Посвящение отцу Ольги Аросевой 29

                ПРОЖИВШАЯ ДВАЖДЫ

           Книга, посвящённая отцу.
   Автор Ольга Аросева.

 Ольга Александровна Аросева(1925-2013), советская и российская актриса
театра и кино. Народная артистка РСФСР.


Продолжение 28
Продолжение 27 http://www.stihi.ru/2019/07/29/3933

 «Завтракали с Рубакиным. Его жена изрядной помехой была и стесняла его.
Отдохнув, пошёл гулять. Встретил Эльзу Триоле (жена Арагона).
Эта маленькая рыжая веснущатая женщина с глазами, как топаз, говорила, что Арагон в трагическом положении: он, организатор и руководитель ассоциации революционных писателей*, оказался без денег и только с долгами. Ему никто не помогает. Деньги для Междунар[одного] объединения писателей зажал Andr; Malraux*2. «Humanit;»*3 не печатает даже объявлений. A Vaillant-Couturier*4 – очень культурен сам, но он хотя и редактор, но без всякого влияния в «Humanit;». Его никто там не слушает. Если к январю не будет денег, AEAR придётся ликвидировать.
«Humanit;» раньше не отводила вовсе места культуре. Теперь газета улучшилась и имеет специальную страницу для культурных вопросов.
Пишу эти строки, а под окном во дворе опять бедный шарманщик играет!

 Вечером был у меня Рубакин. Он произвёл на меня немного странное впечатление. Даже к себе не приглашал на этот раз. Что с ним?
Гуляли с ним на Монмартре, встретили т. Штейнберга*5. Он только что из Америки, куда ездил через Японию, Маньчжурию и Южный Китай. Был на Гавайских островах. Интересно! Изумительно! Везде был один. Временами, говорит, ему было жутко. Верю: мне одному в Париже и то жутко.
Лёг и долго не мог заснуть.

                24 ноября
 Страшный туман. Позвонил Шнитману*6, сказал, что зайду к нему в 3 часа пополудни. Зачем? Я его без мала два раза бегло видел. Что же с ним связывает? Какие могут быть разговоры? Зачем пообещал прийти к нему? Самому не понятно, кто-то сидит во мне и имеет общение с внешним миром, ищет возможность разрубить молчание. Может быть, здесь моё молчание и в нормальной степени, но если сравнить с тем, как у меня в Москве было, то разница большая: там я варюсь в людском котле и язык мой только тогда отдыхает, когда усталые глаза сомкнёт неспокойный сон. Может быть, мой крест и есть мой язык или моя артистическая натура, требующая хоть минимальной аудитории, хоть бы в размерах одного человека.

 Утром в тумане гулял. Писал дневник, нагоняя то, что не успел записать в ушедшие в безвозвратную вечность дни. Обедал в «Лютеции». Потом у Шнитмана в три часа. Пошли в кафе – не понравилось, слишком тесно. Отправились на Монмартр. Искали то кабаре, где я был с Мазерелем летом. Оказалось, что мой спутник проголодался. Он толст, свеж и обладает хорошим пищеварением. Пришлось зайти в обычное кафе. Я пил липовый цвет – тем более что был простужен, он – кофе, ел сандвичи.
Разговорились о революции, о прошлых днях, и я рассказал много интересных фактов об октябрьском перевороте. Ему, да и мне самому, показалось всё страшно интересным, и я в сотый раз решил начать писать об этом, однако впервые заметил, что меня самого глубоко волнуют и потрясают рассказы.
Мой спутник ехал из Америки в СССР, и вот теперь он очень беспокоился, как будет с отменой карточек,
с магазинами ГОРТа и с Торгсином.

 Потом он мне рассказал жуткую историю. Я спросил, почему он едет не через Германию.
– Нельзя: меня арестуют и могут предать казни, я там работал, и один из моих агентов, полковник генерального штаба германского, провалился. На допросе выдал меня, думая этим спасти свою жизнь.
Но сделал глупо – предал меня, а ему всё равно топором голову сняли.
– Расстреляли? – спросил я.
– Нет, они топором рубят, с размаха. Между прочим, полковник был хороший парень. А вот ведь струсил, выдал меня…
Вечером опять видались. Ужинали в «Триумфе». Он триумфально кушал. Даже сам удивлялся.

