Рассказы о войне ветерана 99

                АДЛИГ  ШВЕНКИТТЕН

              Повесть.
     Автор Александр Солженицын.

 Александр Исаевич Солженицын(1918-2008), русский писатель, драматург,
эссеист-публицист, поэт, общественный и политический деятель.
Академик РАН по Отделению историко-филологических наук.
Лауреат Нобелевской премии по литературе (1970).

                «Памяти майоров  Павла  Афанасьевича  Боева
                и  Владимира  Кондратьевича Балуева».

Продолжение 5 повести.
Продолжение 4 http://www.stihi.ru/2019/06/21/2596

          11

 «После лёгочного ранения на Соже майора Балуева  послали  на  годичныекурсы в Академию Фрунзе. Грозило так и войну пропустить, но  вот  успел,  и прибыл в штаб Второго Белорусского – как раз в январское наступление.
Оттуда – в штаб армии. Оттуда – в  штаб  корпуса.  Оттуда – в штаб дивизии. И нашёл его только сегодня днём, нет, уже считай вчера это. А у них как раз за день раньше – убило командира полка, и уже  третьего с этой осени. Так вот – вместо него, приказ подпишем потом. С командиром дивизии досталось поговорить пять минут. Но и того хватило для опытного офицера: топографической карты почти не читает, видно  по  двум оговоркам, и по движениям пальцев над картой. И – выше ли того понимает  всю обстановку? Мутновато мямлит. Да кого, бывает, у нас в генералы не возвысят?
А тут ещё – и  по  обязательной  квоте  национальных  кадров? равномерное представительство нацменьшинств.

 После академической слаженности теоретической войны – вот  так  сразу плюхнуться, немного обалдеваешь. А отвык – бодрись. Да кое-что  из  обстановки  Балуев  успел  охватить  ещё  в  оперотделе штабарма. За сорок четвертый год  вояки  наши  сколько  прокатились  вперёд, неудержимо! – как не обнаглеть. Наглостью отличной, красивой, победительной.
С нею - и врезались в Пруссию. Уже отстали тылы, отстала пехота, но  катит, катит Пятая танковая, катит – и  аж  до  Балтики.  Эффект – захватывающий, восхитительный! Однако же и размах такого швырка: на одну дивизию  приходится  вместо обычных трёх-пяти километров фронта – да сразу сорок!

 Вот  и  растяни  свой  полк. Вот и проси хоть пару пушек семидесяти-шести. Но это и есть – армия в движении: переменчивая конструкция, то ли через сутки окаменеет во мраморе, то ли через  два  часа  начнёт  рассыпаться  как призрак. На то ты и кадровый офицер, на то и академический курс прошёл.
И в этой бурной неожиданности, колкости, остроте – сладость воина.

          12

 Всё светлело, а к часу ночи разорвало. И луна – еще предполная, на всю ночь её не станет. С нехваткой по левому обрезу, и уже сдвинутая  к  западу, стала картинно проплывать за облаками, то ясней, то затуманенно.
Светлей-то светлей, но и в  бинокль  не  многое  можно  рассмотреть  на снежном поле впереди – только то, что оно, кажется, пусто - посверх  лощины. Да ведь и перелесками там-сям перегорожено, могут накапливаться. Луна имела над Павлом Боевым ещё с юных лет особую власть, и  навсегда. Уже подростка – она заставляла остановиться  или  сесть,  или  прилечь – и смотреть, смотреть. Думать – о жизни, какая будет у  него.  И  о  девушке  – какая будет?

  Но хоть был он крепкий, сильный, первый гимнаст – а  девушки  к  нему что-то плохо шли, не шли.  Голову  ломал:  отчего  неудачи?  Ну  некрасив, губы-нос не так разлинованы, – так мужчине разве нужна  красота?  красота – вся у женщин, даже чуть не у последней. Павел перед каждой женщиной  замирал душой, преклонялся перед этой нежностью, хрупкостью, уж  боялся  не то что сломать её, но даже дыханием обжечь. Оттого ли всего, не оттого – так и не женился до войны. (И лишь Таня, госпитальная, потом объяснила:  дурачок,  да мы хваткую власть над собой только и любим.)

 Уже в спину светила. Оглядывался на неё. Опять застилалась. И всё так же – ни звука ниоткуда. Здорово ж немцев шарахнули. Между тем телефонные  линии протянули с огневых на все три наблюдательных.  Через звукопост  имели связь и со звукобатареей в Дитрихсдорфе, а у неё ж левые посты ещё севернее, и вот звонил их комбат: никого-никого, потянули предупредитель ставить за озером, вперёд. А озеро – уж чистый прогал, там-то немцев бы увидели, при луне. Значит, и ещё два километра на восток никого.

 Еще сказал: топографы, при луне, звукопосты уже привязывают, и в  Адлиг тоже пошли, огневые привязать. Ну, через час будет готовность к стрельбе! Да вряд  ли  тут  останемся: перейдём. А видно, оттепели не будет. Ночь тут стоять,  взял  из  саней  валенки, переобулся.  Но вот, Топлев  докладывал:  со  штабом  бригады  связи  нет  как  нет. Странно. Сколько им тут ехать? Не перехватили ж их немцы по дороге? Тут вспомнил: комбриг в госпиталь днём уехал.  Значит,  там  Выжлевский заправляет? И всяких-разных политруков сторонился, не любил Боев как  больше  людей пустых.

