Заклеймённый

«Капает. Бьёт по макушке... Безумство свирепствует,
В точку сжимает пространство, украв окоём.
Беглому трусу тайга… Нет, не каторга – бедствие.
Жизнь на болотах – финал в лихолетье моём.
 
Снова встречаю весну. Заклеймённый валежник я –
Сохну, коростой зарос, почернел от хандры. 
Сгинуть бесследно бы в травах нечёсаных грешнику,
Где на току для любимых поют глухари.
 
Пелось и мне. И пилось. И любилось отчаянно!
Бабочкой рыжей порхал зацелованный рот,
Трасса резвилась, сверкая улыбками Каина.
Визг тормозов… Варе шёл девятнадцатый год.
 
Мир напомаженный выцвел и рухнул в мгновение.
Крик захлебнулся, а я разучился дышать.
Став параноиком, всё потерял, искупления
Просит сбежавшая в топи больная душа.
 
По вечерам, растревожив безмолвие вещее,
Вместе со мной причитает болотный камыш.
Каждые сумерки в пляшущих тенях мерещатся
Юная Варя и тянущий ручки малыш».
 
Треснувший грифель споткнулся, сыпнув многоточием,
Строки сложились в знакомые контуры губ,
Зашелестели словами: «Соскучились с доченькой.
Не уберёг. Нам так холодно! Ждём. Приголубь». 
 
С полки упала икона.  «Изыди, исчадие».
Он исступлённо крестился, согнувшись в дугу.
 
Страх наказания стал и бедой, и проклятием,
Бил по макушке морзянкой: «По-длец, ду-ше-губ».