Камера обскура
Томлюсь одновременно в трёх темницах я.
Мне трудно дать о них известье верное.
Знай: слепота - моя темница первая,
Мой дом - вторая, третья - тело скверное.
Ему вторил сонет Джона Мильтона, мало напоминавший обычный мадригал:
Глаза у вас - два солнца, от огня
Которых меркнет взор мой ослепленный:
Ведь в Ливии, жарою истомленной, -
И то не так палит светило дня.
Во мне клокочет, грудь мою тесня,
Какой-то пар, сухой и раскаленный -
Хоть вздохом бы назвал его влюбленный,
Слов, чтоб его назвать, нет у меня.
Днем, госпожа, он заперт, как в темнице,
А если ночью вырвется порой,
То сразу остывает и ресницы
Мне жжет соленой ледяной росой,
И вас, моя заря, от мук рыдая,
Без сна я до рассвета ожидаю.
"Несчастье заключается не в слепоте, а в неспособности переносить слепоту," - заключал великий англичанин. Если его "Потерянный рай" ностальгически символизировал утрату изначально данного нам блаженства пяти чувств, то его великий эллинский предшественник, сатирически изобразивший в "Одиссее" Циклопа, яростно восставал против камеры обскура - обличая ее, целя в ее образ копьем по примеру первобытных охотников. "Джен Эйр", "Слепой музыкант" Короленко, соратник Паниковского Кот Базилио, Дея из "Человека, который смеялся" и бедный граф Глостер из "Короля Лира" - кое-кто из тех, для кого свет не погас, пытался разобраться в таинстве двойного мрака: если, конечно, учесть, что чужая душа потемки... Кто, например, знает, что в образе слепого хранителя библиотеки - монаха Хорхе Бургосского - автор знаменитого романа "Имя Розы" вывел Хорхе Луиса Борхеса? Вот что однажды написал сам гениальный эрудит из Буэнос-Айреса:
ON HIS BLINDNESS
Без звёзд, без птицы, что крылом чертила
По синеве, теперь от взгляда скрытой,
Без этих строчек (ключ от алфавита —
В руках других), без камня над могилой
Со скраденною сумерками датой,
Неразличимой для зрачков усталых,
Без прежних роз, без золотых и алых
Безмолвных воинств каждого заката
Живу, но "Тысяча ночей" со мною,
Чьих зорь и хлябей не лишен незрячий,
Со мной Уитмен, имена дарящий
Всему, что обитает под луною,
Забвения невидимые клады
И поздний луч непрошеной отрады.
Искренне прочувствовать чей-то природный изъян чаще всего способен тоже ущербный. Так, самые проникновенные строки о слепоте, когда-либо мной прочитанные, принадлежат моему духовному учителю Арсению Тарковскому, лишившемуся на войне руки (стихотворение "Слепой"):
...Любой пригорок для слепца примета.
Он шел сквозь шу-шу-шу и бу-бу-бу
И чувствовал прикосновенья света,
Как музыканты чувствуют судьбу,—
Какой-то облик, тремоло предмета
Среди морщинок на покатом лбу.
К его подошвам листья прилипали,
И все ему дорогу уступали.
Ты помнишь руки терпеливых швей?
Их пальцы быстрые и целлулоид
Ногтей? Ужель подобия клещей
Мерцающая кожа не прикроет?
В тугих тисках для небольших вещей
Иголка надломившаяся ноет,
Играют ногти, движутся тиски,
Мелькают равномерные стежки.
Коробка повернется костяная,
Запястье хрустнет... Но не такова
Рука слепца, она совсем живая,
Смотри, она колеблется едва,
Как водоросль, вполсвета ощущая
Волокна волн мельчайших. Так жива,
Что через палку свет передается.
Слепец шагал прямей канатоходца...
Собственно, на этом надо было бы и закончить. Но мне захотелось вспомнить одно свое юношеское стихотворение - с которым я когда-то поступал в Литературный институт. Называлось оно "Паганини". Да простят меня взыскательные читатели...
ПАГАНИНИ
Смычок сгорел в руках у скрипача,
Сквозь пальцы струйкой дыма просочился.
Скрипач прозрел: как будто сгоряча
Разыгрывать незрячесть разучился...
Он остывал. Но были начеку
Его зрачки. Невольник Гименея –
Всей раскаленной плотью каменея,
Еще он скрипку ревновал к смычку.
В музейной мгле, где несть числа венкам,
Над статуями звуки затихали.
Скрипач взирал. И руки затекали.
Уже он скрипку ревновал к векам.
13 ноября 2013 г.
Свидетельство о публикации №119061207196