Военная автобиография писателя 7

                МОЙ ЛЕЙТЕНАНТ

                Повесть.
         Автор Даниил Гранин.

 Даниил  Александрович Гранин(1919-2017), советский и российский писатель.
Киносценарист, общественный деятель.
Почётный гражданин Санкт-Петербурга.

Продолжение 6 повести
Продолжение 5 http://www.stihi.ru/2019/07/08/4120

                СМЕРТЬ  ИНТЕНДАНТА

 «Почти две недели августа нам удалось продержаться на Лужском рубеже. Мы вцепились в землю на правом берегу Луги, и немцы не могли нас сдвинуть ни танками, ни артиллерией. До этого, начиная со станции Батецкой, мы отступали. Так прошёл июль 1941 года. Наши отступали на всех фронтах. Драпали, бросали пушки, пулемёты, снаряды, машины. Стояла жара. Отступление было обозначено пожарами, вздувшимися трупами лошадей и солдат. Короче – вонью. Поражение это смрад. Одежда, волосы – всё пропитано едкой гарью, смрадом гниющей человечины и конины. Отступать Красную Армию не учили. Так, чтобы отойти до того, как тебя окружили, увезти орудия, спасти матчасть. Арьергардные бои, второй эшелон, запасные позиции – ничего такого толком не умели и знать не полагалось. Нам полагалось воевать на чужой земле, двигаться только вперёд, только наступать. Армия наша была машиной без заднего хода.

 Но в истории того мучительно стыдного лета, первого лета войны, движение немецких колонн натыкалось на непредвиденное. Не имеющие танков, авиации, тяжёлой артиллерии солдаты, казалось бы, устрашённые, раздавленные немецким превосходством, вдруг поднимались из земли, рушили блестяще продуманный, отлаженный ход бронированных колонн вермахта. И то, что так случилось под деревней Уномер, посреди общего драпа, воодушевляло нас.

 Где-то посреди августа пришлось всё же покинуть Лужские укрепления. От нашего полка осталось сотни полторы, может меньше. Укрепления были отличные. Когда их успели сделать, не знаю. Окопы в полный профиль обшиты досками. С пулемётными гнёздами. Землянки в три-четыре наката. Эти укрепления сберегли нам много жизней. Потом оказалось, что того, кто их построил, генерала Пядышева, отдали под трибунал и расстреляли. По приказу Сталина. Тогда расстреляли несколько высших командиров. Всех ни за что. Для устрашения, что ли? Мы бы, наверное, ещё могли продержаться несколько дней, если б не угроза окружения. Она стала явной, и полки получили приказ отходить. Каждый самостоятельно, своим путём. Четыре дня шли глухими просёлками. Густая пыль клубилась за нами. В знойном мареве тянулись ослабелые от голода и жары.

 К полудню показалась деревня. Приказано было свернуть к ней, там подхарчиться, передохнуть. Как всё дальше произошло – не знаю. Может, разведчики не опросили деревенских. Мы тогда об этом не беспокоились. У нас был ротный, в голове штабные спецы, комполка. Наше дело солдатское – держись поближе к кухне, подальше от начальства, как учил Алимов. Поскольку кухонь не было, нужно было не теряться. Пока там чухались, кого куда, Саша Ермаков быстро сориентировался. Мы очутились в чисто прибранной избе за столом. На столе горшок сметаны, кислая капуста, огурцы. Мы уже отряхнулись от пыли, выставили на стол свою заварку, единственный наш продукт. Хозяйка резала хлеб. Не помню её лица, помню её руку, длинные полумесяцем ломти с блестящей коркой и горшок в зелёных цветочках, полный жёлто-белой сметаны. Заглянул ротный.
– Пристроились? Вот это скорость, – сказал он. – Ладно, заправляйтесь и ко мне. Я напротив. – Он вздохнул, – вы, ребята, того... брюхо пожалейте. Потом замаетесь по кустам бегамши.

 Мы только промычали. Такой у нас был штатский разговор. Мы в ополчении были с одного завода, и ротный был мастер с прокатки, хороший мастер, может, за это его ротным и поставили. Других показателей не было. Больше я ничего не вспоминаю, я клал сметану на хлеб, сыпал солью прямо в рот, облизывал деревянную ложку. Ни о чём я в те минуты не думал, иначе бы обязательно запомнил. Когда что-то случается, память сохраняет не только сам случай, но и то, что было до него. Зачем-то задняя память срабатывает. Мы ни о чём не говорили, были слишком голодны, мы ели до этого лишь то, что росло у дороги. Чернику, овёс, сырые грибы, щавель. У самой избы вдруг застрекотал пулемёт. Послышался ещё один подальше и тарахтение мотоцикла.
– Немцы! – крикнула хозяйка.

