Би-жутерия свободы 71

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 71
 
Затянутый в непрекращающийся поиск форпоста новаторских идей, подстрекаемых непомерными амбициями, Опа-нас, подтрунивая над собой, воздвигал баррикады навороченных или оборванных по краям обрывочных фраз. Это, по мнению его психиатра Евграфа Подлюкойца, требовало срочного лечения заамбразуренной цензурой и не исключало периодическую господолизацию автора в соответствующем заведении, находящегося в неведении министервства без утайки здравоохранения.
В борьбе с окружающей глупостью замысловатые утверждения Опы, заботливо укутывавшего не сформировавшиеся вкусы читателей, раздражали интеллект обывателя своей исключительной вычурностью. Одно время (его за подол не схватишь, если оно упущено) он лез ко всем с новаторским предложением, которое наводило на мысль, но не стреляло – лить джин с тоником на мельницу революции имени Лопа де Вега, но утихомирился, признав, что у каждого своя дорога в жизни – у кого увивающаяся, а у кого раскисшая.
Примером Опиного соглашательства служат его просроченные вольтерьяжные высказывания вроде подколодного вопросника на все случаи жизни: Стоит ли глухо бить в барабан досады после того, как застарелая страна с казарменным юмором прошла Краткий Курс обучения облучением и недоношенными идеями, потерявшими свою суть? А кто из нас, пойдёт за поросятиной к торговцу свинцом или загундосит под псевдонимом? Сотворивший мир мне известен, говорил Опа, изобильно награждённый жёнами рогами, но кто совратил его?
Если браки на взаимовыгодных жилищных условиях заключаются на небесах, добивающихся расположения созерцателей, то кому удалось разбить семью и покинуть гражданский лайнер в полёте? А не пришло ли времечко сбросить гнёт расквашенной кем-то заокеанской зелёной капусты и перекочевать на стабильное Евровидение разваливающейся экономики? Где она – незатухающая отечественная головешка мышления безвозмездно вывозимых умов, успешно проникавших в глубинку чертогов Самопознания, где молва братается со сплетней?
Зачем заключённому в собственные мысли переасфальтировать беговую дорожку втайне от картелей блюстителей порядка?
Кому ещё дано искушать «Наше» умышленное долготерпение на зловонной помойке стяжательства славы и разворовывания государственные кормушки, преуспевая на угодьях угодничества?!
И, пожалуйста не давите меня, дайте дозреть прыщу таланта!
Кроме вышеперечисленного Опа-нас (не без помощи местного философа Афанасия Кишечникова-Палочкина) вывел на чистую воду пять постулатов – никому ещё не удавалось даже с натугой:
в совершенстве экранизировать нижнюю часть его тела.
в профилактическом мышлении словить молнию;
рассекретить звуки грома, давая зарок и выдавая задаток;
просеять шумы контрастного душа дождя, не отказывая опустевшему стакану в удовольствии смотреть жерлом в лицо;
и отделить насущную задачу от приводимых наглядных примеров в учебнике по математике с ответами на последней странице.
У Опы не возникало тени сомнения, что Нострадамус, в его отдельном, Опином случае, отказался бы от гадания на кофейной гуще и мяуканья навалерьяненной кошки у чернушного бара «Вход беляшам воспрещён». Там, по слухам, лиловую сплетню пустили по кругу, и поэтому слово со-сре-до-то-чить-ся для бардопоэта звучало как автоматная очередь, а оранжевые циклопики сигарет глазели на него из полутёмного чрева бара.
«В Опа-насе трагически погиб писатель-фантаст, но не сюрреалист-поэт, припарашивающий сахарной пудрой успокоительных слов желающих и пытающихся выжить», – справедливо заметил критик Иван Пробадюкин – автор плаката в пустыне Горби «Мойте голову дождевой водой и прекратите вырубать виноградники».
Поэт-энергоноситель, так величал себя Непонашему, без стеснения открывал шлюзы чувственным флюидам. Варикозное расширение его кругозора являло собой беспредельность разлетающейся Вселенной. Он целиком полагался на попранное мужское достоинство, как на приемлимое явление женскому полу без умащивания мастикой, и незаметно из мальчишки на побегушках превратился в жертвенника под каблуком.
Заказывая в барах «Джин с гипотоником», Опа-нас прищёлкивал языком и повторял: «Выше меня только небо, пропылесосенное ветром». Тем самым он вызывал снисходительную сардоническую улыбку на искажённом аристократизмом лице Зоси, к которой любовно обращался «Оазис души моей!» С ней, прошедшей артподготовку в «Академии искусств», он чувствовал себя товарищем по комфортабельному оружию в укромной выемке за кустистым лобком, и готов был участвовать в чемпионате по присущему ей олимпийскому спокойствию.
Когда она впервые назвала его шляпой, он приложил все усилия, чтобы не оказаться нахлобученным. Опа усвоил, что, борясь с собственным весом, Чёрного пояса не заполучишь. Задействовав изнаночную сторону растиражированного успеха, он схватывал, Зосино подвижное лицо – губы двигались в одну сторону, нос в противоположную, глаза застыли на месте. Замешательство она испытывала только во время чаепития, когда у неё сосало под ложечкой в руках оттого, что на линии накренившегося горизонта вырисовывался украшенный огнями ночной Конфеттэн, от которого – ни помощи тебе, ни сопротивления. Единственное, что пугало Опа-наса в подруге – это её заветное желание в состоянии невесомости отдаваться нахлынувшим чувствам при падении японского авиалайнера, где накрахмаленные стюардессы отвешивали поклоны только изящным пассажирам, мимо которых можно было протиснуться.
Летать Опа не любил, боясь летального исхода, что единило его с кумиром Адриано Перепелентано, родившимся со спагетти на ушах  (утрусская лапша ему не угрожала, по слухам, распространяемым в литературных кругах индикатором польско-китайской поэзии Ежи Ли-Возопил с девизом «Кушать, чтобы не отощать. Любить, чтобы было о чём вспомнить!»)
А вот что напоследок поведал автору этих строк сам Опа. «В последнее время я всё больше понимаю кошек, собак и лошадей и это радует. С попугаями отношения сложились посложнее, не говоря уже о людях, где любая девица становилась пробным кадром». Автор берёт на себя смелость воспроизведения интервью, взятого у Опа-наса стайкой попугаев в присутствии, собак и лошадей (смех закадровый, ржанье натуральное, люди не допущены).

