Би-жутерия свободы 94

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 94

Своё первое нападение на поэзию Садюга совершил под покровом Белой ночи в Ретрограде, готовясь к навигации по Северному морскому пути до поднятия петель на Ключевской сопке Камчатки. И какой начинающий поэт не выносит быстрого взлёта к популярности и позеленевшим от злости деньгам в ассортименте? Кто не мечтает попасть из дешёвых жизненных переплётов в твёрдые – книжные, придерживаясь в картах правила «Винта»?
Таких авторов Амброзий, любивший пожить  в своё удовольствие в назидание другим, не уважал, не признавал и знать не хотел. Хилым ростком, упоённым первым успехом, подкреплённым тремя кружками пива, пробивался он в писатели без помощи старьёвщиков от пера из-под неподъёмных пластов критики.
Таким образом он пытался заручиться признанием ординарного читателя, ограничивавшего себя рукоплесканиями в нейтральных водах стран Карибского бассейна. В этом Амброзий Садюга проявил себя изрядным ломовым конём, на которого ставить нельзя, положить не положишь и сесть не присядешь.
Его роман с Алевтиной Вовсю-Гипербашвилли на профессионально-историческую тему «Кромвельное железо в Англии» понравился обессиленному смехом подводнику матросу Кубрику за то, что не нуждался в рецензии из вежливости, но требовал  медикаментозного лечения.
Глубоководные товарищи матроса Кубрика (тяжеловесы с подлодки «Я-корь», поднимающие стук в гимнастическом зале падающими штангами) отнесли без направления Амброзия Садюгу на кушетку гастролирующего психиатра Западло-Задунайского, унаследовавшего тягу к деньгам от отца инкассатора. Западло в профилактических целях, опирался на безобидное замечание автора в профилактических целях: «Если человека принять за палку о двух концах, тогда легче представить сочетание морской болезни с медвежьей!»
В нашем неразбавленном повествовании уместно вспомнить ряд несколько разрозненных эпизодов из жизни Амброзия.
За бортом стоял августейший Сень Тябрь. Ветер окучивал грядки облаков. На пирсе появилась белая лошадь мерседеса. Спускаясь по сводням парохода, Амброзий заметил, что солнце отлучилось за горизонт (на фоне себя он критически относился ко всему окружающему, считая, что в Новом Свете чёрных мяук ему перебежала дорогу пантера с баскетбольным мячом в лапах). После красочного развода на семейном ринге (жена покинула его, и он запил в обнимку с телефонным справочником) Амброзий Садюга страдал напыжившимся писательским зудом в заднем проходе Дома журналистов. Там у него был лес дел, которым он успешно торговал, отвлекая этим внимание руководства, готового превратить его произведения, потому что не оно их написало, в пасквильный водевиль.
Помятуя о детстве, в котором украинские хатки побелели от стыда за пограничных развалюх-сестёр, обильно политый рыбьим жиром, Амброзий выпил чарку водки (он не пил ничего ниже 40° по Фаренгейту, считая, что не плохо было бы произвести дозаправку в соседнем баре) и поспешно сунул нос под мышку занюханного халата. Сюжеты в его вздорном мозгу раскручивались венскими вальсами, перемежаясь с крошечными воспоминаниями о довеске, полученном им на казённых хлебах. Его преследовали видения двух случайные девчонок, мыслящих мендельштампами.
Насколько он помнил, они  не смогли поделить француза-философа – кому Жан-Поля, утверждавшего, что легче всего из механических игрушек неразделённой любви завести комнатную собаку, а кому достанется Сартр с его голословной обнажёнкой. Амброзий, отличавшийся избирательной памятью и поэтому не принимавший участия в голосовании, понимал, чтобы достигнуть сносного оргазма, не обязательно покорять Северный полюс в «морозильнике» натянутой женщины-рублёвки – этой колченогой таксы с холёными руками укладчицы шпал, которую, после трёхгодичного колесования Европы тошнило от дифирамбов пьяниц-Рембо за свадебным столом в её адрес.
