ей о своей любви, ни словом не обмолвится о том, что могло бы нарушить ее душевный мир и омрачить ее товарищеские чувства. Она святыня, беспорочная жертва, которой суждено быть сожженной на алтаре за свободу народа. И разве он посмеет войти в святая святых души, не знающей иной любви, кроме любви к богу и Италии?» 
*****
Многоуровневость романа «Овод» и богатство образного материала позволяет исследователю подходить к его изучению с разных позиций; книга не потеряла своей актуальности и в наши дни, несмотря на давность событий европейских и русской революций. Напротив – если оставить в стороне романтическую героику, на переднем плане проявятся архетипические библейские образы и палитра драматургических конфликтов, столь же яркая, как и два века назад. Парадокс «Овода» заключается в том, что это роман не о безверии, а о вере, не о безбожии, а о антиклерикализме, не о терроре, а о любви. Сама Этель Лилиан спустя многие десятилетия призналась в этом: «Религия умерла, - пишете Вы. Конечно, я уважаю Ваше право придерживаться этого мнения, но я не хотела, чтоб кто бы то ни было подумал, что я разделяю этот взгляд, так как я не думаю, что религия умерла. Поэтому, при всем уважении к Вам, я должна внести ясность в этот существеннейший вопрос, в случае, если Вы неверно меня поняли. Я считаю, что насущной потребностью человеческой души является какая-либо вера. В юности я была одно время неистовой атеисткой, да иначе я не могла бы написать «Овода», но, с другой стороны, я не могла бы написать его, если бы уже тогда не начала расставаться с этими воззрениями» .
2019