Подборка в лит. газете Отражение 9 2012

Подборка стихотворений в литературной газете "Отражение" (г. Донецк, №9, 2012 г., стр. 13 - стр. 20)


Пусть мало радости и праздников,
но, как судьбы ни краток век,
давай поймём, что жизнь прекрасная,
пока её не кончен бег.   

           Мне кажется, что я родился только вчера,  – помню и раннее детство, и маму, и бабушку, до сих пор волнует ни с чем не сравнимый запах парного молока, тот единственный вкус свежеразломленного помидора, круто посоленного прозрачными кристаллами артёмовской соли…
           А прошло ведь с тех пор много десятилетий, нет в живых ни бабушки, ни мамы…
Нет того мира, где твёрдо знали, что будущее обеспечено, и впереди стабильная работа, что государство обучит тебя, если нужно – вылечит, выделит новенькую квартиру.
           Прошла целая жизнь с того далёкого дня, когда 24 июня 1954 года меня приняла на руки акушерка родильного дома города Свердловска Ворошиловградской области.
           Страна называлась – Советский Союз.

Дочь не плачет о Союзе,
ведь его на карте нет,
и о нём, я знаю, в вузе
ей не выпадет билет.
А пройдёт полвека буден,
и при свете седины
всё, чем жили, позабудем.
Словно не было страны.

           Слова слагаю в строки, а строки выстраиваю в стихи давно, лет с пятнадцати. Первая книга вышла в 2003 году. С тех пор написано и напечатано немало – девять книг, не считая участия в коллективных сборниках. Своеобразным итогом написанного является книга «Стихотворения», изданная в 2011 году в Москве, в издательстве «Советский писатель».

Лампа едва освещает бумагу.
Ручка скрипит, и рождаются строчки –
трудно, бессонно, по малому шагу,
до восклицания или до точки.
Образ за образом. Слово за словом.
Вот удалось, вот, наверное – плохо…
Целые дни за сравнением новым,
долгие ночи за красками слога.
Ветер ли вешний поздравит с апрелем,
осенью лист закружит, умирая,
скроют ли пашни и реки метели –
слову неважно, оно ведь – из рая.
Только слова добываются трудно,
скрыты внутри монолита столетий.
Много породы над жилою рудной,
самой тяжёлой породы на свете.

           Межрегиональный союз писателей удостоил меня чести стать лауреатом двух литературных премий – имени Михаила Матусовского (в 2007 году) и имени Владимира Даля (в 2010 году). В 2009 году Управлением культуры Донецкой областной государственной администрации удостоен звания «Лауреат литературной премии имени Виктора Шутова». В 2008 году награждён Почётным дипломом Международного сообщества писательских союзов «За большой вклад в укрепление духовного единства народов России и Украины» (г. Москва. Подписан С.В. Михалковым, Ф.Ф. Кузнецовым и В.Г. Бояриновым). Стихи печатаются в периодике Украины, России, Германии. С марта 2010 года активно печатаюсь в интернете. Проживаю в г. Макеевке.



1. ИЗ КНИГИ «ГЕОГРАФИЯ СЕРДЦА» (2007 г.)


ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ

Предназначение души –
летать, служить глазами тела,
но здесь, в затерянной глуши,
душа ни разу не взлетела.
В полёт хотелось день за днём –
на юг, за каждой птичьей стаей,
но горизонта окоём
непроницаем, твёрд, кристален.
Когда назначено лететь,
то жить несносно в сонной дрёме.
Труба звучит, блистает медь,
и добрый ветер неуёмен.
Приблизьтесь, горние луга,
покой, журчащие криницы...
Несётся сверху, по слогам:
"Жи-ви... Ни-что не по-вто-рит-ся..."


***
Здесь, у залива, тихо. Мы одни.
Негромко дышим с рыбой в унисон.
Когда идут на удочку лини –
и молчуны не сдерживают стон.
Всего с ладошку, с детский локоток, 
и скользкий, словно клюквенный кисель,
но линь клюёт – и словно о висок
с размаху бьёт холодная капель.
Послушайте, какие имена:
налим, плотва, судак, сазан и линь.
Произнесёшь – и музыка слышна
речных просторов, плёсов и долин.
За край уходит красная заря.
На небе горстью звёздные огни.
Текут минуты – точно ведь – не зря.
Наверно, в то же верят и лини.


***
В селе под вечер дочка заболела:
«Мне, папа, жарко. Душно, и тоска
сидит во мне». Лицо белее мела,
и пышет жаром слабая рука.
А во дворе рекою самогонка:
племянник тихий в армию идёт.
Прости-прощай, родимая сторонка.
Привет, Афган, страны громоотвод!
Пугающие запахи лекарства
и колдовство непьющего врача
важнее грубой силы государства.
Для жизни щит надёжнее меча.
«Ну что, Оксана?» – «Лучше, слава Богу».
А Костя-врач, смеётся: «Будет жить».
Сереет утро. В дальнюю дорогу
племянник мой не хочет уходить.
Пропели песни. «Сын, служи достойно!» –
и кто заплакал, кто запел и смолк.
Спросила дочь: «Зачем на свете войны?»
И я ответить дочери не смог.


