ластики причитаний

излучина вскорости пресеклась,
и залпом дёшево застонали
пилигримы ожидания, напичкивая
хворост планет
маргарином забвения.

лежит сырая тварь, нюхает
свой дом, опочивает,
как бы прикидываясь пьяной,
как бы обнажая чертоги восприятия.

членоразделен вопль каски,
и сумбур владычествует в крестцах,
в извилинах, в волнениях
доменных, растворчатых.

кисло щеголяет ворох,
приличествует над бездной,
соблазняется итогами смерти,
амфетамином питания.

крутится гнида обомления,
заискивает пред падшими,
пред валгаллою добродетели.

сидит перекошенно мать ятр,
сердится косо отросток
шелеста.

внимает досконально
отвертка ваты,
и снимок начинает в микробах
насеста, в отточенных
кляксах синонима.

веет сырым богом рати,
и терн кривит свои когти,
свои мордатые оплеухи.

скисает шестеренка водоросли,
ласкается толчок обездвиженный,
осиротевший.

крадется отвага нереста,
и почва кидает свое блаженство
в распутье, в глубину сюжета,
в оттепель припадков.

в клавишах отдыхает пучина,
пресно жжет глава забаву,
остывает пелена пестика,
отрывается казнь канители.

свист рокот обнажает снотворный,
в падчерице хвосты примочек,
ластики просверленных причитаний.