 Какую-то секунду мы ещё оставались за столом с набитыми ртами, пока соображали, что у нас в полку нет мотоциклов, не осталось пулемётов.
Саша рванул в сени и тотчас вскочил обратно.
– На огород давайте!
Окно кухни, где мы сидели, выходило на огород.
– Вы уж простите, хозяюшка, – сказал Саша и высадил прикладом раму.
Я выпрыгнул за ним, пригибаясь, мы побежали вниз между гряд. Воздух вопил, прошитый пулями, мы прыгнули в ботву, перевернулись. Огород спускался к речке. Мы лежали на косогоре и видели деревню, вытянутую по гребню. Над нами, в просвете между избами, стоял зелёный мотоцикл. Немец сидел в коляске и лупил по нам из ручного пулемёта. Удобно сидел. По улице ползли броневики и стреляли во все стороны. Носились мотоциклетки, там тоже удобно сидели немцы. Впервые мы видели их так близко. Саша клацнул затвором, выстрелил в пулемётчика. Но, может, не в него, а просто выстрелил туда, но выстрелил, и от этого я перестал разглядывать немца и тоже поднял винтовку, приспособился за шестом огородного пугала и стал стрелять. Пугало надо мной махало рукавами дурацкого клетчатого пиджака, кепка с него слетела простреленная, а оно всё махало и махало, отбиваясь от пуль. Саша чуть приподнялся, достал гранату, швырнул её. Это была ерундовая, маленькая граната РГ, но мотоцикл отъехал за избу, пулемёт умолк. Мы покатились вниз по склону, нырнули в ивняк, перемахнули через ручей, побежали к лесу. Сперва мелколесье, дальше лес, редкий, болотистый, но всё же лес.

 Где-то на сушняке мы свалились. Я отдышался, показал Саше сумку противогазную. Её пробило в двух местах. Противогаз мы давно выбросили. В сумке лежали гранаты и хлеб. Тот, что мы только что ели. Как я успел его туда сунуть – неизвестно. Появилась солдатская привычка.
– А могли бы взорваться, – сказал я, и мы захохотали. Долго хохотали.
– Здорово мы их шуганули, – сказал я. Сколько ты выстрелил? Я четыре раза.
Впервые я стрелял без команды. Впрочем, был до этого случай, когда-нибудь расскажу.
– А где твоя шинель? – спросил Саша.
Скатка осталась в избе. Я до того расстроился, что хотел вернуться за ней. Еле меня Саша удержал. Всё настроение у меня испортилось. Попадёт из-за неё. И как воевать без шинели.

 Сухой мох потрескивал под ногами. Первым, кого мы встретили из наших, был Алим, потом Мерзон с Трубниковым. Подобрали ещё двоих.
На брусничной поляне увидели военного. Сидел на пне, фуражка у ног. Незнакомый, но завод наш большой, всех не узнаешь. Редкие седые волосы потно слиплись. В малиновых петличках у него была шпала и значок интенданта. Мы обрадовались, бросились к нему. Он не пошевельнулся. Сидел, смотря мимо нас. Спросили его: «Где наши?» Он пожал плечами.
– Нет полка, – сказал он. – Разбежались. Всё... Конец.
– Как же так, – несогласно сказал Саша. – Это же полк. Штаб и наш ротный Леонид Семёнович.
– У меня его помазок, – сказал я.

 Взгляд интенданта был обращён внутрь, что-то он рассматривал внутри себя. Мы ждали. Он был командир, хоть интендант, но всё же командир, видать, кадровый.
Из деревни по лесу начали стрелять миномёты.
– Боже ты мой, – сказал интендант, – такая армия, и что?
Он вытащил из кобуры наган, рука его дрожала.
– Товарищи, помогите мне.
– Вы что, ранены? – спросил Мерзон.
Он покачал головой и сказал самым обыкновенным голосом:
– Пристрелите меня, пожалуйста.
– За что?.. Как так?.. Пойдёмте.
– Не могу, – сказал он. – Сердце.
– Мы поведём, – сказал Саша.
– Нет. Сил нет... Не хочу.
Саша отступил.
– Есть приказ, – голос интенданта окреп. – Живым в плен не сдаваться, знаете?.. Документы я закопал.
– Мы вас понесём, – сказал я.
Саша смотрел на болотистый кочкарник, который тянулся невесть куда.
– Исполняйте, ополченцы, – сказал интендант с тоской.

 Несколько раз в войну, в отчаянные минуты мне вспоминался этот интендант. Всё лучше я понимал его тоску. Ведь был же полк, были офицеры, почему не выставили охранения, дозоров, как нас могли застать врасплох, почему мы могли разбежаться из-за нескольких паршивых мотоциклов? Почему мы так глупо воюем? Но тогда мы ничего не понимали.
– Едут, – сказал интендант, прислушиваясь. Ревели моторы, невдалеке была дорога, по ней ехала бронемашина.
– Ну, так как? – сказал интендант.
– Нет, – сказал Ермаков. – Сам управляйся, – и пошёл прочь.
– Стой, – интендант поднял наган, направил на Ермакова. – Приказываю!
– В своих, значит, можешь, – сказал Трубников, – оно привычней, мать твою.
Хорошо, что выматерился. Нам стало легче. И мы пошли в лес. Так, чтобы солнце было справа, наш компас».

 Продолжение повести в следующей публикации.

  09.07.2019