***
Перешагнуть через смерть, оставить на «другом берегу» тело «ветхого Адама» предстояло Андрею Болконскому в романе «Война и мир».
«Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер. Но в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собой усилие, проснулся.
«Да, это была смерть. Я умер — я проснулся Да, смерть—пробуждение!»
Так же пережил свою смерть Иван Ильич:
«— Кончено! — сказал кто-то над ним. Он услышал эти слова и повторил их в своей душе. «Кончена смерть,— сказал он себе.— Ее нет больше».
Раздвоение в момент смерти на вечного и временного наблюдателя поразительным образом похоже на модель воображаемого подлета к области черной дыры. Если смотреть снаружи, то подлет этот будет длиться вечно, однако изнутри черной дыры тот же процесс выглядит иначе. Путешественник спокойно пересекает незримую черту горизонта событий и влетает в «дыру» примерно за полчаса.
Полчаса и вечность равны друг другу.
Современная физика и космология знают и не такие чудеса.
Подлетать к черной дыре, вечно влетая в нее за ограниченный промежуток времени, можно лишь уподобившись лучу света, если мчаться со световой скоростью. Ф. М. Достоевский, переживший приговор к смертной казни «расстрелянием», ощутил и уподобление свету, и относительность времени, когда минуты вмещают вечность. Переживание это передано во всех подробностях в рассказе князя Мышкина в романе «Идиот».
«Он помнил все с необыкновенною ясностью... Потом, когда он простился с товарищами, настали те две минуты, которые он отсчитал, чтобы думать про себя... ему все хотелось представить себе как можно скорее и ярче, что вот как же это так: он теперь есть и живет, а через три минуты будет уже нечто, кто-то или что-то,— так кто же? где же? Все это он думал в две минуты решить!
Невдалеке была церковь, и вершина собора с позолоченною крышей сверкала на ярком солнце. Он помнил, что ужасно упорно смотрел на эту крышу и на лучи, от нее сверкавшие; оторваться не мог от лучей: ему казалось, что эти лучи его новая природа, что он через три минуты сольется с ними... «Что, если бы не умирать! Что, если бы воротить жизнь,— какая бесконечность!»
Время перед казнью растягивалось до бесконечности» Нечто подобное ощутил перед смертью герой Л.X.Борхеса в момент расстрела. Это писатель по имени Хладик. У него была одна мечта: до расстрела закончить драму, но концовка не получалась. И вот он стоит у кирпичной стены под дулами винтовок:
«На висок ему упала тяжелая капля дождя и медленно Поползла по щеке. Сержант выкрикнул слово команды.
И тут окружающий мир замер. Винтовки были направлены на Хладика, но люди, которые должны были убить его, не шевелились...
Он закончил свою драму. Не хватало лишь одного эпитета. Нашел его. Капля покатилась по щеке. Хладик коротко вскрикнул, дернул головой, четыре пули опрокинули его на землю».
Казалось бы, чисто мистическое переживание растянутого мгновения было, как выяснилось сегодня, отражением вполне реальных особенностей пространства-времени, свойственных нашей вселенной в мире световых скоростей. Видимо, не случайно Ф. М. Достоевский в момент смертного приговора вместе с ощущением бесконечно длящегося мгновения почувствовал какую-то внутреннюю связь со светом, отраженным от куполов.
Один из создателей новой научной картины мира В XX столетии физик Вернер Гейзенберг очень ясно истолковал относительность мгновенного и бесконечного времени в мире световых скоростей: «Из эйнштейновской теории мы знаем, что область настоящего конечна, что она тем дольше длится, чем дальше удалено от нас место события».
«Вечное мгновение» как бы выходит за пределы времен, это такое состояние мира, о котором князь Мышкин говорит, вспоминая слова из Апокалипсиса: «И голос был, что времени больше не будет»,— что понималось обычно как финал истории, конец света. Но было и другое, более глубокое понимание конца времен; время исчезает потому, что «для Бога один день как тысяча лет и тысяча лет как один день».
Воскреснуть — значит выйти за круг времен, перешагнуть рубеж, за которым «времени больше не будет».