                25 ноября
 Утром работал. Завтракал в «Триумфе». Вегетарианское. Такой же вегетарианский разговор был. Оба они – он и она – страшно нервные люди. У них самый страшный вид нервности – от одиночества.
В три был у Гиршфельда*7. Говорили о делах. Он спрашивал совета, как устроить приём. Просил посетить посла. Я отказался, потому что он хам.
От Гиршфельда – домой. Потом пошёл как-то без охоты к людям, которых мало знаю, к Арагону и его жене Эльзе Триоле. Зачем я иду к ним? Трачу дорогие капельки времени, их уже немного осталось.
Но обещался… Иду…

 Арагон был усталый и разбитый. Эти европейские энтузиасты, видя, как в нашей стране всё приведено в движение, полагают и у себя также сдвинуть с места все устои. Но наталкиваются на камни подводные и не подводные, на слабую помощь с нашей стороны. Эти энтузиасты какие-то непоследовательные. Впрочем, последовательных людей очень мало, так как, чтобы быть ими, требуется ужасное напряжение воли. Он, Арагон, смеялся над тем, что на конгресс писателей прислали каких-то мало известных или совсем неизвестных лиц, что Киршон вёл себя неумно и безобразно. (Этот типик действительно из социальной помойки вытащен!).

 А главное, потом наши писали такую ложь и глупости, что французы краснели. «Вывозила» наша страна сама по себе: можно в качестве делегации послать не 12 писателей, а 12 стульев, лишь бы они были из СССР, – эффект был бы такой же. А осёл Кольцов и атаман от литературы Щербаков думают, что они произвели впечатление. Ал. Толстой своими статьями «угробил» Андре Жида и его поездку к нам. Он, Толстой, возьми да напиши, что книги Андре Жида теперь на рынке не идут, их никто не читает. Андре Жид обиделся: не поеду в СССР, а то скажут, что я поехал туда искать район сбыта для своих книг. И уехал на юг. Граф, примитивно мыслящий в области социальной, способен больше напортить, чем безграмотный мужик, а сам граф к тому же ещё «взирает» на сильных нашего мира и хочет им служить – он способен усугубить всякий абсурд.

 Расстались дружески. Арагон – молодой, седой и усталый. Да, он на прощанье мне говорил, как страдает Ромэн Роллан и оттого, что не публикуется его знаменитый «разговор», и ещё больше оттого, что ему на его вопрос никто не отвечает. Он писал Горькому и Бухарину. Эти смелые фельетонисты против «извергов» буржуазии, обливающие её ругательствами (за надёжной охраной наших границ), не смеют выговорить ни «папа», ни «мама» по поводу прямого вопроса действительно смелого мыслителя.

 Вечером – на приёме учёных. Как и всегда, гложет сердце тоска, что без жены, и, как всегда, вдруг, без всякой видимой ассоциации встаёт милый-размилый образ моего нежного рыжего сына, моего комика, трогательного медвежонка.
Главные персонажи – математики, физики, химики… Наши Осинский, Надсон, Фрумкина, Сперанский, Бурденко (конечно, с мадам, она хорошо разговаривает по-французски, кричит прямо). Посол Потёмкин – носом и животом вперёд, а глаза, как у разведчика, однако не без улыбки, с напускной учёностью и снисхождением к «малым сим». За столом я рядом с добрягой Полем Безайе. Ему больше 80 лет. Пьёт вино, ухаживает, работает. Франция!

 Перпендикулярной спиной ко мне сидел свинообразная морда и поросёнкообразный корпус – советник С*8. Он ещё будет поверенным в делах, а может быть, и послом. Теперь удивительные невежды и идиоты представляют наш Союз. Что может чувствовать и понимать такая тупица, как С. Я думаю, что у него слипнутся глаза от первой строки любого чтения. А впрочем, зачем я в своём дневнике, который люблю нежно и который есть моя надежда и опора, отдаю столько места мерзавцам.
Компания учёных – это огромное поле наблюдений. Это список богатейших характеристик человеческих типов. Некоторых мне жалко. Нет, не жалко, а задевает и волнует меня трогательность отношений к нам. Вот, например, Rego*9. Он с доброй улыбкой первый идёт ко мне, жмёт руку и открыто смотрит в глаза. Он был страшно правый, теперь видит в нас силу, сдвигающую науку с мёртвой точки. Он один из немногих, который искренне поражён всем тем, чего мы достигли. Молчалив, сдержан, интимен, и это ещё более отчётливо и красиво выдаёт его симпатию к нам.

 Интереснее всех, конечно, живой, со здоровым сердцем Ланжевен*10. Он – председатель обеда, он произносит речь. Полон юмора, веселья, глаза его горят смелостью и любовью к стране, где осуществляется социализм. Он враг бессодержательных речей. Он говорит на свою любимую тему: нет и не может быть таких абстрактных наук, какие в конечном счёте не служили бы полезной практике человека. Ланжевейну отвечал Осинский*11. Плохой французский язык. Не стыдится однако, ибо уверен, что говорит хорошо. Говорил банальности о том, что наука интернациональна, а бокал поднял за гения французской мысли. Вот так так! А они все знают, что гений-то и у нас не плохой. О нас Осинский – ни слова, может быть, это от недостатка запаса французских слов.

