Скучай - подборка

Miserere

Я забуду тебя, Марин.
Окаянное, беззаконное
Лето, остров, стекло оконное
Заливает ультрамарин,
Мы целуемся, говорим.
Сказка, магия. Сестры Гримм.
Пальмы, улочки, старый пирс,
Сердце вписано в знаки peace.
Ярче яркого, ближе близкого.
Губы с ломаного английского
На ключицу и на плечо,
И умело, и горячо...
Ты отчаянна, я нежна,
Я забыть бы тебя должна,
Отойти, как от края острого,
Нет ни солнца давно, ни острова,
Город, осень, трамваи, улицы,
Тут бы сгорбиться и ссутулиться,
Углубиться в семью и в быт,
И твердить, что пора забыть
Непокорную, чернокудрую,
Незабвенную дочь степей...
Дай мне, Господи, целомудрия,
Если можешь. Но не теперь.


Этюд. Белое

Пустота подоконника - льдина. Гладка, бела.
Хоть бери баллончик и выводи
То ли люблю, то ли верю, то ль, была не была,
Сохрани и помилуй, Господи, Господи...
Ты молчишь и смотришь в вечернюю синеву.
Ты молчишь, а пальцы медленно говорят
И по белому сами собой плывут,
Будто там невидимых клавиш ряд.
Хочется что-то сказать ему вслух, и не
Можется... Вечно ты безъязыкая, черт возьми...
Пальцы по подоконнику, как по его спине -
Трепетно, нежно, от низкой «до» до высокой-высокой «ми»…



Я пишу о любви, детка...

Я пишу о любви, детка, и это чертовски сложно,
Мудрено, непривычно и даже страшно, как оказалось.
Если эта игла с дурманом в тебя никогда еще не вонзалась,
Постарайся ее избежать. И, покуда можно,
Обрубить концы, сжечь мосты, уничтожить завязь,
Как дитя в утробе, ничем не мучась и не терзаясь.
А иначе утро - душ, тренажерка, мюсли,
И биение сердца, и неотвязность мысли,
Мол, смогу ли, справлюсь, не убоюсь ли
Убежать с ним однажды на остров далекий, мыс ли,
И приливная нежность, предутренняя бессонность,
Неизвестная ранее невесомость...
Как же все это больно, огромно, ново,
Будто ада нет на земле иного,
Будто пропасть, и ты, качаясь, стоишь у края,
И в тебе ни единой клетке не нужно иного рая.


Скучай

…Нет, я не буду о светлых надеждах и взглядах томных,
Этого слишком много в библиотеках и многотомных
Сериях, антологиях, в хрестоматийных тоннах
Старой бумаги с обложками тверже могильных плит.
Лучше о том, как луна бледнеет над рядом пятиэтажек блочных,
Как ты целуешь мне плечи, как выгибается позвоночник,
Как ты неловок, стеснителен, будто студент-заочник,
С этим дурацким вопросом, зачем-то на ухо: «Не болит?»
 
Лучше о том, что ушли эти годы веселья, щедрот и магий
Неотвратимо и быстро, как эскалатор в универмаге,
Лучше о том, что не передать ни буквами на бумаге,
Ни среди ночи подруге за терпким чаем… Допустим, чай.
И до утра, в остывающей пенной ванне,
Думать о том, как мы нежность друг другу переливали...
Если бы я могла хоть что-то менять словами,
Я бы сказала тебе лишь одно - скучай.


Авария

Он общедоступен как Мона Лиза,
Бронзов, как яйца клодтовского коня,
Он классика, точно "виллис" времен ленд-лиза,
Всеми обласкан, захвален, зализан,
И вообще он не про меня.
Он завтра в Омске, во вторник - в Нижнем,
Пищат студентки, трещит от оваций зал,
Но в полдень я буквально столкнулась в книжном
С ним, настоящим, а не тивишным,
И даже не помню, что он сказал,
Что было написано на футболке...
Он любит футболки - об этом писали в Elle.
Но он подошел к магазинной полке,
Снял томик своих стихов,
Подписал, заплатил, и - ёлки! -
"На память о нашей аварии, мад'муазель".
Он разведен, ему сорок, живет под Тверью,
Я знаю о нем все - для этого есть соцсеть.
Но вот посмотрю на томик - и глупо верю,
Что может судьба иногда ошибаться дверью,
И хочется выпить для храбрости, окосеть,
Еще раз внимательно перечитать досье,
Набрать его номер... "Я ваша Авария, мсье".