***
Пусть Азовское море штормит
и кричат полоумные чайки –
я сажусь на закраину плит,
где зелёной волны отпечатки
без труда на плите и песке
создают и стирают картины.
Линий вязь на ступне и руке
вот такие же ткёт серпантины.
Я пишу и стираю стихи
на песке перед каждой волною,
их послания, словно грехи,
море тут же уносит с собою.
Я пишу всё быстрей и быстрей:
на душе очень много такого,
чем наполнена память морей –
человечья вместить не готова.
И пускай всё волна унесла –
я недаром открылся планете,
ведь она только в роли посла, 
в роли всех телеграфов на свете.


ГРАЖДАНЕ ЗЕМЛИ

Корабли в Севастопольской гавани
чуть колышутся на якорях.
На судёнышке в ближнее плаванье 
мы выходим на полных парах.
Зелень моря с прибрежными пашнями
не проснулись ещё от зимы.
Чтоб согреться, винишко домашнее
пьём из кружек на палубе мы.
Пьём за армию, пьём за Отечество.
Просим снова по полной налить.
Пьём за всё на земле человечество,
чтобы мирно и счастливо жить.
Хмуро. Холодно. Сходим на пристани.
Такелажем скрипят корабли.
Мы совсем незаметные издали,
и привыкли теряться вдали.


БАХЧИСАРАЙ

Вокруг колонны минарета
излом просевшего дворца.
Мечтал о юге, ехал в лето,
а вижу кости мертвеца.
Своей душе теперь не вверю
в стихах воспетую страну.
Оплачу лето и потерю,
и вдруг почувствую вину –
за скупо крашеные стены,
за скрип исхоженных полов,
за то, что сделанное тленно
всегда, в отличие от слов.
Вину от горечи утраты
далёкой сказочной страны,
для счастья созданной когда-то,
вы тоже чувствовать должны.
Вот так же белая бумага
мертва без гения творца,
бесплодна мраморная влага
фонтана ветхого дворца. 


***
Комсомольские медали…
Ровно шесть. Я помню все.
Вы о будущем мечтали,
лёжа в утренней росе?
А ночами вы ревели,
не попав на целину?
Под московские метели
шли юнцами на войну?
А на льдину, в минус тридцать
вы сажали самолёт? –
шли, от пуль не пряча лица,
закрывая телом дзот?
Все оркестры отзвучали...
Дети, внуки, суета.
В книге времени начало
снова с чистого листа.
Просто век такой весёлый:
в самой дальней из сторон
спасу нет от новосёлов –
еле справился Харон.
Комсомольские медали…
Серебристые виски…
Люди были не из стали –
просто жили по-мужски.


***
Море вспененной пылью дымится.
Тучи в спешке от молний бегут.
Между морем и небом граница
еле видима на берегу.
На окраине суши последней
я стою и впиваю озон. 
Каждый миг миллион изменений,
словно градины, каждый весом.
Силы множит слепая стихия,
миги ровно слагая в века.
И пускай! – я люблю вот такие,
чёрно-синие сплошь облака.
Обожаю не льнущие волны,
а терзающий скалы прибой,
что в азарте стремится исполнить
волю правящей силы морской.
Я молюсь, но ответа не слышно, 
только молнии рвут синеву.
…И молчит неизвестный Всевышний,
для чего я рождён и живу.


***
Берегами Лукоморья
недовольная волна
разливается, и солью
метит мол и пляж она.
Ветер хлёсткий, ветер дикий,
волны с пеной в три ряда,
и пронзительные крики
белых чаек в никуда.
Сизых туч ошмётки мчатся,
закрывая солнца диск.
Лету хочется остаться,
и волна зовёт: «Вернись!»
Время пойманное бьётся.
В небе стайка диких птиц
обещает, что вернётся
из далёких заграниц.



2. ИЗ КНИГИ «О ЛЮБВИ» (2008 г.)


***
Страху назло – безмятежно дыши!
Просто течению сна покорись.
Каждой незримой частицей души
мы улетим обустраивать высь.
К чёрту сомнения! Скорость растёт!
Радость отточенных жестов пьянит.
Нашей любви беспокойный полёт
выше любых запредельных орбит.
Я до подробностей знаю финал –
не отменить его, не отвести.
Сон – это мёртвое царство зеркал –
знает о миге обрыва пути.
Пальцами ног мы заступим за край.
Жизни земной дальше попросту нет.
...Кто-то сказал, что за пропастью в рай
нам на двоих обещали билет.


***
Я люблю этот мир замечательный,
где, устав от сует и погонь,
мы сошлись по безумной касательной,
из сердец высекая огонь.
Облака скрыли памятник Ленину
и спускались, белёсые, вниз,
где над морем, у берега вспененным,
словно парусник, плыл Кореиз.
Я сказал: «Это нам будет грезиться
в духоте неуютных квартир».
Ты сказала: «Нам больше не встретиться».
И смолчал замечательный мир.


