А теперь...

А теперь… А теперь, предрассудки и страхи отбросив,
Расскажу всё как есть: кто и что я, зачем я жила.
Я жива ещё, да. Только скоро закончится осень,
И метель занесёт – неизбежно, от пят до чела…

Мне казалось не раз, что я лучше других и умнее.
Но как часто была я безмерно глупа и скверна!
Мне казалось: для тех, кто в беде, я не окаменею.
Но как часто была я не сердце – глухая стена!

А творила добро – восхищенья ждала, и немедля.
Не дождавшись – сжимала и зубы я, и кулаки.
И судила за слабость, гонящую голову в петлю,
Но травилась, топилась и резалась я от тоски.

И лгала, что всегда моё счастье – во мне, неизбывно.
И учила других, что болеют и сходят с ума
От нехватки себя, а не ласки и нежности дивной…
Но, несчастная, втайне молила о диве сама.

А мольба не всегда долетает до Господа Бога.
Не пеняла, поскольку перо и бумагу он дал.
Полагала: какой эта жизнь ни была бы убогой,
Мне стихи – и богатство, и значимость, и пьедестал.

Я прощала себя за грехи – потому что казалось:
Все грехи неважны, если каждая буква – добра,
Если каждая строчка – души моей страждущей запись,
И раскаянье сходит с вручённого в детстве пера,
 
Если ты – ты один! – понимаешь меня издалёка,
И прощаешь за всё, в каждой букве и строчке дыша…
Ты останешься в них и отрадой, и грустью глубокой,
И мечтой, и надеждой – бессмертен, как Бог и душа.
 
Но теперь… Но теперь, над собою смеясь, не лукавя,
Признаюсь: заменить на бумагу живое – нельзя!
Значит, всю мою жизнь – настоящей назвать я не вправе.
И до слёз одинока желанная прежде стезя. 

Поздно. Поздно… Зима к наступлению ныне готова.
Всё укроет метель, ни о ком, ни о чём не скорбя…
Я никто. И ничто. Может, отзвук Господнего слова.
В этом слове – любовь. И его, и моя. Для тебя.


---