Не теряя драгоценных мгновений, она взяла его на мушку на верхней губе, скользнула под него – тёплого, уютного, круглого, вроде юрты, и развела не расчёсанные мосты волосатых бёдер, ни на что не претендуя, но рассчитывая на щепотку любви.
В душе она была неисправимой нимфеткой-поэтессой и, глядя на бельевые верёвки веток за окном с желтеющими прищепками листьев, сравнивала свой настоящий статус, с неэкономичными телодвижениями, противопоставляя им выверенные Набоковым (на спине). Опять зацелует меня – этот испорченный продукт социалистического воспитания с его разносолами информации, вожделенно думала она, сжимая наружные губы, пожелтевшие от его нескончаемых закуренных прикладываний. Так она  напрочь забывала, что живёт в квартире с окнами во двор, окаймлёнными тяжёлыми депардье с оборочками и кистями.
При выходе в тёмную мулатку-прихожую с коричневыми обоями в музцентре комнаты аргентинский компрессор «Ля купмарсита» работал с полной отдачей. Агрегат автоматически отключался, когда Амброзий отказывался от несъедобных выражений в пользу неудобоваримых, подчеркивая этим, что женщины завоевали право на голосование, и могут безнаказано останавливать машины на дорогах.
Садюга проводил вечера в полумраке в каюк-компании, озверевших от голода тараканов с вытаращенными глазами. В кухне усатики напоминали странствующих актёров, в связи с объявленной голодовкой покидающих подмандатную территорию по витой ножке стола. Их исход травмировал хозяина, считавшего каждого из Уплощённых равноправным членом семьи.
Второй автобиографический водосборник узорчатых стихов Амброзия «Мелкие сплетни от крупной личности» имел бешеный,  скажем, кусачий успех, поразивший читателей редким даром привязанности к поверженным женщинам без подручных с обеих сторон и утечкой дезинформации под контролем пенициллина.
Строптивые парашютные войска тут же взяли роман на вооружение. По заказу министервства здравоохренения появилось зловещее Садюгино садистское продолжение «Сатрапы обрезают стропы с трупов». Постепенно прояснилось, пренебрежительное отношение автора к литературе эстеблишмента близкое только ему одному. Кому хочется тонуть в социалистическом писательском болоте, засасывающем не раскрытые таланты, задавал он сам себе риторический вопрос, лучше дозаправиться в ближайшем баре.
Ответ на него был проще пареной репы. Как и сам автор – Амброзий пытался собрать себя в кулак и понять откуда исходит смех, если его приходится сдерживать в общественных местах. Причём недоверчивый народец тут же вызывал блюстителей порядка или спецназ, представлявшие защитный слой разнузданной босовни, заходящейся в боссанове.
Тему его «Мокрому циклу рассказов подводника» подсказали журчащие беседы суженой в трёх местах невесты-Уретры и неоперабельного полипозного Мочевого пузыря, расстаться с которыми он не мог из-за родственных связей и обдираловке со стороны врача, выпустившего его из кабинета с диагнозом «Катар верхних дыхательных путей Персидского залива». Занятый драматизацией общепринятых банальностей, Амброзий подчёркивал, как скоротечной чахоткой кипят опилки страсти, и выплёскиваются на помойку Всеобщего Обозления хороводы сплетен. На основе частных наблюдений основатель научной дерьмологии Садюга, которого нельзя было назвать размазнёй, создал «Толчковый словарь».
В итоге страна пережила период Садюжного запальчиво-творческого подношения зажигалки к сигарете и как-то сумела выжить, постепенно приходя в себя перед несокрушимым талантом настырного автора. И всё же он остерегался быть низвергнутым с пьедестала, не вскарабкавшись на него. Женщины до 12 лет были от него в неописуемом восторге, а также декольтированные мужчины после пересадки детородных органов. Но Амброзий Садюга, подозревавший, что правда на их стороне, поспешно переходил на другую. Зато необъезженные девчонки продолжали поголовно влюбляться в его фото на обложках книг, где сарделечно-пальцевая авторская рука, манерно державшая сигарету, интриговала сосулек-нимфеток с увлажнёнными глазками.