***
Я Вас люблю, я умер бы за это.
Вы поздней встречей скрасили закат.
Не замечая строгости запретов,
я хмелем душ оправдываться рад.
Одолевают горести с рожденья,
а лечат узы сердца и стихи.
Для пленников их призрачных владений
растают предрассудки и грехи.
Мне одному во времени не просто:
как частокол – года и города.
Наверное, поэтому так остро
я ненавижу слово «никогда».
Как мало жить, и ни секундой боле…
Быть может, скоро, птицей на заре
я прилечу, впервые в новой роли,
пережидая вечность на дворе.


***
Мы с тобой давным-давно
не бывали в городке.
То же терпкое вино
и тепло руки в руке.
В этой тихой стороне,
словно много лет назад,
так же нравишься ты мне,
ты – лечение и яд.
Городок в июне спит,
убаюканный дождём.
Очень холоден гранит
под засиженным вождём.
Дождь прошёл, и был таков...
С листьев капельный рассев.
Слишком мало главных слов,
да и те забыл я все.


***
Струится запах мокрых елей –
дитя полуденного грома.
Ладья покинутых качелей
неколебима, невесома.
Забыт остывший чай в стакане,
напоминая об измене,
а на столе на алой ткани –
букет отвергнутой сирени.
Всё дышит сном и тишиною.
Ни шевеленья в целом свете…
И переполненность виною
в небрежно брошенном букете.


***
На небе тоже хорошо.
Не веришь? Это поправимо.
Взлетим не телом, а душой,
как два весёлых херувима –
сначала вверх, а после вниз.
Пройдёмся по меридианам.
Увидим ширь небесных риз
за галактическим туманом.
Себя заметим на земле –
мы там ещё не воскресали
и, словно тени на стекле,
смотрели мёртвыми глазами.
Без губ не станешь целовать.
Без рук исчезнет жар объятий.
Давай же снова вспоминать
о том, единственном закате,
о долгой ночи при луне,
о лунном свете, полном страсти…
И помнить ту сирень в окне,
так долго пахнущую счастьем.


***
За туманами мир не кончается.
За рекою леса и луга.
Над страною весенняя здравица
и размашистые облака.
Небо прячет галактику белую,
и ещё, и ещё – без конца…
Только я ничего не поделаю:
мне не жить без родного лица.
Что мне мир и чужая галактика,
переплывшая реки времён,
если промельк увидев халатика,
понимаю, зачем мы живём.
В телевизоре страны с границами,
оболванив полмира с утра,
всё толкают: в политику влиться бы,   
где в почёте обманы и страх.
...А халатик и взгляд этот пристальный,
тонкий стан и несмелый кивок,
намекают, что вот она, истина,
та, что людям загадывал Бог.



3. ИЗ КНИГИ «ЛУННЫЙ САД» (2009 г.)


***
В ноябре обездвижены лужицы.
Небо дышит последним теплом.
Лист берёзы сорвётся и кружится,
словно птица, ныряя крылом.
Скоро влаги завеса отсеется,
оттоскует по тёплой поре,
запоёт, заиграет метелица
на укрытом снегами дворе.
В эти дни поразительно мыслится,
улетают, прощаясь, грехи,
и поэзии русской кириллица
рассевает по душам стихи.


***
Я днём и вечером неравен.
Мой день от вечера далёк.
Вечерний мир любим и главен
шеренгой выстроенных строк.
Дней одинаковые лица:
на них вне дат и годовщин
умельцем призрачным гранится
узор из грусти и морщин.
Я ночью силой прирастаю –
душа и крепче, и смелей,
и я под утро точно знаю,
что жизнь рубцуется на ней,
ведь бесконечно одиноки
и никогда им не срастись –
мои рифмованные строки
и нерифмованная жизнь.


***
За окошком зелёная рощица
закрывает собой горизонт,
и, едва уловима, доносится
птичья песня с отвесных высот.
Будит сердце мелодия грустная.
Мелодичные птичьи слова
повторяет, качаясь без устали,
молодая лесная листва,
и слова, расшифрованы кронами,
переносятся вверх, к небесам,
чтобы там отразиться и волнами
с гулким эхом вернуться назад.
Понимаешь: слова очень важные,
ты писал их на школьной доске:
одинаково ясные каждому,
на родном для тебя языке –
и уносятся ветром и листьями
к мудрецам, накопителям дум.
А у них, средь единственно истинных,
слово «Родина» в первом ряду.


***
Прощай. Скоро поезд умчится,
развеяв снега на пути,
как злая хвостатая птица,
ревущая басом: «Уйди!»
Щекою холодной приникнув
к стеклу, ты в мельканье полей
отыщешь знакомые ритмы
поющих пургой февралей.
А я ледяными губами
и паром слетающих слов
февраль окрещу именами
из наших мечтаний и снов.


***
Предельные значения
весомых величин
подвластны изменениям
без видимых причин.
Когда одна качается
сердечная вина,
и целый мир кончается,
как вялая страна,
стыда потоки мутные
когда несутся в ад –
тогда предельно трудно им
попятиться назад.


