Нашлась же дура... рассказ

Нашлась же дура

    «Пустите меня к нему!» — крик отчаявшейся девушки еще долго стоял в ушах начальника зоны.
    «Нашлась же дура! — прохрипел он и задумался. — А может и вправду у них любовь? —
    заключенный из третьего корпуса (Порфирий Никанорович забыл имя) уже третий срок досиживал, когда по переписке нашла его (на свою голову) одна зазнобушка. — И что бабам нужно? Не сидится им в родных стенах на воле. Что там мужиков не хватает? Или скромность и неброская внешность не дает возможности подойти и подмигнуть кому-нибудь? А можно просто набраться храбрости и сказать в шутку: ’Чего ты на нее зеньки вылупил, я буду краше и желанней для тебя! Только попробуй, понравится!’ А, впрочем, все бабы одним миром мазаны», — Порфирий Никанорович любовно погладил початую бутылочку первача и ласково провел по ее поверхности. Вроде и предмет, а как ему напомнило Лизу, которая приходила к нему отмечаться по четвергам. Исполнительная буфетчица была чем-то вроде зубной щетки, только с той разницей, что пользовался ею раз в неделю.
    «Ну, да! Вот бочок у бутылки в самый раз как у Лизочки, да и во всем другом похожа. Так же обжигает и также одурманивает. Хотя нет! Бутылочка не надоедает, хотя и каждый день к ней прикладываюсь, а вот Лизуха вредная. Ну кой черт рот открывает? Сделала свое женское дело и гуляй! Так нет! Про жизнь начинает сударить, блин! И опять одно и то же, зануда! Как муж бил, как посадили его по пьянке соседа приревновал и ножичком пощекотал, как за ним увязалась сюда, а он спетушатился и видеть ее не хотел. Стыдно что ли или понравилось? А ведь ради частых свиданий сюда в глушь и морозы приперлась. Хотя спетушатился муж окаянный не по своей воле, законы тут суровые, а люди сидят порой уважаемые, даже приходится с некоторыми считаться».
    Вспомнил Порфирий, как пригрел бедную женщину, устроил буфетчицей в двух часах езды от зоны на железке, на станции.
    «Эх! - начальник исправительно-трудовой колонии налил себе и ему, ну тому, котторый напротив сидел. — Будем! — он запрокинул голову привычным движение, ожидая приятного ощущения жжения и теплоты.Собутыльник точь-в-точь повторил его движения. — Понимает, не в первый раз!».
    Потом зеркало почему-то затуманилось. Отражение Порфирия скривилось синхронно с ним и поставило стакан на стол. А зачем ему посторонние? За жизнь он и сам с собой поговорить умеет. Вот, как сейчас, только протрет зеркало и пойдет гутарить.
    ***
    Со стороны нам кажется, что не может червяк гордиться своей судьбой, ползая по грунту в самых темных закоулках. А жизнь часто опровергает истины.
    За окном завывала на все лады «волчья стая» ветров, которые, кажется, собрались сюда со всего побережья Охотского моря.
    «Ну ладно, коль приехала, будет ей «свадьба с приданным!» — мысли одна обиднее другой проносились в голове прирожденного надзирателя. Если не лукавить, то здесь, именно здесь его место. Призвание этого человека было в том, чтобы охранять изменников родины, изгоев, не давать им глумиться над честными людьми. И Остраханский гордился этим. Да, он был на своем месте.
    Как хорошо, что ему не пришлось прозябать где-то в Москве или Ленинграде мелким чиновников, а даже и ударником труда. Он считал себя скромным трудягой на благо родины страдающим в глуши. И эта мысль согревала больше печки, в которой весело потрескивал огонь. Да, он маленький человек, но великий духом. А как он скучал за своим старым казённым шкафом, никогда не видевшим нарядных костюмов, когда оказался однажды на курорте среди зелени пальм и шика мраморных лестниц профилактория. А еще больше разрывалось сердце у шикарного камина, где вытянув лениво ноги большие начальники со своими расфуфыренными бабами посасывали коктейли. Тогда подумалось: где его старая кочерга, которой помешивал угли в печурке? И всякие заморские вина только щекотали горло. Вот скоро вернется домой и в буфете на вокзале станции Таежный кут, где поезд останавливается раз в сутки, попросит буфетчицу Лизу бутылочку столичной, с грязной этикеткой. Вот оно родное. И студёное море, в которое окунешься -(аж дух захватывает от холода!), в сто раз милее и роднее противных купаний в тепленькой, словно остывший чай, морской водичке Геленджика. Нет, та, сотканная из удобств жизни не для него.