Синий – Входили ли вы в состав Золотой молодёжи?
О. – Да, но со временем цвет её выцвел из-за подрыва моральных устоев, и нас всех, не мешкая, выловили по одиночке.

Жёлтый – Правда ли, что с вашей точки зрения, мелкая интрижка повод для шантажа?
О. – Да. Возьмём мою первую любовь. Я ей нужен как валюта, имевшая хождение «За три моря» и вышедшая из употребления.

Красный – На вас клеветали?
О. – Ещё бы! До сих пор по ночам просиживаю лунными часами под ольхой оленёнком, запятнанным бликами листвы.

Зелёный – Вы одеты в национальные цвета, но не той страны в которой живёте. Как это воспринимать?
О. – Как хотите. Ничего предосудительного. Люблю выглядеть подозрительно – это привлекает ко мне внимание ряда женщин пронумерованных в мозгу.

Оранжевый – Вы комплексуете?
О. – Да. Я – ежедневное бедствие, представляющее угрозу усреднённому интеллекту и звонящее в рельсу “Open radio”.

Голубой – Случалось ли с вами что-либо сверхъестественное?
О. – Да, например, в математике я далеко не заплывал, боясь, что у меня сведёт ноги к нулю. И ещё, на уроке Прогневанной литературы я расшифровал бестселлер как подвал где хранится зарплата, задержанная при выходе с завода, а балласт – последним балом Наташи Ростовой. Помню, портрет Толстого побагровел и демонстративно отвернулся к стене, а ниже него  начал вырисоваться анус с моноклем. Просто какой-то электрошмок!

Чёрный – Служили в армии разводящим тоску?
О. – Недолго. Разок козырнул, щёлкнул по носу пробегавшую мимо мышь каблуком,  сделал Раппопорт кругом и вышел.

Сиреневый – Кем вы мечтали стать?
О. – Удачливым корбанатом для карбонариев или бухгалтером с манерами вышколенного лакея. Но деятельный отец сказал: «В борьбе с воспалением следует знать истинное положение свищей, что не добавляет расовой чистоты, так как по пятому пункту мы отношения не имеем к рабочим пчёлам и трудящимся муравьям».

Фиолетовый – Какие яркие воспоминания детства приходят вам на ум после излучения из реки лучевой кости?
О. – Феерические и самые радужные, как у турка, пытающегося сменить ятаган на рыбу-меч в фильмотеке снов. Я был подвергнут дисциплинарным взысканиям. Учительница от меня не отставала, хотя знала, что я отсталый ребёнок, и оставила меня после уроков, чтобы я справился с ней как с домашним заданием, проделывая со мной чёрт знает что. Это привело к положительным результатам – на занятиях по физкультуре я сделал магендовид на кольцах. Обрадованная семья подала заявление на выезд на «незаконнорождённую» территорию – Израиль.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #72)