Я исповедуюсь

Он был рожден для светлых дел,
при жизни стал монахом.
Бежав от всех людей и тел
в сутане на заплатах.
Он брел сто дней и сто ночей,
скитаясь и блуждая, –
все становилось тяжелей,
он шел, себя не зная.
Картины лиц несчастных жертв
его не отпускали,
на смерть кого он ниспроверг,
о милости взывали.
Жил он надеждой отмолить
грехи, каких сам дьявол
не смог, наверное, простить,
будь он Отцу служавый.

***
Жил инквизитор, …цатый век.
Он мучал всех, не глядя,
и превращал людей в калек,
кто был не столь пригляден.
Судил за ересь, как считал –
он в божьем прав ученьи;
для остальных не оставлял
ни шанса на спасенье.
За колдовство сжигал дотла
в костре святом, могучем.
Каменьем забивал чела
за неповинный случай.

Он дочь торговца увидав,
воспламенил к ней сразу,
хвалу лукавому воздав,
ей овладел в экстазе.
А после, ведьмою назвав,
он обвинил и строго
ее судил, отцу сказав,
что дочь его «от злого».
Летели камни, а она
смотрела ненавистно
в глаза тому, с кем сатана
ходил как тень до тризны.
Ломались жизни, судьбы там,
где след его оставлен.
Он шел по мертвым головам,
своею тьмой отравлен.

***
Рос в католической семье,
устои соблюдая.
В 20-том подано досье,
и в партию вступая,
он идеолог до костей –
жизнь посвятил нацизму,
и воплощению идей
с убийством и цинизмом.
Гауптштурмфюрером служил
он в лагерях гестапо,
евреев семьями свозил
в вагонах по этапам.
Ответственно он исполнял
партийные приказы,
еврейской кровью омывал
он руки раз за разом.
И было вверено ему
совместно с докторами
детей, что прибыли в тюрьму
деля их с матерями, –
эксперименты проводить
для нации арийской,
и чтобы фюреру служить –
идеям популистским.
И до скончанья дней своих
в смертях он был повинен.
Он был чужой среди своих,
и сам себе постыден.

***
В двухтысячной декаде дней
научной стал персоной,
достиг высоких степеней
он жизнью жил затворной:
студентам лекции читал,
их обучал наукам,
а после пар домой он мчал,
скупив витринных кукол.
Семью свою боготворил,
в ней смысл его жизни:
жена – любовь его навек
и дочь – продленье жизней.
По воскресеньям вместе в храм,
душа стремилась к свету,
хотя не понимал он сам
привычки жизни эту.
И становясь пред алтарем,
ему ставало легче,
что кто-то поздним ноябрем
его унылость лечит.

Февраль на холод был суров
и лед покрыл дороги,
Он не заметил скрытый ров
на земляном пологе.
Он вез семью, был не один,
но жизнь сама решает, –
остался жив и невредим,
от страха сердце сжалось.
Жена с ребенком на руках
увечены скончались.
Ему остались – боль, печаль
тоска и одичалость.

***
Он был рожден для светлых дел,
и с каждым новым веком
не смог понять, и не суметь
остаться человеком.
И будет сам себе судья
монах, ища спасенья,
бредя дорогой жития
для духа вразумленья.