Рихард Хюльзэнбэкк. 3. Мёртвые всё же нашлись..

Мёртвые всё же нашлись в их совместной могиле,
против горы что лежала, там вырыта солнцу.
Тряс океан кулаками, что пенны, и ветер
(зарегистрирован в обсерватории) дул временами,
некий стеблей посетитель и пальм целовальщик.
Даль, где начнётся, там слёз не найдётся, но кости
от лошака, хороши для детей, и в достатке,
ими себя чтоб забрасывать. Мир же Надежды
переполняют навоз и дерьмо, и как занавес вечер
синий в борделе. Бордель ж не в Rue d'Hanovre,   
где перед шлюхами Эдуард сам Седьмой золотыми
низко склонялся и жезл затыкал свой под ложе.
Иль ты Король или Кайзер, спросила ЗуцЭттэ,
тапок свой алый достав из-под платья, даб сразу
им по его бить ланитам.
Я как лошак, муж сказал, и лошака я желанья имею,
ржу по утрам очень громко, а также под вечер, 
солнце когда золотит оловянные крыши бараков,
сразу жену призывая. Она у меня  лошачИха. 

В жизни своей встречал лошачих я столь часто и много,
так рёк лошак, но из всех её нету прекрасней, а пахнет
не лошачихи как сохлою кожей и непереваренным сеном.
По вечерам едим мы репейник, в большом серебряном чане
варит она его нам, на раскалённые камни поставив.
Приправой же крысы, и с жабами будет сё есться. С глиной,
с тимьяном и с мирром, быть может, с мороженым даже.
Но коль и случай, и портмоне нам позволят.

Судьба же существ, лошак говорил, лежит в их копытах.
Блестящими их содержи, так хорошо тебе будет.
Долго ещё так мы вели разговоры, пока не заполз мне
холод под галстук, и дюны в дали показались внезапно
малыми айсбергами, что как ребячья игрушка,
передвигаемы были и волчками крутимы.
.
То было Время, миссионер в коем Штюбэль, надеясь на Бога,
вдруг заболел болезнью печёнки, и был он отныне в сомненье:
Бога ль ему обвинять иль судьбу. И все на ночном одеянье
пуговки пересчитал, но сердца, истрёпана вся от напора
давних иллюзий, ослабла ограда, свалил кою ветер, и умер
сий так как жил, от них не уйдя, не придя ни к чему тож,
и как и прежде без смысла и без пониманья.