Хуго Балль. Гибель Махэтанца. Гл. 3 Тэндэрэнда

Хуго Балль. Гибель Махэтанца ( Глава 3 из «Тэндэрэнда коий фантазмист»)

  Как  уже говорит его фамилия, Махэтанц — существо, кое делает танцы и любит сенсации. Он один из тех отчаявшихся типов без душевной устойчивости, кои не в состоянии лишить себя и тишайшего впечатления. Отсюда также его печальный конец. Поэт вложил это сюда с особой силой. Мы видим как Махэтанца шаг за шагом изводит одержимость, а затем и глубокая апатия. И вплоть до того, пока он, в конце концов, после бесплодных попыток создать себе алиби, погружается в тот, связанный  с эксцессами, религиозноокрашенный паралич, опечатавший его полный психический и моральный распад.



  Тут ощутил Махэтанц  внезапно давление на виски. Продуктивные потоки, кои согревали и пеленали его тело, отмирали и висли как длинные шафрановые обои с его плоти. Ветер гнул ему руки и ноги. Скрипучая резьба его спины рассеевалась спиралью к небу.
  Махэтанц злобно схватил камень, коий выступал вперёд, краеугольно взывая из кокого-то строения, и слепо приготовился к обороне. Синие подмастерья отштурмовали его. Ярко обрушилось одно небо. Воздушная шахта пролегла поперёк. Над обрушенным улетела прочь цепь окрылённых рожениц.
  Газокотельные, пивоварни и купола ратуши скакали в качке и грозили гоготом литавр.  Пёстропёрые демоны, обтрахивали его мозги, трепали и общипывали их. Над Рыночной площадью, погрузившейся в звёзды, вздымался ужасный серп прозеленевшего корпуса судна, отвесно стоящего на своей носовой части.
  Махэтанц ввёл указательные пальцы себе в ушные пазухи и выскреб оттуда, заползший в них, жалкий остаток солнца. Апокалептическое сияние хлынуло. Синие подмастерья трубили в раковины. Они восходили на светобалюстрады и нисходили в Сияющее.
  Махэтанца тошнило. Удавливание у фальшивого бога. Он понёсся, высоко маша руками, опрокинулся и пал ниц. Какой-то голос кричал из его спины. Он закрыл глаза и ощутил себя в трех мощных скачках подскакивающим над городом. Всасывающие трубы взахлёб втягивали мочи мистического резервуара.
  Махэтанц  опустился в салатовом облачении на колени и оскалился на небо. Фронтоны домов — ряды могил, башенногромоздящиеся друг над другом. Медные города на краю Луны. Казематы, качающиеся на стебле падающей звезды в ночи. Какая-то налепленная культура осыпалась, и будет из риз изорвана в клочья. Махэтанц, поражённый пляской св. Витта, бушует. Раз, два, раз, два: средство для умерщвления плоти. «Панкатолицизм» —  прокричал он в своём ослеплении. Он учредит Генеральный консулат для общественного оспаривания и заявит там первый протест. Кинодраматургично пояснит принуждающие феномены своих эксцессов и мономанийных снов. В магнетической бутыли будет он взвихрен. Он запылает в подземных трубах канальной системы. Красивый шрам украсит глаз Махэтанца белым глянцем.
  В раскрашенной зигзагами рубахе балансирует он на вздымающейся эфирной башне. Он нанимает Великий Порыв и грохочет при восхождении, проламываясь сквозь спицы мнимых гигантских колёс. Ему угрожают видения: скорого решения, подвижной кожи на голове, блеющего скепсиса. С разбитыми лёгочными крыльями выскакивает он из руки кобольда.
  Друзья  покидают его. «Махэтанц, Махэтанц!» — грает он вниз с камина. Он отвергает контакт. Он тянется как сегмент солнечного затмения  по кривонависающим куполам и башням пьяных городов. Без сна и в постели детской тележечки будет тягаем он по улицам. Затеняются ландшафты его румянца, скорби, невестиного блаженства.
  Махэтанц поросятит себе декадентства. Он депонирует широкоохватывающие комплексы страха. Инструментирует между тем торможения, фальшивомонетничество от душевной катаракты и сенсаций. Он скатывает себя вместе ночью в плоти шлюхи. Кожа круто стоит складкой страха у него за ушами. «Полагаете вы, быть может, ваши простаки...» — и забьёт на пол пеной изо рта, синее облако. Он вползает в солнце. Он хочет иметь событие. Трава растёт недоброжелательно и гонит его назад во мрак. Занавесы вздуваются и дом уносится. Это каталепсия разрушения. Языки в красном стрелодожде ударяются вкось о мостовую.
  Гагни,  Свинцовая, должна ему расчесывать волосы на пробор, с тем, чтобы он мог думать. Дагни, Рыбоневеста, ухаживает за ним, её правая сторона с отливом от Музикон. Махэтанц убил песенником одного главаря. Он изобрёл искусственный плавающий остров. Он образует стебель в просьбопроцессях и почитает бродяг-Jesus. Он держит фонарь у ведомства по делам мёртвых, и так он мочится: то —  уксусно-кислый глинозём.
  Но ничего не помогает ему. Он не вырос для этих турбулентностей, детонаций и радиевых полей. «Количество есть всё, —  кричит он, — сифилис тяжёлая половая болезнь.» Он принимает солекислотные ванны, чтобы растворить свою пернатую плоть. От всего остаётся: куроглаз, золотые очки, вставные зубы и амулет. И душа — эллипс.
 Махэтанц  горько улыбается: «Оригинальность есть катар мыльных пузырей. Болезнен и невероятен. Совершать убийство. Убийство есть нечто, что может стать не оболгано. Никогда и никогда больше. Прекрасную погоду делать. Всегда бедных любить. Уже имеем мы Бога как дополнение. Это твёрдая почва.» И он дует Музикон в затылок. Тут облачаются они.
  И он  пишет своё завещание. Мочечернилом. Другого у него нет. Поскольку он сидел в тюрьме. Он проклинает в нём: фантастов, Дагни, карусельного конька Йоханна, свою бедную мать и многих других людей. Затем он умер. На содосупе вырос пальмовый лес. Одна лошадь передвигала ноги и продвигалась. Траурный флаг развевался над какой-то из больниц.