***
Лунный свет пал на море, зажёг небеса.
Над водой ни колечка дневных облаков.
Только лунная тень, золотая коса,
истончаясь, касается неба легко.
Одинокий корабль, зацепив горизонт,
режет следом кильватерным хрупкую тень.
На бескрайний простор небосвод водружён,
и надет на него Млечный Путь набекрень.
Корабельный гудок, распоров тишину,
лёг раскатистым эхом на берег и лес.
И размеренно чью-то большую вину
рассевает луна с обнажённых небес.


***
Под тихий плеск вечернего прибоя,
под сонный свет загадочной луны,
струила можжевеловая хвоя
разлив благоухающей волны.
Цикады захмелевшие шумели,
их песни долетали до небес.
И ты на самом краешке постели
сидела в ожидании чудес.
Окно раскрыто. Штора недвижима.
Негромко кто-то пел на берегу.
А время, пролетающее мимо,
чуть медлило у плеч твоих и губ.
Качаясь, можжевеловые лапы
касались подоконника слегка.
…И в свете серебристом очень слабо
твоя светилась лёгкая рука.


***
Свободным махом перелётных облаков
летят сомнения в заоблачные дали, 
и остаётся только свет. Ему легко
отпочковаться с поднебесной вертикали –
позволить ярче стать степному ковылю
и бросить отблески на вспаханную землю.
От цвета яблонь май подобен февралю,
но нежно тёпел и по-юношески зелен.
Прозрачно море. С ночи звёздной до утра,
как верный пёс, волна шершаво лижет пятки.
Весна не кончилась. Ещё её пора,
и ты блаженствуешь в нейлоновой палатке.
И размышляешь: гривы лёгких облаков
и мысли ветреные в воздухе растают,
войдут желания в недвижность берегов –
а жизнь течёт. Зачем?  Неужто не узнаю?


***
Застыла сонная река.
Просторы неба недвижимы.
В шуршанье снежного песка
вдвоём с тобой полдня кружим мы.
Видны за речкой огоньки.
Под вечер вьётся дым над крышей.
Его волокна так легки
и поднимаются всё выше…
Уходит день. Скрипит мороз.
Бегут быстрее, звонче, лыжи.
Как по заказу, стайки звёзд
на небе ночь украдкой нижет.
Домой, во двор лыжня ведёт,
к теплу, к манящей светом ёлке.
И милый мальчик – Новый Год –
смеётся рядом втихомолку.



4. ИЗ КНИГИ «БУДЕМ ЖИТЬ» (2010 г.)


***
Вот и всё. Безмолвна школа
в старом парке у пруда.
Столько вольного простора
не бывало никогда.
Звёзды так же вниз глядели 
и во время юных игр.
Время шло, менялись цели:
впереди огромный мир.
То ли солнце на рассвете,
то ли свет бессонных глаз – 
это взмыл навстречу лету
мой родной десятый класс.
Шорох платьев. Смех украдкой.
В небе поздняя звезда.
Как журавлики, тетрадки
вслед уплыли навсегда.


***
Печальных птичьих стай
чуть больше в эту осень.
Давай у неба спросим,
быть может, это – в рай…
Друзей по небу клин
длиннее с каждым годом.
Нелётная погода –
недолго, до седин.


МЫ

Мы молодостью не гордились,
а просто жили каждый день.
Года исчезли, испарились,
и только в памяти их тень.
Наверно, мы тому виною,
что бег морщин неодолим, 
что с каждой прожитой весною
всё меньше жжёт адреналин.
Ласкает слух альбомов шелест
и ненавистна глубь зеркал.
Чей это лик изрыт, ущелист,
а был ведь розовый овал?..
Своей особостью кичились.
Косясь, мытарили старьё.
Когда у плеч летала милость,
в упор не видели её.    
Но подрастают наши дети,
отряд беспечных пострелят.
Они, как мы, одни на свете.
И та же спесь. И тот же взгляд...


***
Молюсь я Богу просто,
без пафоса и лести.
Всего как будто вдосталь,
а сердце не на месте:
мои друзья уходят,
родные человеки:
кто вдаль на пароходе,
а кто – смежая веки.
И я, их провожая,
в сердцах пеняю Богу
на то, что жизнь такая
неверная немного.
Ведь просто, в самом деле,
устроить в этой жизни:
чтоб люди не старели,
не думали о тризне.
Чтоб жили все на свете
и горестей не знали –
любимые и дети
тогда бы не рыдали.
Чтоб семьи крепче были,
не зная зла и мести.
И чтобы долго жили,
а умирали – вместе.


ВЕСТЬ

Лихая весть легка, воздушна,
негромко воет, словно пёс.
Засовы взламывать не нужно –
вечерний ветер в окна внёс.
Её избранница прекрасна:
улыбка, взор не замутнён. 
Дыханье штор волнообразно,
и – то ли ветер, то ли – стон.
Наверно, надо было что-то
свершить такое… Но никто
не смог, а все вполоборота
сидели сразу и потом,
когда она вокруг летала,
дыханьем вея ледяным.
Как будто воздуха не стало,
и лишь предчувствие вины.
Одна избранница сидела
с улыбкой, словно бы во сне.
Качалась штора то и дело,
и ветра не было за ней.