 Но Выжлевский был ему особенно неприятен, что-то в нём  нечистое,  - оттого и особенно  пустозвонское  комиссарство.  Натихую поговаривали в бригаде, что за 41-й год что-то у Выжлевского не сходилось в биографии: был в окруженной Одессе, потом два-три месяца тёмный перерыв – потом как ни в чём не бывало, в чине, на Западном фронте. И  как-то  с  этим  всем  был  связан Губайдулин?  отчего-то  сразу  из   пополнения   Выжлевский   взял   его в политотдельцы и быстро возвышал в чинах. (И Боеву в парторги навязал.)
 От Топлева: связи с бригадой всё нет. Но нашёлся  командир  стрелкового полка, пошёл по следу на НП. Ну, наконец. Теперь хоть что-нибудь поймётся.

          13

 – Товарищ старший лейтенант! Товарищ старший!..
– Что? - сразу несонным голосом отозвался Кандалинцев.
– Тут немец прибрёл! Перебежчик!
Это докладывал ефрейтор Нескин, вшагнувший в сарайчик. Немца  задержало охранение – он прямо шёл через поле.
Услышал и Гусев. Дивная новость! Оба взводных командира с сенной копны соскользнули вниз. Пошли наружу, смотреть. Светила луна,  и  хорошо  было  видно  немецкую обмундировку и что без оружия. Шапка утеплённая.

 Немец увидел офицеров – чётко руку к виску.
– Herr Oberleutnant! Diese  Nacht,  in  zwei  Stunden  wird  man  einen Angriff hier unternehmen!
А немецкий-то оба, эге, так себе. Да оно и слова по отдельности, может, знаешь, а все вместе не разберёшь. А взволнован очень. Всё равно с ним – в штаб дивизиона.  Показали ему – идти.  Вперёд – Нескин, а сзади маленький Юрш с карабином, везде поспел – и докладывает офицерам на ходу: уже, мол, калякал с ним, на тары-бары. Он – и  к  нашему ближе умеет, а всё равно непонятно. Что-то срочное хочет, а вот, поди.

 До штабной машины тут, по Кляйну, недалеко. Пока шли – ещё  спрашивали. И немец силился, стал не по-немецки, а по какому-то узнаваемому. Узнаваемому, а всё равно ни черта не поймёшь. И одно слово отдельно повторял: «Ангриф! Ангриф!» А это мы, кажется, знаем: наступление? Нападение? Да этого и надо было ждать. В штабной машине не спал радист, разбудил планшетиста, а тот немецкому учён. Да тоже не очень.  Выкатился  быстро,  стал  с  немцем  говорить – и переводит, но не с быстрым подхватом, не слово в слово.
– Это, вот что, немец – судетский. Он и по-чешски немного.  Пришёл  нас предупредить: через час-два тут, на нашем участке, начнётся  общее,  большое наступление немцев.
– А не дурит нас?
–  А зачем? ему же хуже.

 Голос у немца - просительный, жалостный, даже умоляющий.
А – уже сильно в возрасте он, постарше и Павла Петровича. И пожалел его Кандалинцев. Воевать надоело, горюну.  А кому за столько лет не надоест?
Бедняга ты, бедняга. И от нас – ещё когда семью увидишь?
Послал гонкого Юрша в Адлиг – искать капитана Топлева, доложить.

          14

 Допросив перебежчика через планшетиста и сам голос его наслушивая, дружелюбную готовность, поверил Топлев, что – не  врёт.  А перейти? – и нетрудно. Через пустое поле, без единой боевой линии – отчего и не отшагать?  Ладно, перебежчика держать при штабной машине. Но если он не врёт и не ошибается – так наши пушки  совсем  беззащитны, пехоты же до сих пор нет! А Топлев исполнителен – в стельку! в струнку! И всегда старался  знать, вникать, успевать.  Но - что было надо сейчас? Что было можно делать сейчас?.. Скорей бы, скорей бы штаб бригады нашёлся! Понукал радиста: «Вызывай их, вызывай!» Но - нету связи, как нет. Ну, что с ними? Необъяснимо!

 Схватил телефонную трубку, комдиву звонить – да что это?  И  тут  связи нет. Обстрела не было – откуда порыв? Послал линейного, ругаясь, только  не матом, никогда. Телефонист – ворона! Проверять каждую минуту! А по рации – как сказать? Прямым текстом – невозможно, а кода на  такой случай никак же не предусмотрено. Радисту:
– Вызывай Десятого!
Услышал голос Боева – густой,  всегда  уверенный, надёжный – малость приуспокоился.  Сейчас  рассудит.  И,  поглядывая  неотрывно на  светящийся красный глазок рации, стал Топлев, извёртывая, объяснять.
– Вот тут пришёл к нам дядя один... Совсем не наш... Ну, с той стороны... На вруна не похож, я проверил вдоль и поперек. Говорит: через час-два...  а теперь уже меньше осталось... Мол, пойдут! И – валом! Да, повалят... А  Урал всё молчит... Что прикажете?
Боев – не сразу. Да он не говорлив. Думает. Ещё раз:
– И Урал – молчит?
Топлев, чуть не плача:
– Ну, ни звука!

 Ещё там подумал.
– Давай вот  что.  Переведи  всё касьяновское  хозяйство  – за  реку. Немедленно. И там занять позиции.
– А этим двум?
Даже слышно, как вздохнул Боев, при клапане:
– А этим двум? Пока стоять. И – будь, будь начеку. А что с линией?
– Послал, не знаю.
– Всем - в боевой готовности, и смотреть, и слушать.  Чуть  что  - докладывай.
Спустя сколько-то прибежал линейный. Клянётся, божится:
– В лесочке – вот такой кусок провода вырезали, как ножом. И – следы сбоку.
– Немцы?! Уже тут?»

 Продолжение повести в следующей публикации.

  23.06.2019