                1 декабря
 Много и бестолковости было в сегодняшнем дне. Приезд Германа как-то толкнул меня даже на то, чтобы «высунуть голову» в прежний образ жизни, и я действительно высунул, но тут же затормозил и на этот раз вылазка в старое была последней.
Если отдаться искусству, то только через самопожертвование. Искусство требует человека всего. Другого способа нет. Лучше поздно, чем никогда. Но мне никогда не удастся перестать мыслить. Мозги мои всегда останутся беспокойными.
Сегодня за столом (обед с учёными и полпредом) всё время с математиками Адамаром и Перроном (молодым) беседовали об условных рефлексах Павлова и о том, каким образом может кончиться, а каким продолжиться существование людей, приняв во внимание неизбежную гибель Земли. Адамар думает о возможности переселения на другие планеты. Он, между прочим, говорил, что в основе японского империализма лежит глубокое сознание, что весь остров Японской империи неизбежно и верно поглощается морем, как Атлантида, – поэтому спасение на материке.
Смотрел я на учёных, наших и французов, слушал Чайковского и думал: социализм – это мышление и радость прошлого. На сегодняшний день новым является фашизм. Он ломится во все поры. Поэтому социализм, старея, становится консерватизмом (социалисты тянут к старому парламенту и старой демократии). Мы, коммунисты, к сожалению, блокируемся с социалистами, т. е. с консерватизмом.
Не потому ли учёные так покладисты и в чиновниках – дуро-трусы. Много кричат о «народном» и о «демократии».

                З декабря
 Страшный насморк. В Национальной библиотеке условился о приготовлении для меня книги по истории фр(анцузского) театра. Завтрак около Halle, rue de la Reale, 6. Ресторан, открывающийся в 3 утра и закрывающийся в 15 часов. Интимно тесно. Запах рыбы, мяса и красного вина. Лица всё те же. Весь приём проходит в жевании одной и той же пищи в одной и той же компании. Французы налегали на преподавание у нас фр. языка. Проф. Мазон открыл свою теорию о том, что «Слово о полку Игореве» написано в 18 в. автором, который подделывался под язык 12-го. Осинский оспаривал сильно.
Отдых. Роллан. Страдает о деле.

 Москва тянет, Герман боится и поэтому тоже тянет. Я сам дал телеграмму с решительным запросом. Певица Мария Освальд хотела бы ехать к нам. История обычная: в посольстве обещают, не исполняют обещаний и советуют поговорить со мной. Обедал дома. Сперанский. Чем больше его вижу, тем он приятнее. У него удивительно серьёзное отношение к жизни. Он учёный и артист. Ввалился нахал Безыменский*12. Этот лопоухий и коротконосый «гений» прямо принялся за пиво (Сперанского), за масло, за хлеб. Он из Праги. Там их принимали «как богов». Александровский – чудная умница. Поселил их в полпредстве. Как он удивительно тонко знает страну.
 Безыменский читал доклад перед 5000 аудиторией. При каждом упоминании имени Сталина – аплодисменты. А Красной Армии аплодировали 2 секунды. Вообще он, Безыменский, все культурные дела сделал, – во-на ять! Он будет писать про Париж, про весь приём. Вот как хорошо! Мы со Сперанским слушали холодно. Сперанский уходя сказал:
«Я этих болванов встречал у Горького. Это так – шапками закидаем. Вот такие долго проживут, они счастливы. У него никогда склероза не будет…». Уж и верно. Сожрав и выпив всё, молодец ушёл. Вернулся за папиросами. Дубина!
Потом пришёл Герман. Втроём хорошо беседовали, смеялись».

* AEAR (Association des ;crivains et artistes r;volutionnaires).
*2 Андре Мальро – французский писатель, культуролог, член AEAR.
*3 «Юманите» – ежедневная коммунистическая газета во Франции.
*4 Поль Вайян-Кутюрье – французский писатель, главный редактор «Юманите», член AEAR.
*5 Е. Л. Штейнберг – советский историк-востоковед.
*6 Л. А. Шнитман – военный атташе.
*7 Е. В. Гиршфельд – советник полпредства СССР во Франции.
*8 Лицо неустановленное.
*9 Клод Рего – видный французский учёный.
*10 Поль Ланжевен – французский физик и общественный деятель.
*11 В. В. Осинский (наст. фамилия Оболенский) – советский экономист, публицист.
*12 А. И. Безыменский – русский советский поэт.

 Продолжение в следующей публикации.