***
Пройти ли морем, словно посуху,
оставив берег за спиной –
туда, где солнце русокосое
открыло в облаке окно,
влететь в него, сплетая пальцами
вечерний воздух пред собой,
а моря лист как будто глянцевый –
блеснёт и сморщится, рябой…
Пройти ли пляжем по-над берегом,
хрустя под пятками песком,
как в старом фильме Гришка Мелехов,
тоской разбуженной влеком.
И будут видимы сражения,
что отгремев, произошли –
в неуловимом отражении
на стыке моря и земли…
Пройти ли временем загадочным,
касаясь пальцами эпох.
Вот проскакал в столицу нарочный.
Вот лепит мир в неделю Бог.
А то в уснувшем общежитии
опять обнимешь гибкий стан…
Что будем жить – предположительно.
А что умрём – все будем там.


***
Костёр на берегу. Белёсая луна –
её дорожку вспенивает море.
Безоблачность ночная посеребрена.
Тенями берег наглухо зашторен.
По небу стайка звёзд размеренно плывёт –
её зажёг невидимый фонарщик.
Вдали расцвеченный огнями пароход
чуть невесом, но самый настоящий.
Искристым пламенем играющий костёр
один во мгле рассеивает чары.
Распев прибоя, наполняющий простор –   
как сердца Бога ровные удары.


СМЕРТЬ

Умолкли птицы. Небо словно выше.
Звезда прожгла мерцанием простор.
Беззвучный вздох – полёт летучей мыши.
Затих дневной досужий разговор.
Повсюду тени. В бликах мостовая.
Незримо шевеление листа.
Мелодия вечернего трамвая
так непередаваемо проста –
но вдруг ушла, закончилась внезапно…
Остывший воздух дрогнул невзначай:
тупым стеклом по вечности царапнул
ночной мопед, стеная и стуча,
сжимая звуки в шорохи и звоны...
…И движется, смыкается, страшна,
из каждой щели, тонкой и бездонной,
бескрайняя, сплошная тишина.
Одно лишь сердце с болью и тревогой
наружу рвётся, зная наперёд,
что рядом, здесь, без света и дороги
землёю Смерть полночная плывёт –
её уснувшей тёмной половиной,
и выбирает время сладких снов.
Беспомощный, виновный ли, невинный,
и млад ли, стар – для Смерти всё равно.      
Застыв, стою. Она струится мимо,
касаясь мягко полами плаща.
...И до утра, до спазмов, нестерпимо
немеет ниже левого плеча.


ПОЖЕЛАТЬ

Никогда не поздно повиниться
и сказать несложное: «Прости…»,
осветить неласковые лица
светом непритворной доброты;
пожелать взлетающему неба
и посадки мягкой у крыльца;
отыскать в жестокий голод хлеба,
а сиротам – маму и отца.
Чтоб однажды тихим, безответным,
и не ждущим благодарных  фраз,
безрассудством скромного букета
пересилить вежливый отказ,
на коленях вымолить прощенье.
И тогда, конечно же – тогда
в этот день настанет воскресенье,
пусть с утра и теплилась среда.


УШЕДШЕЕ

Ушедшее (единственное, сладкое,
хмельное, словно старое вино),
я знаю точно – в будущем осадками
из облака рассеется весной;
оно ушло, конечно, окончательно,
и с каждым годом призрачнее след
лица из детства, тронутого патиной
навеки успокоившихся лет.
Душа быльём забита и стреножена
и так смешно заноет иногда –
то прорастает в ней ростками всхожими
трава забвенья, горе-лебеда…
Ушедшее прощается не мешкая,
не обнимая, ласку не даря,
тоску и боль скрывая за усмешкою,
за отрывным листком календаря.




5. ИЗ КНИГИ «СТИХОТВОРЕНИЯ» (2011 г.)


***
Мир взъерошенного детства,
босоногости и неба –
прямо здесь, на этом месте,
только чуточку дрожит;
рыжекудрая соседка
с золотой краюхой хлеба,
и сосед, негодник редкий –
нацепил невинный вид.
Наша старая лошадка
взглядом умным, невесомым
мне сказала: «Мир наш наткан
и бесплотна эта шаль» –
и свои большие крылья
вознесла над нашим домом,
чтоб заботливо укрыли
то, чего до боли жаль.
Лишь моя седая мама,
улыбаясь грустно-грустно,
всё сидела, глядя прямо, 
что-то видя там, вдали,
и они с лошадкой нашей
изъяснялись не изустно,
и смотрели дальше, дальше –
где терялся край земли.   




6. СТИХОТВОРЕНИЯ ПОСЛЕДНЕГО ВРЕМЕНИ


ПРОШЛОЕ

Неуверенность. Неизмеренность.
Из стакана, качнувшись, вода...
Было молодо, было – зелено.
Не отходчива только беда.

