Рассказы о войне ветерана 96

                АДЛИГ  ШВЕНКИТТЕН

              Повесть.
     Автор Александр Солженицын.

 Александр Исаевич Солженицын(1918-2008), русский писатель, драматург,
эссеист-публицист, поэт, общественный и политический деятель.
Академик РАН по Отделению историко-филологических наук.
Лауреат Нобелевской премии по литературе (1970).

                «Памяти майоров  Павла  Афанасьевича  Боева
                и  Владимира  Кондратьевича Балуева».

Продолжение 3 повести.
Продолжение 2 http://www.stihi.ru/2019/06/20/2520

          7

 «В отсутствие комбата старшим  офицером  6-й  батареи  был  командир  1-го взвода старший лейтенант Кандалинцев. А  по  годам  он  был  и  старше  всех бригадных командиров взводов: под  40  лет.  И  росту  изрядного,  хотя  без статной  выправки,  плечи  не  вразвёрт,  голова  прежде  времени  седая,  и распорядительность разумная – его и другие комвзвода «батей» называли. А Олег Гусев, хотя и вырос среди  уличных  городских  сорванцов, от Кандалинцева ещё много жизненного добирал, чего б ниоткуда не узнать.

 Ещё  раньше,  чем  поставили  все  четыре  пушки  в  боевое  положение, Кандалинцев  распорядился  выставить  на  50  метров  вперёд  малым  веером – охранение. А замолкли оттянутые от  огневых  трактора, разрешил  расчётам чередоваться у орудий.  Гусеву  же  показал  на  каменный сарайчик,  близко позади:
– Пойдем пока, костям на покой.
 Чуть сдвинув батарею, можно было поставить её и ближе к удобным  домам, но отсюда стрелять будет лучше. Да сменные в расчетах туда и побежали спать.

 Гусев  тоже  в  два  дома заходил и покрутил приёмники,  надеясь,  что  попадётся  на  своём  питании, заговорит, нет, молчали глухо. Приёмники в домах – это  была  заграничная новость, к которой привыкали боязно: по всему Советскому Союзу  они  на  всю войну отобраны, не сдашь – в тюрьму. А тут вот... Очень уж хотелось Олегу узнать что-нибудь о нашем прорыве, какие б  ещё подробности. А батарейные рации ловили только одну нашу станцию на длинных – и никакой сводки о прорыве не было.
 Кандалинцева призвали в 41-м из запаса, два года он тяжко  провоевал  на Ленинградском фронте, а после ранения прислали сюда, в бригаду, уже  скоро тоже два года. Когда можно  хоть  чуть  отдохнуть, Кандалинцев  никогда  такого  не пропускал. Пошли в сарайчик, легли рядом на сено.

 А тишина-а-а.
– А может немцы в обмороке,  Павел  Петрович?  Отрезаны,  отброшены,  к Кенигсбергу жмутся? Может быть, вот так и война кончится?
Хотя Олег от войны совсем не устал, еще можно и можно. Отличиться.
– О-ох, – протянул Кандалинцев. И лежал молча. Но ещё не заснул же?
А Кандалинцев-то всё это знал-перезнал, он все партийные чистки на  том прошёл. И – несупротивным, усталым голосом:
– Нет, Олег, ничего у нас не переменится. Смотри  бы,  хуже  не  стало.
Колхозов? – никогда не отменят, они  очень  государству  полезны.  Не  теряй время, поспим сколько.

          8

 Да, война – повседневное тяжкое бремя со вспышками тех  дней,  когда  и голову легко сложить или кровью изойти неподобранному. Однако и  на  ней  не бывает  такого  угнетённого  сердца,  как  тихому  интеллигенту  работать  в разоряемой деревне девятьсот тридцатого-тридцать первого года. Когда  бушует вокруг злобно рассчитанная чума, видишь глаза гибнущих, слышишь бабий вой  и детский плач, а сам, как будто, от этой чумы остережен, но и помочь  никому не смеешь.
 
 Так досталось  Павлу  Петровичу  сразу  после  института,  молоденькому агроному, принявшему овощную селекционную  станцию  в  Воронежской  области. Берёг ростки оранжерейной рассады, когда рядом ростки  человеческие  и  двух лет, и трёх месяцев отправляли в  лютый  мороз  санями  –  в  дальний  путь, умирать. Видишься и сам себе душителем. И втайне знаешь, ни с кем не делясь, как крестьяне против  колхоза  сами  портят  свой  инвентарь.  А  то  лучшие посевные семена перемалывают в муку на едево.  А  скот  режут – так  и  не скрывают, и не остановить.  Потом  активисты  сгребают  последнее  зерно  из закромов, собирают «красный  обоз»,  тянут  в  город:  «деревня  везёт  свои излишки», а там, в городе, впереди обоза пойдёт духовой оркестр.

 От тех месяцев-лет стал  Павел  Петрович  всё  окружающее  воспринимать как-то не вполноту, недостоверно, будто омертвели кончики всех нервов, будто попригасли и зрение его, и смех, и обоняние и осязание – и уже навсегда, без возврата. Так и жил. В постоянном пригнёте, что райком разгневается за что – и погонят со службы неблагонадёжного беспартийца. (Хорошо если не арестуют.) И гневались не раз, и теми же омертвелыми пальцами подал заявление в партию, и с теми же омертвелыми ушами  сиживал  на  партийных  собраниях.  Да  какая безалаберность не перелопачивала людям мозги  и  душу? – от  одной  отмены недели, понедельник-среда-пятница-воскресенье, навсегда, чтоб и счёту такого не было, «непрерывка»-пятидневка, все работают-учатся в разные дни, и  ни  в какой день не собраться вместе с женой и  с  ребятишками.  Так  и  погремела безразрывная гусеница жизни, как косые лопатки траков врезаются в землю.

 И с этими навсегда притупленными чувствами Павел Петрович  не  вполноту ощутил и отправку на войну в августе сорок первого, младшим  лейтенантом от прежних призывов. И с тем же неполночувствием, как чужой и самому себе, и своему телу, воевал вот уже четвёртый год, и на поле лежал под  Ленинградом, тяжело, пока в медсанбат да в госпиталь. И как до войны  любой  райкомовский хам мог давать Кандалинцеву указания по селекции, так и на войне уже никогда не удивлялся он никаким глупым распоряжениям. Вот и война кончилась. Как  будто  пережил?  Но  и  тут  малочувствен оставался Павел Петрович: может ещё и убьют, время осталось. Кому-то ж  и  в последние месяцы умирать. Неомертвелое – одно чувство сохранилось: молодая жена, Алла. Тосковал.
Ну, как Бог пошлёт».

 Продолжение повести в следующей публикации.

  20.06.2019