    А потом поставит Лизку раком и вперед паровоз!
    Обижается девка порой, что забывает ее поцеловать, так ведь он не против, только всегда почему-то начинает торопиться, вспоминает про работу и неотложные дела. А дел-то всего: выслушать рапорт дежурных по корпусам и пару раз дать в морду, тому кто подвернется первый в своем усердии, подойдя слишком близко. Сам дурак, че подошел на опасное расстояние?
    Зубных врачей тут днем с огнем не сыскать на расстоянии двух тысяч километров. А хорошо по зубам дать! Звук, когда челюсть сломанная хрипит, знатный! Ну да. Удовольствий тут немного. Крайний север.
    Разве что баньку ему сделают, тоже хорошо косточки попарить березовым веником, а потом и подчиненного отстегать им для разнообразия. Ну того, кого выберет вместе попариться. Хороша жизнь, и другой ему не надо. Вот еще развлечение порой случается, когда новеньких привозят. Непуганые. Но ничего, их здесь сделают пугаными. Да не все выдерживают местные «красоты». Много новеньких переезжает мирно на кладбище за оградой. Кто на ножик напорется, кто сам себе петлю сварганит, если мастер рукодельничать.
    Последняя капля никак не хотела покидать бутылку. Порфирий со злости швырнул ее в зеркало. Раздался треск разбивающегося стекла и собутыльник исчез, обсыпав мелкими осколками начальника.
    На руках появилось несколько порезов. Порфирий облизнул окровавленные пальцы. Все таки своя кровинушка, жаль. А о чужой пусть ее хозяева позаботятся.
    Ну все. Он решился. Лизка сегодня не приехала. Придется невесту оприходовать. Даром что ли ехала за тридевять земель. «А что ей остается, бедной? — вдруг с жалостью подумал захмелевший Порфирий. — Может не надо? Может перетерплю? Как-никак невеста без пяти минут. Уже и священник завтра приедет, свадьба. Тоже ведь развлечение. А я девку опозорю, жених не примет».
    «Нет примет!» — улыбнулся ему собутыльник в остатке зеркала.
    «Ну, ладно, с богом, — Порфирий для храбрости выпил еще стакан самогонки. — Она еще мне и спасибо скажет. Жених-то дохляк-дохляком, ни на что не годный, видел его. И что она к нему привязалась? Ждать-то еще пяток лет. Нет! Мой долг пригреть женщину, дать понять, что есть на свете настоящие мужчины!»
    ***
    Прием невесты по представлениям Порфирия прошел на славу. Покалякали о том о сем, выпили, закусили.
    Вначале он старался аккуратно все обставить, прикинулся интеллигентом.
    Женщина даже пару раз улыбнулась, когда он попытался неуклюже попользоваться столовым прибором и салфетками. Потом мужику все это надоело и, когда разум затуманился выпитым, а женщина по его понятиям созрела, он порвал на ней платье и с ревом бросил на кровать. И все пошло по накатанной.
    Только по возможность старался сдерживать свой пыл: все же городская, еще бог знает, что о нем подумает? А ему хотелось оставить хорошее впечатление.
    Вначале невеста сопротивлялась, а потом сдалась. И что ей бедной оставалось?! Знала ведь, куда ехала! Таежный край! Сразу весь романтизм из головы вылетел под грузом тела начальника колонии.
    Облегчённо вздохнула только, когда он слез с нее и, как ни странно, извинился за свое грубое поведение.
    Ей, несмотря на ужасное положение и боль, даже стало смешно. Сознание констатировало:
    «Звериная вежливость! — а внутри сверлило: — Скажи спасибо, что не убил под горячую руку!»
    Порфирий стал одеваться.
    «Ну вот, а ты, дурочка, боялась. чё мне щеку окровавила, я ж к тебе с нежностью пришел. Возьми! — он протянул ей марлевый пакет из еще видимо довоенных запасов. — Вытрись. Невеста».