Прикуривание крупноязычным писателем последующей сигареты от предыдущей неизбежно притягивало к себе молодняк, и принималось безусыми  юнцами за кастетно-кастовую преемственность поколений. С увесистой руки Садюги, утверждавшего, что самый просветительный рентгеновский партаппарат, пачки «Парламента» и презервативов «Троянский конь» стали раскупаться с быстротой молнии. Соответственные индустрии поимели свою выгоду, но Амброзию, как это часто бывает в таких случаях, достался загустевший кукиш, что подтолкнуло его к иммиграционному литературному периоду, когда спрос с него начал превышать длину  односложных предложений... приходящим девушкам выйти замуж за соседа по лестничной площадке. Повесть «Жизнь с муляжом» разошлась рекордным тиражом в 25 экземпляров в ней утверждалось, что смелость города берёт и посёлки городского типа. Садюга с его шелковистыми червями губ, пиками ушей, трефами глаз и раздутыми бубнами щёк не был обойдён вниманием стервятников-биографов, означивших его как: «Марай папирус, сколько твоей душеньке угодно». Они прихватили его в переходной период, когда двужильный Амброзий, привыкший к звону чужих литавр и завершающим ударам судьбы, без посторонней помощи начал отличать рэп от репараций репсом и турне от турнепса.
Биографам интересно было узнать, где теперь эта садюжная гнида, висевшая на волоске от беды, называвшейся «Расчёской». У Амброзия прослеживалась тенденция – брать девушек в плен, выдавая их за трофейную редкость, переманивать нарушителя на свою сторону и вислоухо шептать в микрофон, вделанный в петлицу соглядатая, о разбитом: английском сервизе, походной палатке и эпизодической жизни старикакашки соседа с его несовершеннолетней женой. Однажды в приступе подражательского отчаяния Опа-насу Непонашему Амброзий Садюга попытался соединить поэзию, парадоксальный юмор и сумасшедшую психологию, спустив в унитаз (фаянсовый забился, содрогаясь в конвульсиях) продукт испытания читательской терпимости – повесть «Исправленному в двух словах не верить!». В ней он на трёхстах страницах определял пол улитки по мужским рожкам. При этом сказались не дававшие покоя лавры (O main Gott!) Майн Рида. Амброзий на второй же день создал «Взадник без головы» с продолжением. Садюгин «Гимн калориферу» вместо тулова, по сей день цитируется на стенах общественных туалетов Мозгвы.
Необходимо отметить, если критиков писатель-эрот,  как творческая личность, недолюбливал, то к евреям он относился снисходительно (его дедушки и бабушки с обеих сторон вчетвером танцевали «7.40» в захолустном местечке). Но и этого Амброзию казалось мало, ему хотелось немедленной популярности в широких карманах масс. Не давал покоя успех приводимого ниже анонимного послания Опа-наса, радиоведущему утрусского радио, задумавшему из рекламных соображений вести раз в неделю передачу на английском языке – затея смелая и опасная в коммерческом плане.

Я ваш ассет, состовного портфолио.
На колбасе кораблём на «приколе» я
пришвартован. Затерялась Россия
в пассах гитарных Пако де Люсия.

Я – это лезвие обоюдное.
Располосовываю па скудное
Я – дирижёрская, по сути, палочка,
если по-ленински, то выучалочка

Сверхотрезвляющий комплекс прозрения.
Радиопризрак с налётом лечения,
с произношением англицким privacy
недопустимо держусь на привязи.

Я ваше тайное подразделение,
тень отживающего поколения.
Личность туманною дымкой окутана
хлещет по темам почище шпицрутена.

Дезактивирую russian свой с вами я,
вмиг настрочу на британском послание.
Сколько небитых дают за битого?
На тарабарский раз в месяц рассчитывай.

Что-то приелось, повторы привились,
эксперементы поизносились.
Рвётся по-русски эфирная гонка,
И всё же нам ближе своя рубашонка!

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #95)