***

всё умещается в хлопок двери:
то - о любви в октябрьском обличье,
то - дождь колючий падает по-птичьи
в куприновские ямочки твои,
что рытвиной осели на щеках,
образовались своевольно, без приказа,
волшебный знак, мне заменивший всё
осенний лист, болеющий проказой,
себя же по; ветру болтает и трясёт
и что здесь есть от целого пейзажа?
на лестнице, что закрутилась в винт,
в пылающих дровах рождалась сажа,
а в сквозняке панельных плит
кровился бинт.
дрожала связка, дорожало время
и тишина, и ожидаемый хлопок,
в окне скитались облака, в воздушный храм
не веря,
и упиралось темя в потолок.

и тёрлись руки в сутолоке, в ранке,
и сердце било пульс, и стук, и рог
мы - стая рыб,
забитая в консервной банке,
над нами голова - голодный бог.
ему смешно, и мы смеёмся хором -
церковный хохот, отдающий немотой.
он в наготе, как в рясе золотой
мы - пьяная толпа у покосившихся заборов.

проекция войны, болотной топи
знать об исходе и его не отрицать
булат, нам больше нечем восклицать
ослепнуть, замолчать - фальшивый опий.
страна, где мастеришь могильный крест
и табурет, и гвоздь для асфиксии
и выжидаешь день, с безумством апельсина,
чтоб позабыть зловонный запах мест,
где бьёт ручей и мусорная свалка
по головам людским гуляет скалка
завод коптится, плесневеет плод
хлопок двери - прощание, уход.
мне нечего жалеть. мне никого не жалко.