    С трудом в пьяной голове пробилась мысль:
    «Это же надо! Девкой оказалась нетронутой. А уже тридцать пять годочков. И куда ее родители смотрели?»
    Начальник колонии налил женщине, над которой надругался, стакан водки.
    — Пей! Поможет успокоиться. Чего разрыдалась?
    Женщина сделала несколько судорожных глотков, и по заплаканному лицу расползлась пьяная улыбка.
    «Ну вот! — Порфирий передумал уходить и опять стал раздеваться. Потом сдавил женскую грудь и повторил „вторую посадку“, как говаривал в таких случаях один из его клиентов, отбывающий пожизненную старый летчик. На этот раз он посадил женщину лицом к себе на колени. Пусть привыкает, невеста. Еще будет за школу благодарить».
    На этот раз Порфирий быстро выдохся. Женщина уже не сопротивлялась, а посапывала и стонала, интуитивно понимая, что возможно этим поможет извергу скорей разрядиться и освободить ее.
    «И чё она стонет? Я же ей не по зубам, а по женской части! А может ей приятно?
    Я как-никак мужчина видный!»
    ***
    Утром невесту застали в петле. «Рукодельницей» оказалась, как называл таких Порфирий.
    Хоронили вчетвером: начальник колонии, поп, жених и охранник при исполнении.
    Все чин-чином. Посидели, правда вместо свадьбы поминки. Ну какая разница! Водочка, угощение то же!
    — Хорошо посидели, — крякнул захмелевший священник, а жених, которого по такому случаю тоже пригласили, смотрел злюкой.
    — Чего лыбишься! — начальник выхватил пистолет и выстрелил в упор.
    — Ну я пойду, — испуганный священник встал и попятился к двери.
    — Никитка! — Прикрикнул Порфирий на часового! — Смотри у меня! Ничего не видел! Понял! А то! — он поднес пудовый кулак к глазам охранника.
    — Закопаешь его в ту же могилку, где и невеста покоится, бедняжка. Ну все, иди.
    Порфирий уставился в окно, опять начиналась пурга.
    Сегодняшний день и внес некоторое разнообразие в его жизнь. Вдруг все надоело.
    — А может попросится на пенсию? Взять буфетчицу Лизку и махнуть куда-нибудь на Камчатку? — глаза пьяного начальника налились мечтой.
    — Я извиняюсь, Порфирий Никанорович, но мы сейчас на Камчатке сидим!
    — Болван! — Порфирий прицелился, но изображение охранника прыгало, двоилось, троилось. — Ладно, пошел! Да! Покойника забери, а то скоро вонь пойдет!
    «Скорей бы четверг и в объятиях Лизоньки забыть неудачный день», — мысли приходили, путались, спотыкаясь одна о другую. И еще дума коробила душу: забыл даже спросить как невесту звали. Нехорошо получилось.
    Потом посмотрел свежую почту.
    «О! Еще одна невеста едет к покойнику. И чем он их приманил?»
    Мужская стать опять напряглась.
    «Работка, друг мой, предстоит. Ты уж не подведи», — он ласково провел рукой по члену и решительно отодвинул начатую бутылку. Нужно было встречать невесту.
   
    2
   
    Валентина работала в одной из туристских фирм в районе Арбата. Она любила это непрерывное мелькание лиц. Казалось, что если один день проживет без толпы, то зачахнет как те цветочки, который она постоянно забывала поливать с непривычки. И как это люди отваживаются содержать домашние оранжереи?
    Вот на днях она наконец посетила сотрудника, московского японца, который много лет проживал в столице и уже давно стал своим. Но его домашний сад — это что-то!
    Большая комната была отдана карликовым деревьям, которые располагались на холмистой полянке, усыпанной клумбами и мостиками через сладко журчащую игрушечную речку. Все это великолепие сопровождал легкий гул мотора, который через систему насосов накачивал воду в маленький водопад, возвышающийся на минихолмике.
    И откуда-то раздавалось записанное на диск пение птиц. И это чудо располагалось прямо дома!