Завернувшись в остывшие простыни,
не спасёшься. Но ищет рука
беспощадно ушедшее прошлое,
что не хочет остаться никак...
Мысли дробно грохочут, предатели –
как ни жми кулаками виски –
я их тоже убью, обязательно:
но ведь как же приятны... низки...
Спит в окошке Большая Медведица.
Звёзды медленно, тихо летят,
шепчут: "Нужно ответить – ответится
каплей жизни, бегущей назад".
Но за что отвечать – за любимую?
за прошедшие в спешке года?
Просто ветер расшвыривал мимо их –
не туда... не туда... не туда...

Переменчивость. Неоконченность.
Устаканенный бытом уют...
А вдали, в заброшенных отчинах,
и теперь ещё счастье дают.


***
Взгляни назад – потрогал ветер за плечо –
осенний лист упал, повиснув на траве.
Ажурный кран подъёмный, грузом увлечён,
стрелу отвёл за остов дома. Чуть правей
река струилась, подмывая берега.
Их тени вечер близкий скоро удлинит.
За краном – выше – месяц выставил рога,
и вдаль летел, незримый днём, метеорит…
Свершалось то, зачем рождался этот день,
и не свершалось то, чему ещё не срок.
Крепчали влагой капли завтрашних дождей.
Буравил землю припозднившийся росток.
Сожжённый солнцем, рассыпался палый лист.
Колючий ветер не бодрил, не остужал.
Цепочки туч сюда пока не добрались:
пусть орошают земли выжженных держав…
Большое солнце опускалось, не дыша,
и тишина стояла ломкая, как тень.
В кармане не было (как жаль!) карандаша –
запечатлеть переходящий в вечность день.


***
Моя беседка в маленьком саду – 
то место, из которого исходят
любые изменения в погоде,
накликанные снами и в бреду,
пока из них с рассветом не уйду.
Давно живу от мира взаперти.
Гляжу на сад, а стёкла всё мерцают,
за ними ни крыла и ни лица я
не вижу. Лишь метели и дожди:
что отошли, и те, что впереди.
Неволя наступающих времён –
бессонная и ласковая тайна.
Мы в ней проездом словно бы, случайно.
И каждый не заметил, что клеймён
с библейского зачатия племён...


***
Мягкой лапой коснутся беспечные сны.
Тронет образов зыбких движение.
То ли грусть, то ли ветер ночной. Не ясны
лица фей, что иконных блаженнее.
Чей-то вздох как полёт неживого листа.
Лампа, светом пронзая, качается.
Глубже сон. Беспокойная лампа, желта,
ловит отсветы старенькой чайницы.
На столешнице сахар рассыпанный спит,
бросив искры на бронзу плечей её –
той, что с феями празднуя холод орбит,
в недоступном уму вовлечении…
Чуть дыша, сторожу угасающий сон,
осыпаемый жёлтыми искрами –
им велю я летать и парить над лицом,
над губами, обманчиво близкими.
Лампа скрипом в тиши продлевает печаль,
что от чувства нежданного плещется.
Бьётся малая жилка в ложбинке плеча.
Держит мир на трёх лапах столешница.


ПОКОЙ

Спилили дерево в саду.
Из-за бесплодности спилили:
мол, не растит уже еду –
одна листва в зелёной силе.
Дрожали ветви под пилой
и мягко наземь опадали,
сминая дёрна плотный слой,
дивясь негаданной опале.
Ствол оголённый, без ветвей,
стрелой, глядящей в небо, замер.
Кора бугрилась, и по ней
тягучий сок стекал слезами.
Летели птицы мимо вдаль.
Катилось время бессловесно.
Ещё питала ствол вода,
не зная, что питать ей вместо – 
когда, сказав земле «прости»
за то, что взрезан, словно горло,
ствол опустился с высоты
как жил – бестрепетно и гордо.


ШТОРМ

Барашки волн, истрёпанные в клочья,
летят в испуге, с ветром наравне.
Нежданный шторм истошен, озабочен
свирепостью, уверенностью в ней.
Одни – стрелой ныряющие – чайки
вершины волн уверенно насквозь
пронзают, и легко необычайно:
как острый нож – бумагу или воск.
Взлететь готова старая палатка –
не удержать распоркам и крюкам.
Морская пыль – солёная на сладком –
стекает с виноградного листка.
Взрастает сила в выдохе и вдохе.
Размахом шторма лёгкие полны.
Лишь маяка далёкие сполохи
надломят ожиданием вины.


***
Поздравляю тебя с днём рождения.
С лёгким облаком весточку шлю.
Ветер выстудил влагу осеннюю
и с пургой отослал декабрю.
Забросали снега, заметелили
оголённые ветви в саду.
Я тебя в заколдованном тереме
чуть живую в темнице найду.
Ноябрями сырыми захвачена,
ты, в плену дожидаясь меня,
заплатила сполна неудачами,
что до срока сердца леденят.
Пусть растает душа, заневестится.
Что – года, если кончился плен…
С облаков белокрылая лестница.
Не проси: я не встану с колен.


