Urbanus

Где ты
Когда по скрученным венам
Растекается холодная, упрямая смерть

Где ты
Когда никак не согреться
В холодной постели с чёрно-белыми снами
Пилот «Где ты»


1

Превратилось небо в городскую копоть;
выдранные лица
вперемешку с грязью.
Окунул я руку в улицу
по локоть,
а она за шею ухватила пастью.

Протекает сумрак в сорванные двери;
солнцем,
словно бритвой,
улицы все вскрыты.
Надоело падать –
бесконечность мерить,
заебала радость быть всегда забытым.

Трупами крысиными давятся помойки;
захлебнётся утро чьим-то суицидом;
за стеной в экстазе застонали койки;
кто-то в щель заглянет –
насладиться видом.

Пулями затылок разукрасит город;
ночь вгоняет в голову снами свои гвозди;
запах новой жертвы вызывает голод –
у подъездов душных новый приступ злости.

Кто-то непонятный,
кто-то неприятный,
страх загонит в угол,
пощекочет рёбра.
А готовый к смерти и на подвиг ратный
зашагает к пропасти
весело и бодро.

Среди шума улиц не слышны молитвы;
среди этой грязи все цветы как трупы.
Нет,
уже не выиграть у стены нам битвы!
Бросьте
и сбивайтесь в стаи или группы!

От гнилого времени волосы –
аж дыбом.
Фонари хромые скомканы рассветом.
И кого раздавит каменная глыба –
дом,
в котором прячется невозможность лета?

А весна похабно развалилась в кресле,
и войдёт, не думая, скоро в неё город.
Загремят ручьи, и взорвутся песни,
и залюбят до смерти тех, кто вечно молод.

Улицы все будут, словно в слюнях, в лужах,
и в реанимации
откачают похоть.
Вырвется на воздух, вылезет наружу
вся реинкарнация
полового вздоха.


2

Город застонал и…
разродился.
На свет полезли все без разбору.
Каждый тянулся,
но редко молился;
в глаза бил свет – подняты шторы.

Нефоры, гляди, едва родившись,
аскали и мучили гитару,
орали песни, в жопу напившись,
и погибали,
поддавшись угару.

Нефорам гопники били морды
и отбирали рубли у прохожих,
срывали телефоны. Собою гордые,
пестрели в микрорайонах их рожи.

Город рождал новый ворох людей:
добрых и злых, бывало ****ей.

Маленькие фюреры убивали кошек,
узнавая о земном притяжении…

Учёные резали мир, перочинный ножик
взяв, не веря в Воскресение…

Художники видели небо, писали чудо,
рождали чувства зевак-ценителей,
кисть в краску опускали, а оттуда
доставали душу напоказ зрителям…

Поэты писали великие строки
или давились чёрной злобой,
теряли и снова искали истоки,
рушили, строили, понять чтобы…

Не останавливаясь, мелькали  лица.
Орали рождённые, поддавшись испугу.
Город себя населял; словно птицы
летали души, засеяв округу.

Вот, наконец, в завершение дня
город устал, но родил и меня.


3

Сбивчивые ритмы,
запутанные рифмы.
Скорость растёт.
Быстрее, быстрее.
Город растёт.
Я тет-а-тет с батареей
зажат в угол.
Где моя свобода?

Первый луч солнца полоснёт по глазам.
За окном прекрасная погода.
Одиночество, к моим волосам
прилипшее,
налившее яду.
Я почти в его власти, хотя знаю –
не надо!
Чтобы я не мог говорить –
зашейте мне рот.
Чтобы я не мог видеть –
выколите глаза.
Делайте меня своим –
новый урод.
Но на горизонте –
гроза!

Я пожран миллионами окон,
я раздавлен тысячами дверей.
Город воспитывает в нас зверей.
Смог он?


4

Вырваться,
выкарабкаться,
дышать трудно,
но сжат,
проглочен и переварен.
Разбито лицо о безликие будни
в псарне.

Сгоришь на «плахе» –
напишут в газетах
и предадут забвению.
Не видеть спасения,
гнить в пищеводах улиц и клозетах,
умирать, рождаясь.
Непонимание.
Город пожирает меня,
                меня,
                меня…
Вывернуться наизнанку ради внимания,
но всё ***ня.

Одиночество заглянет в глаза с улыбкой,
проводит к ванне,
в руки вложит бритву.
И вода захлебнётся новой ошибкой,
город выиграл очередную битву.

Лица мелькают…
Кругом мракобесье…
Кто-то верёвку протянет:
«Повесься!
Докажи, что ты слаб,
сломлен, устал,
то, что ты раб,
то, что ты мал!»

Всё надоело – гопы, неформалы –
болото.
Вырваться!
Во что бы то ни стало!
Но увяз, аж выть охота.

Теряю смысл.
Кризис мировоззрения.
Бьюсь головой о стену
и в закрытые двери.
Сбиваюсь!
Ломаюсь!
Где прозрение?
Теряю пути к вере!..

Страшно…

Передо мной горит
моя цивилизация.
И душа всё чаще болит.

Моя урбанизация…


5

Я срастаюсь с городом,
стану одной плоти,
тяну руки к небу –
вырастут деревья.
Упаду асфальтом –
вы на теле стойте,
в пробках и в машинах
пожинайте время.