    Потолок в этом волшебном уголке был прозрачным, Крыша пропускала солнечные лучи и давала жизнь маленькому домашнему чуду.
    Да! Можно тут целыми днями находиться! И никуда ехать не нужно!
    — Как у вас замечательно!- с тех пор японец стал занимать в жизни для Валентины особое место.
    Она сама напрашивалась к нему в гости, чтобы еще раз повидать эту великолепную оранжерею.
    Кроме сада, который располагался посредине комнаты, по углам располагались в кадках пальмы со всего света. Рядом с каждой, как в Никитском Ботаническом саду под Ялтой, где Валентине однажды пришлось побывать, располагалась табличка с названием растения и местом, откуда оно родом. Множественные хвалебные слова и эпитеты, раздаваемые сотруднику за создание чуда постепенно переросли в привязанность.
    Валентина и не заметила, как однажды среди великолепия оранжереи Цуйоту стал ей оказывать знаки внимания, как женщине и постепенно влюбилась. Нет. Она влюбилась не в хозяина, а стала заложницей великолепия его оранжереи и карликового сада.
    Сидя на скамейке в глубине комнаты даже не помнила, когда он ее первый раз поцеловал, когда предложил стать своей женой.
    Ей нравились жеманные манеры Цуйоту. Перед тем, как ее обнять, он усиленно кланялся и миллион раз просил извинить за то, что собирался с ней сделать.
    ***
    Вот так незаметно она стала матерью двух маленьких деток ее глазами и японскими волосиками.
    А как ему нравилось, когда она за любую мелочь благодарила по японски: аригато!
    Хотя разве можно назвать мелочью поход в «Большой Театр» или «Вахтанговку?»
    Когда привезли сокровища из гробницы фараона Тутанхамона, мужа-япошку невозможно было оторвать от стендов с экспонатами. И порой ей казалось, что Цун любил не ее, а красоту изгибов ее тела.
    Он с наслаждением вдыхал запах Валентины и любил водить пальцем по всем изгибам женского тела. И женщине казалось, что она для Цуна только продолжение оранжереи или попросту экспонат коллекции.
    Постепенно появилась привычка, хотя ожидаемая любовь не пришла. А может быть она ее и не заметила. Ведь они было такие разные. Была у Валентины одна тайна. Отец, уже много лет разведенный с мамой. Как хотелось его увидеть, но... занесло отца после развода со слов мамы куда-то далеко... кажется, на Сахалин, а может еще дальше, хотя разве бывает дальше?
    Потом в жизни Валентины случилось одно приключение, как-то раз муж-японец затащил ее на великосветский раут. Так познакомилась с одной женщиной, Ольгой. Они быстро сдружились, хотя Ольга была простушкой и напуганной «птицей», избегающей внимания мужчин. По какой причине сама не знала. То ли природная скромность, стыдливость, доведенная до абсурда, то ли еще что.
    Но подруга с удовольствием проводила время с Валей и ее детьми, жила ее жизнью.
    Но однажды, она пришла в строгом платье и очень серьезная.
    — Валюша, я выхожу замуж?
    — Ну и за кого же скрытница такая?
    — Он заключенный!
    — Что? — Валентина чуть не свалилась на карликовые деревца сада.
    Потом она просидела с будущей «женой декабриста» до рассвета, как в шутку назвала подругу.
    ***
    «Ольга его полюбила, пусть и по переписке. Она сейчас счастлива... а я?»
    Ответ на этот вопрос застрял где-то в глубине груди и давил непонятной нереальной болью.
    Легкая зависть змейкой залезла в душу.
    Потом получила письмо от другого заключенного, стала втайне от мужа с ним переписываться. Письма до востребования. Как она их ждала. Наконец, и в ее жизни появилось что-то романтическое!
    Когда подруга уже уехала к жениху в Сибирь, Валя регулярно посещала ее квартиру и кормила рыбок в аквариуме. Однажды обнаружила письмо от того, к кому уехала подруга.
    О ужас! Почерк знакомый и имя. Оказывается это тот же человек, к которому поехала Ольга.
    На душе стало гадко! Но какая же я сволочь! Мужа обманываю, получила любовника-заочника.