Человеческий духовный мир, конечно, отражает жизнь всей природы. Сегодня это общепризнанно, литературоведы давно приняли на вооружение термин «психологический параллелизм». Осталось распространить это сложное понятие на космос и все мироздание. Кроме жизни природы есть еще жизнь вселенной, ее особо тонко ощущают писатели и поэты.
«Говорил о жизни вне времени, о том, что только здесь на земле есть прошлое и будущее, а там нет, и потому там есть возможность знать и будущее».
Именно так понимал воскресение Лев Толстой.
«Что значит «будущая жизнь»? Можно верить в жизнь, но для жизни вечной наше понятие «будущая» совершенно неприложимо» (Гольденвейзер А. Б. Вблизи Толстого. М., 1959).
Однажды Л. Толстой сформулировал эту мысль еще яснее: «Прежде всего про состояние после смерти нельзя сказать, что оно будет. Бессмертие не будет и не было, оно есть».
Может быть, благодаря такому ясному и чистому ощущению герои Толстого всегда благополучно минуют барьер темноты, выходя к ослепительному свету в конце туннеля. Иная судьба мятущихся грешников Ф. М. Достоевского. Вот ночная исповедь двух заблудших душ — Свидригайлова и Раскольникова.
Свидригайлов:
«Привидения — это, так сказать, клочки и отрывки других миров, их начало. Здоровому человеку, разумеется, их незачем видеть, потому что здоровый человек есть наиболее земной человек, а стало быть, должен жить одной здешнею жизнью, для полноты и для порядка. Ну, а чуть заболел, чуть нарушился нормальный земной порядок в организме, тотчас начинает сказываться возможность другого мира...»
Раскольников:
«Я не верю в будущую жизнь».
Свидригайлов:
«Нам вот все представляется вечность как идея, которую понять нельзя, что-то огромное, огромное! Да почему Же непременно огромное? И вдруг вместо всего этого, представьте себе, будет так одна комнатка, этак вроде деревенской бани, закоптелая, и по всем углам пауки, и вот и вся вечность...»
Как похоже это на сужающееся пространство черной дыры для «внешнего» наблюдателя, который вечно летит в сужающуюся тьму и никогда не достигнет света.
Иначе видит вечное мгновение «внутренний» наблюдатель князь Мышкин, удостоенный света:
«Вдруг, среди грусти, душевного мрака, давления, мгновениями как бы воспламенялся его мозг... Ощущение жизни, самосознания почти удесятерялось в эти мгновения, Продолжавшиеся как молния... Ведь это самое бывало же, ведь он сам же успевал сказать себе в ту самую секунду, что эта секунда, по беспредельному счастию, им вполне ощущаемому, пожалуй, и могла бы стоить всей жизни». «В этот момент,— как говорил он однажды...— в этот момент мне как-то становится понятно необычайное слово о том, что времени больше не будет. Вероятно,— прибавил он, улыбаясь,— это та же самая секунда, в которую не успел пролиться опрокинувшийся кувшин с водой эпилептика Магомета, успевшего, однако, в ту самую секунду обозреть все жилища Аллаховы».
Мы признаем, что вселенная существует вечно; и одновременно каким-то непостижимым образом отказываем человеку в праве ощущать эту вечную жизнь в себе. Если жизнь — высшая форма существования материи, а человек — венец этой жизни, то как можно сомневаться в его причастности к всемирному бытию? Опыт вселенской жизни, сама идея космического бессмертия в значительной мере опошлена всякого рода конкретными представлениями, уподобляющими жизнь космическую жизни земной. Занавес над тайной приподнят Альбертом Эйнштейном, но именно ему больше чем кому бы то ни было свойственно чувство таинственного:
«Самое прекрасное и глубокое переживание, выпадающее на долю человека,— это ощущение таинственности. Оно лежит в основе религии и всех наиболее глубоких тенденций в искусстве и науке. Тот, кто не испытал этого ощущения, кажется мне если не мертвецом, то во всяком случае слепым».
* * *
Гораздо реже искусство прикасалось к незыблемым понятиям «внутреннего» и «внешнего», хотя еще в древнеегипетской «Изумрудной скрижали» Гермеса Трисмегиста говорилось: что внизу — вверху. Даже относительность верха и низа все же воспринималась нами скорее как сказка, когда Циолковский рассказывал о невесомости в «Грезах о земле и небе». Заметим — в грезах. Даже сам ученый верит в эту реальность с трудом, что же касается относительности внутреннего и внешнего, то на них Циолковский даже и не замахнулся.