БАБОЧКИ

То ли бабочки, то ли конфетти.
Не Новый год, но и не лето.
Незнаемым загадано цвести
в стране серебряного цвета.
Беспокоятся, в тишине шуршат
неведомые. Взглядом грустным
они глядят, и слушает душа
слова, не сказанные устно.
Занавешено. Шорох там и тут:
в садах, невидимые взору,
они теперь, наверное, цветут
в свою, придуманную пору.
Маета сердец, тиканье часов,
кукушка, пропившая голос...
...В незнамо что окукливаться сон
зовёт на волю вырвавшийся Хронос.
Безнадзорная, тихая душа
не летает, вечностью согрета,
и с нею в такт пытается дышать
на свет летящая планета.


***
Не считаем года, что остались:
их дорога пылит за окном.
Лишь бы лет убежавших усталость
огибала распахнутый дом,
лишь бы вечером звёзды-обманки
так же грустно смотрели в глаза,
снег вразлёт разрезали бы санки,
а от ветра срывалась слеза.
Непоседа, смешная девчонка,
от незваного чувства застыв,
пусть опять разревётся в сторонке –
до того полюбился ей ты.
Ну, а ты – всё такой же повеса,
так же юн, бескорыстен и смел...
Не старик, что в продавленном кресле
плачет, тихий и белый как мел...


***
Застучало время. Стрелка жизни.
Скрип. Вагон качает. Близок поворот.
Машинист уснул. Гудок не свистнет.
Скорость возрастает на пути вперёд.
Тормоза скользят. Лишившись веса,
птичьей вереницей поезд мчится в ночь.
Пыль степей сменяет зелень леса
и под стук колёсный улетает прочь.
Предрассветный холод. Запах прели.
Грустно отчего-то, и чего-то жаль.
Все июни жаль, и все апрели,
да сжимает душу и пугает даль.


***
«...Не двигайся, и руку отпусти.
Закрой глаза. Сейчас задёрну шторы.
Я записала твой последний стих.
Нет, не последний. Что ты, я не спорю…
Не поднимайся. Так сильнее боль.
Лежи. Дай, лоб попробую. Горячий.
Не ухожу. Я рядом, здесь. С тобой.
Как жарко. Пот. Смахнула. Нет, не плачу.
Ну что ты?» 
               – «Ближе. Ближе. Умереть
легко. Глаза закрою и – в дорогу.
Того, кем был, осталась четверть. Треть –
ещё глаза. Язык. Совсем немного.
Ты слышишь? Тише. Бабочка у ног.
Нет, на руке. Опять летит. Садится.
Ну, отгони. Я сам, когда бы мог.
У бабочек приветливые лица.
Вот и у этой. Что же ты кричишь?
Не слышу я. Движения инертны.
Трепещут крылья пламени свечи.
Все бабочки, наверное, бессмертны».


***
С Новым годом! С новым счастьем!
Пусть горит звезда в ночи.
Пусть разгонят в одночасье
боль волшебные лучи.
Пусть игрушечные зайцы
говорят, идя в поход:
«Старый год, не обижайся» –
и приводят Новый год.
Он испуган, прост и молод,
и звезда с небес ему
подмигнёт: мол, в зной и холод,
укрощая ночью тьму,
негасимым капитаном 
поведу с собой – вперёд,
и не дрейфь – я не устану,
ведь пути-то – только год…


ВЕЧЕРНЯЯ  ЗВЕЗДА

Порой внутри болит, и колко, и протяжно.
Бессонный слух остёр, направленный – в себя.
Остались в прошлом и весёлый нрав, и важность – 
мертвящий холод опускается до пят.
Всё происходит до обыденности просто,
болезнь использует бессовестный приём,   
и ты лежишь один, вгрызающийся в простынь,
от мира болью безнадёжно отслоён…
…Тогда приблизится, в нахлынувших виденьях,
далёкий дом твой – он, закатом освещён,
дохнёт прохладой, одарит бесплотной тенью, 
и ткнётся дружески в затёкшее плечо.
У дома – там, где, провисая, ветви яблонь
над золотым столом теснятся тяжело,
ты в той, что, словно плащ, примерит одеяло, 
узнаешь крошку-дочь, весёлой и живой. 
Вы с ней одни, вдвоём, друг в дружке утопая,
и боль уйдёт на миг, смягчая спазмы рта.
«Тебе подвластна боль?» – ты спросишь. – «Да. Любая».
И упадёт с небес вечерняя звезда.


***
      "...Уходя в дальнейшее пространство
      Я блесну непрошеной слезой..."
                Юлий Ким

Не входи в зелёное пространство,
пусть оно колышется вдали...
Усмири Летучего голландца,
задержись у краешка земли.
Посмотри на домик у дороги,
на фонарь, мерцающий в окне,
где в безмолвье комнаты убогой
стали тени глубже и длинней.
Обойди рассохшееся кресло,
загляни в тетрадку на столе –
чтобы в новой памяти воскресли,
не забылись в сутолоке лет…
Посмотри без трепета на руку,
на пол уронившую перо.
Не забудь глаза, их лёд и муку,
головы последний поворот.
А когда уйдёшь, с собой простившись,
не гаси мерцающий фонарь.
Со стола листок четверостиший
унеси на призрачный корабль. 
До утра уснёт безмолвный город.
Море к небу выгнется дугой.
Обернись в пути: в окне за шторой
до восхода теплится огонь.