    А ведь собиралась даже разводится. Подруга заразила романтикой! Но своего решения Валя не изменила. Детей решила оставить временно с мамой, бабушка присмотрит, родные же как-никак. Правда предстоял тяжелый разговор с матерью.
    Мама, все поняла с полуслова.
    Она неожиданно сказала:
    — Езжай дочка. — хлебни пороху. Я тоже такая была в твои годы. Отговаривать не буду. Но учти...
    Мать заплакала. Я ведь тоже вот как ты рванулась. Работал твой отец в системе лагерей для заключенных. Не выдержала всего этого кошмара.
    Я ведь сама его бросила и уехала домой с тобой на руках. Так что ты на родину собралась, — женщина грустно улыбнулась и тяжело вздохнула.
    Валентина решила мужу ничего не объяснять... потом в письме.
    Вот так решила сорваться с маленькой сумкой и совсем необходимым. Ну и потеплей оделась, все же ноябрь там — это не ноябрь здесь. Даже унты приобрела.
    Перед самым отъездом получила письмо от подруги уже с места. Предсмертное.
    На ватных ногах ушла с почты домой, даже не помнила, как добралась. Два раза ее, упавшую на проезжую часть улицы, объезжали машины, чудом не сбили.
    — Значит Оленьки больше нет! Она так и не узнает, что ее жених и меня позвал, сволочь! И ведь влюбилась в этого смазливого преступника! Дура!
    Но она решила ехать, хотелось посмотреть ему в глаза, плюнуть в эту харю!
    И вот, наконец, она открыла дверь начальника колонии, который хотел с ней побеседовать!
    Невероятно! На нее смотрел отец! Постаревший, но это был он!
    Потом сразу, почти с порога, захмелевший мужчина, отправив охрану, потянул ее в глубину соседней комнаты, толкнул на кровать, дохнул перегаром и изнасиловал.
    Она пыталась кричать в лицо этому негодяю: «Папа! Что ты делаешь?» — но сопящий самец не успокоился пока не закончил свое мерзкое дело. Он был вдребезги пьян и невменяем.
    И как-то резко внезапно заснул.
    Валя осторожно освободилась из омерзительных объятий и на цыпочках подошла к стулу, где на спинке висел мундир. Нащупала оружие. Вот пистолет. Сейчас она смоет свой позор и отомстит и за себя, и подругу... и за маму!
    Раздался одиночный выстрел. Дежурный охранник вбежал в комнату и с удивлением глядя на начальника, стал выкрикивать Порфирий Никанорович, Порфирий Никанорович, что с вами?
    — Я его застрелила, арестуйте меня!
    — Да пошла ты! — ничего не понимающий после второй бутылки выпитого поддатый охранник продолжал тормошить начальника колонии.
    Валя быстро оделась, спустилась по ступенькам с особняка, стоящего рядом с входом в колонию и встретив водителя, который привез ее, спросила:
    — Вы обратно? Я с вами.
    — Так быстро? — спросил молодой парень, который завез почту и выполнил мелкие поручения работников исправительного учреждения.
    — Да, я уже управилась!- женщина взяла себя в руки. Никто не видел, а тот алкоголий-охранник ничего завтра не вспомнит. Нужно домой к мужу, нужно продолжать жить, растить детей.
    — Ах! Да! — я же Цуйоту уже отправила письмо, что бросаю, подаю на развод! Дура! Ладно, приеду, разберемся.
    Дом встретил журчанием маленькой искусственной речки и пеньем птиц, запахом магнолий и уютом.
    На их скамейке сидел муж, наклонившись слегка вперед. Под ним лужица крови.
    Потом ей сказали, что это у них называется харакири.
    Валя вызвала полицию. И ей почему-то не было его жалко.
    Как же очерствело ее сердце за последние дни.
    — Мам, я его убила! — сказала Валя на похоронах.
    — Нет дочка, у них такой японский обычай. Он просто оказался суицидником.
    — Нет мама! — Я убила отца!
    В этот момент стая ворон, словно кем-то потревоженная, сорвалась с ветки и с карканьем отлетела в сторону.
    Казалось, умные птицы все поняли и не хотели мешать людям переживать горе.
    А через несколько месяцев женщина почувствовала в животе толчки.
    Это ее отец напомнил о себе на шестом месяце беременности.