А между тем как есть во вселенной области невесомости, где нет верха и низа, так есть области черных дыр, мысленный подлет к которым смоделирован в знаменитой сфере Шварцшильда. Так вот, подлетая мысленно к черным дырам, чье существование также предсказано теорией относительности, мы окажемся в точке, где «векторы» внутреннего и внешнего станут такими же относительными, как верх и низ в невесомости. Небо — внутренности, а внутренности — небо.
Андрей Белый смоделировал такое выворачивание дважды в «Записках мечтателей», выпущенных издательством «Алконост» в 1919 году.
«Если бы мы вдруг сумели вывернуться наизнанку, увидели б мы вместо мира собственной природы: всеазию или фантазию, а вместо органов (печени, селезенки и почек) почувствовали Венеру, Юпитер: планеты — суть органы».
«Я был над собой, под собой; в точке прежнего «я» — образовалась дыра».
«Образовалась во мне как... спираль: мои думы; ...закинь в этот миг свою голову я, не оттенок лазури я видел бы в небе, а грозный и черный пролом... пролом меня всасывал (я умирал в ежедневных мучениях); был он отверстием в правду вещей... становился он синею сферою... тянул меня -— сквозь меня; из себя самого излетал я кипением жизни; и делался сферою; многоочито глядящий на центр, находя в нем дрожащую кожу мою; точно косточка сочного персика было мне тело мое; я — без кожи, разлитый во всем,— Зодиак».
Это уже более подробное описание из «Воспоминаний о Блоке», изданных в 1922 году.
О том, что произошло у вершины пирамиды, Андрей Белый рассказал также в своих «Воспоминаниях» (1910—1912 гг.), опубликованных в томе 27—28-м «Литературного наследства» (М., 1937).
В нескольких ступенях от вершины в момент подъема Андрей Белый увидел и почувствовал то, что предстояло ощутить всякому человеку по замыслу создателей пирамиды:
«В этом месте ужасная иллюзия зрения: над головою видишь не более трех-четырех ступеней; вниз — то же самое; ступени загнуты; пирамида видится повешенной в воздухе планетой, не имеющей касания с землей; ты — вот-вот-вот свергнешься через головы тебя держащих людей, головой вниз, вверх пятами; мы вдруг ощутили дикий ужас от небывалости своего положения; это странное физиологическое ощущение, переходящее в моральное чувство вывернутости тебя наизнанку, называют здешние арабы пирамидной болезнью... Для меня же эта вывернутость наизнанку связалась с поворотным моментом всей жизни; последствие пирамидной болезни — перемена органов восприятия; жизнь окрасилась новой тональностью; как будто всходил на рябые ступени одним, сошел же другим».
Для математики не составляет труда вывернуть наизнанку сферу вселенной до некоей «точки сингулярности» (бесконечной кривизны), за которой физике делать нечего. Этим занимается сегодняшняя космология, исследующая загадочные области черных дыр. У Андрея Белого выворачивание осуществляется здесь, на земле. Имеет ли это какое-либо отношение к новым космологическим моделям? Да, ответил бы богослов и математик Павел Флоренский. Его книга «Мнимости в геометрии» вышла в начале 20-х годов. В ней Флоренский ставит мысленный эксперимент, основанный на законах теории относительности. Что будет с телом, мчащимся во вселенной со скоростью, близкой к световой? Физически оно превратится в свет, геометрически оно как бы вывернется через себя во вселенную. Автор заканчивает книгу вопросом: обязательно ли мчаться с такой головокружительной (и практически недостижимой ) скоростью или выворачивание возможно в обычных физических условиях, в привычном нашему глазу трехмерном пространстве?
Есть две реальности вселенной, где возможна антропная инверсия (выворачивание), о которой рассказывает Андрей Белый. Это черные дыры и тела, мчащиеся со скоростями, близкими к световой. Если чисто условно поместить туда наблюдателя-человека, он увидел бы ту картину, которая открылась Лизаше в романе «Москва». Теперь продолжим мысленный эксперимент и буквально поэтапно проследим, что открылось бы нашему наблюдателю.