КАПЕРНА. БЕРЕГ

Берег сед от соли.
Видимости ноль.
С рейда, обездолен –
корабельный вопль. 
Призрак или парус?
Голос ли? Прибой?
Солнца в тучах алость.
Воздух голубой.
Уходил – прощался
караван ветрил,
выбирая галсы
парусиной крыл.
Каждый день встречаешь.
Ветер. Снег. Жара. 
Только крики чаек
да в лицо ветра.
Сердце слабо греет,
каплет алым боль
на морщины Грэя,
в седину Ассоль.


***
Вечерний месяц, рыж и стар,
впечатал в небо след подковы,
накрывшей пятнышко Стожар –
нашлёп веснушки подростковой.
Лежала степь, глядела вверх,
качала травы и деревья.
Старея, тонкий месяц мерк,
чернея правым подреберьем.
Свечой на маковке холма
застыл понурившийся путник.
Простор охватывала тьма
и уплотнялась поминутно.
Стоящий словно вырастал,
на посох грузно опираясь,
пока в степи звучал хорал 
цикад, рассеивавших радость.
Она пронзала капюшон,
глаза подсвечивала белым.
Казалось, путник окружён
со звёзд осыпавшимся мелом.


***
День не зимний, не весенний.
Скрип деревьев. Нет тепла.
Снег за ночь набился в сени,
лёг на улицы села,
на цепочку из проталин,
что промыл в лесу ручей.
Там укромно вырастали
дети солнечных лучей.
Март ворчал на игры цвета,
но, морозен и сердит,
от подснежного букета
вдруг утратил грозный вид,
стал задумываться чаще,
из-за моря вызвал дождь –
струи лить на луг и чащу 
из расставленных ладош.


НЕВЕСОМЫЕ ЛОШАДИ 

Окно задел, шурша, кленовый лист,
и устремился вниз, на луг за домом:
там, отражаясь в озере, паслись
две лошади в дрожанье невесомом.
Никто не шёл, не ехал, не бежал.
Сияла высь, над облаком синея –
оно блестело, словно дирижабль,
вливаясь в даль, истаивая с нею.
Окном квартира вглядывалась в мир
и удивлялась облаку и небу,
и лошадям, чей шаг неутомим,
а образ тёплым воздухом колеблем.


***
Боль на прощание – необязательна.
Вспышка. Обида. Слезинка. Такси.
С мокрым лицом просыпаешься затемно,
ищешь причины вдали и вблизи.
Ночь за окном. Звёзды движутся медленно
и, растворяясь, теряют свой след.
Мама сказала бы: «Молодо-зелено»,
только на свете её уже нет. 
В ярости прочь одеяло отброшено.
Стынет подушка, сырая от слёз.
Где же ты, гордость? От гордости – крошево,
бывшие искры сияния звёзд.


***
Осенний день окончен. Вечер. Ночь.
Усталость век непросто превозмочь.
Уходит мерно время: «Тик-и-так».
Всё тише за окном, всё глубже мрак.
На целом свете никого. Почти.
Скребётся в дверь, мяучит кот: «Впусти...»
Фонарь скрипит, качаясь за окном,
размеренно, неспешно, в ритме снов.
На небе облаков летучий хвост
окутал диск луны и россыпь звёзд. 
Наверно, там, куда укрылась высь,
живёт Незримый кто-то, смотрит вниз,
и видит нас двоих, камин, огонь,
что пляшет беззащитный и нагой –
два раза отражён в глазах кота –
и кот смыкает веки: «Суета…»      
Камина отсвет ярок, золотист. 
Незримый слышит плеск и ветра свист:
волнами набегают времена
на кресло у камина и окна.
Грустит Незримый. Навевает сны.
О страхе непришествия весны.


***
Отвергнуто всё, что от сердца дарил я,
тоскливо лежит не разобранной грудой, 
ведь то, что просила ты – божии крылья –
пока не сумел привезти ниоткуда.
Родная, не плачь. Ветер сменится. Снова
поднимет мой призрачный парусник якорь,
откроет страну после шторма слепого,
где морось, туманы и вечная слякоть.
Там флейта играет и пастбище сочно,
тучнее не знают на острове в море.
Стою у подъезда. К трубе водосточной
щекой прислонился, расстроен и вздорен,
и мыслью взлетел – на не встреченный остров –
где полнятся музыкой море и скалы.
Без крыльев лететь неожиданно просто.
Прибой на минуту расцветится алым…
Очнувшись, почувствовал: ветер крепчает –
пускай городские обочины пыльны –
душа растревожена криками чаек.   
Пора улетать. Я бездомный посыльный.
Туда мне, где зреют, пером обрастая,
ветрила живые. В штормах меж волнами
они матереют, сбиваются в стаи,
и к нам прилетают весенними снами.
...Родная, не плачь, у трубы водосточной
достаточно холода. Не улечу я,
а просто уйду. С моря ветер восточный
срывается, колкостью душу врачуя.