Ганга

Ничего подобного я не имела в виду.  Я действительно хочу взять тебя за шею и макнуть в воду Ганги, чтобы из тебя со зловонием полилось то, что внутри.  Далекий индуистский край.  Современных писателей он не привлекает, считают его захолустьем империи.  Меня же манит эпицентр твоего духовного наполнения.  То, что ни современность, ни история, не способны прочесть, разглядеть.  Только я – стоящая на самом краю реальности, вне времени.   

Утро тонет в светло желтой дымке будто пробиваясь на свет и одновременно исчезая в нем.  Стелются шелковистые пески, а на них стоят приземистые, бедные хижины.  На водной глади покачиваются утлые, сигароподобные лодки – одновременно и гробницы для вчерашних цветов, в коих отправляют в лучший мир усопших.  Там же, рядом, покачиваются лохмы выцветших парусов, и стиранные, но потерянные материи.  Небо цвета топленого варенца, словно пролилось из стакана того, кто нес это небо.  Часть пенки досталась волне.  Маленькие форельки ловят жемчуг хлебных крошек.  Над хижинами – дерево, вежливо сутулящееся, но имеющее всех в виду.  Со смехом и криком плещутся цапли.  Старики сидят поодаль и жуют жвачку из каких-то дурманных растений, нажевывая и сплевывая пену.  В воздухе пахнет муравьями, как если взять и растереть их между пальцев.  Кислинкой.  Священный союз жизни и смерти, призывающий существ к существованию.  Движимая любовью примитивная блеклость, – утром, в полдень, и к вечеру.

Я хочу, чтобы ты перебил меня на полуслове. 

Рука отыскивает впадинку с влагой внутри.  Неодинаковые тела сплетаются в одинаковом желании, поднимая приятную тревогу.  Поцелуи рассыпаются по телу, натыкаясь на страх «быть непонятными».  Но ласки становятся смелее.  Тела отзывчивее.  Напор непримиримее.   Ноздри вздуваются как никогда раньше.  Я раздеваю тебя, чтобы пировать.  А ты, мокрый и похудевший смотришь на меня глазами собаки, чувствующей приступ бешенства.  Строгая узда нрава срывает мои нежные розовые лепестки, прорываясь вперед.   Натягивается и заставляет кончить. 

– Ты сводишь меня с ума, и ты потный.

– Раб не отвечает за испарину.

– А за что отвечает раб?

– Уже ни за что.

Потом кончаешь ты.

Единственным ярким пятном в странной мутности, мое родное сердце, красная калина.

Сегодня
отложим в сторону
молитвенник