А душа, раздевшись,
продиктует строчки.
На обрывках ветра
я их запишу
вечером, огнями,
фонари как точки.
Я, собою сдавленный,
еле уж дышу.

А в подъездах засранных
не увидеть неба!
А в глазницах окон
не найти любви!
И страдать, и прятаться,
и крошиться хлебом,
опадать листвою
так, что до крови!

Я срастаюсь с городом,
стану одной плоти,
тяну пальцы к небу –
вырастет трава.
Вы меня топчите,
вы на теле стойте,
плюйте, только вечность
всё равно права.

Я домами грязными
прорасту, как семя,
облаками рванными
опущусь к земле,
заплетусь дорогами,
протянусь, как время,
и усну, забытый
в городской золе.


6

Тебя увозит поезд прочь,
я здесь схожу с ума.
Ночь.
Стал город, как тюрьма.
День.
Улыбку тяжело
изобразить мне. Одень
в стекло…


7

Оденусь в стекло,
спрячу свои чувства
за сложной маской холодных иллюзий,
забуду про свет,
впихнув своё тело
в душный прямоугольник подворотен.
Дискомфорт
от комфортной жизни.
Чувствую кожей дождя кислый привкус,
оденусь в стекло,
никто не узнает:
мне всё сложнее найти себя завтра.

Но я не хочу умирать…

После дождя
запахнет землёю.
Её дыханием асфальт разорван.
Запрети петь,
и я молчать буду,
но то молчание будет страшнее.
Каждый поэт
гармонии жаждет,
но получает петлю или пулю.
Солнце, устав,
уйдёт на запад.
Завтра, быть может, окажется лучше.

И я не хочу умирать,
пусть об этом просит метро,
намекают пусть фонари,
пусть на это толкает тоска…
А я задержусь снова на день,
на день в этом грёбаном мире,
напишу великие строки
и слово «***» на заборе!


8

Моя урбанизация…

Холодные подъезды,
жующие людей.
Мне плохо, мне нет места
среди хромых идей.

Прощальные вокзалы,
остывшие мосты,
залитые кварталы
устали от мечты.

И безысходность улиц
раздавит отблеск дня.
Смотри, как вены вздулись –
забыли все меня.

Я превратился в вечер
и в ядовитый свет.
Меня узнал лишь ветер,
для прочих меня нет.

Я растворюсь в закате,
уйду куда-нибудь.
В заблёванном асфальте
меня ты не забудь…

Живым меня хоронит
спокойный твой игнор,
а ветер в моём стоне
поддержит разговор.

Заплёванные стены,
заплёван белый свет.
Оставьте перемены!
Забудьте про рассвет!

Тоскливо воют суки
на скорбную луну.
Дай, частный сектор, руки!
Тебя я обниму…

Моя урбанизация –
как плаха и топор.
Горит цивилизация –
исполнен приговор!


9

Мы с тобой никому не нужны
И поэтому нас не убьют
А. Машнин «Никому не нужны»

…но я никому не нужен –
это шанс дожить до утра,
не подавившись, съесть ужин
и смотреть, как горят вечера…

…но я никому не важен –
это шанс избежать ножа
под ребро (и в спину даже).
Жизнь прекрасна и хороша…

Я лицо умою в луже,
спрячу душу в короб мясной.
Пусть я никому не нужен
этой пошлой, тёплой весной…


10

Приди!

Приди ко мне!
И станет легче…
Спокойней будет на душе…

Ты улыбнись –
наступит вечер.
В квартире рай и в шалаше.

Твои глаза
пусть смотрят нежно,
и я забуду свою злость,
себе шепну: «Ты это брось…
Плохое всё
уйдёт, конечно».

Я жду тебя,
жду бесконечно,
прикован к будничной стене.

Ведь ты придешь –
и будет вечер…
Я жду тебя! Приди ко мне!

Приди!


11

В закат солнца
вырвусь к вечеру,
оторвусь от суеты города.
Мне там больше делать нечего…
Оседлаю время,
посмотрю не молодо.
Так устал я –
сплелись улицы…
Улетаю в небо красное…
Жизнь, – я верю – ты прекрасная.
Я сегодня не буду хмуриться…


12

Завтра будет лучше…
Завтра будет легче…
Заживают души –
время всё же лечит.

Завтра будет тихо…
Завтра будет проще…
Шепчут воды Стикса,
замерзают ночи.

Завтра будет лето…
Завтра будет осень…
Кто не ждёт рассвета –
ни о чём не спросит.

Завтра будет ветер…
Завтра будет небо…
И на белом свете
задержаться мне бы!

Завтра будет круче…
Завтра будет легче…
Время меня мучит,
время меня лечит.

Завтра будет солнце…
Завтра будет тихо…
Кто-то улыбнётся,
и отступит лихо.

Ведь от солнца марта
не умрут все люди.
Завтра будет завтра.
Знаю – завтра будет.
Завтра будет завтра.
Завтра будет завтра.
Завтра будет завтра.
Завтра будет завтра.
Завтра будет…
Завтра будет…
Завтра будет…
Завтра…

Март 2006