Поскольку моделей подлета к черной дыре несколько, мы воспользуемся обобщенной картиной, данной астрономом И. А. Климишиным в книге «Релятивистская астрономия».
Сначала перед космическим путешественником, летящим с релятивистской скоростью, возникает так называемый «горизонт мировых событий», который он успешно пересечет за ограниченный отрезок времени, например за полчаса, если черная дыра величиной с наше солнце. Однако для наблюдателя, который со стороны следит за путешественником, его подлет к черной дыре будет длиться вечно...
Здесь сразу два необычных феномена. Во-первых, для того, чтобы увидеть, нужны двое — «путешественник» и «наблюдатель». Во-вторых, одно и то же явление для одного вечно, для другого временно. Если мы перекодируем эти явления на знакомый нам язык душевных переживаний, хорошо отраженный в литературе, то столкнемся с двумя вполне знакомыми литературоведу реальностями: двойничеством героя и относительность художественного времени. «Наблюдатель» и «путешественник» — это один и тот же «двойник». В знакомом уже описании Андрея Белого герой сам поднимается над собой и объемлет себя собой — Зодиаком.
Относительность времени уже знакома нам по ощущению князя Мышкина. «Для Бога один день как тысяча лет и тысяча лет как один день». Ныне человек вполне созрел для такого понимания времени.
Далее: момент пересечения «горизонта мировых событий» (сферы Шварцшильда), к сожалению, навеки разлучит двойников — наблюдателя и путешественника. Сколько бы ни посылал сигналов из черной дыры путешественник, наблюдатель их не увидит. Однако о существовании друг друга они должны знать, иначе невозможен отсчет полета. Образно говоря, путешественник для наблюдателя — некий теневой двойник, которого он не видит, мнимая величина, ;-1. Уместно снова вспомнить книгу П. Флоренского «Мнимости в геометрии», где он выдвинул гипотезу о физической реальности мнимых величин; и хотя в модели подлета к черной дыре наблюдатель присутствует как условность, правомерно высказать предположение, что здесь кроется не только физическая, но и какая-то реальность, связанная с нашим душевным миром. В пользу этого говорит сформировавшийся ныне антропный принцип. Он свидетельствует о тончайшей связи между живым веществом и физическими постоянными вселенной, а принцип неопределенности Гейзенберга говорит о невозможности отражения любой физической реальности на микроуровне без поправки на минимальные искажения, вносимые «наблюдателем». Таким наблюдателем на уровне микромира является физический прибор, опять же созданный человеком.
Итак, «путешественник» благополучно пересек горизонт мировых событий, и здесь пошло разделение с его двойником — наблюдателем, оставшимся в нашем мире. С ним произойдет еще одно чудо, именуемое физиками «опространствливание времени».
Что такое, спросите вы, и я с удовольствием замечу, что никаких аналогий в художественном мире не нахожу, а, стало быть, речь идет о некоей еще не освоенной писателями и художниками реальности.
Наконец время начинает дробиться, становится дискретным. Опять незнакомое явление. Впрочем, здесь аналогиивозможны. В критические моменты жизни, перед лицом смертельной опасности перед человеком нередко проносится вся его жизнь, уместившаяся как бы в одно мгновение; и вся жизнь в виде множества мгновений, и все они в одной точке переживаемого мига — вполне знакомое ощущение. В литературе это даже стало штампом — воспоминание всей жизни в единый миг.
Однако самое интересное начинается после пересечения горизонта событий, когда путешественник, оторвавшись от наблюдателя, минуя миг-вечность, опространствленное и дискретное время, устремится к центру черной дыры, к знаменитой точке сингулярности. Здесь он в буквальном смысле вывернется наизнанку и вылетит в другую вселенную, причем выворачивание — перемена внутреннего на внешнее — перевернет соответственно пространственное время: «Наблюдатель за короткое время (по его часам) увидит, находясь внутри сферы Шварцшильда, все будущее вселенной! Что будет потом? В момент остановки внутри шварцшильдовой сферы наблюдатель перестанет видеть ту вселенную (в ее далеком будущем), из которой он «выскочил». После этого... наблюдатель начнет двигаться наружу и через некоторое время (по его часам) опять пересечет шварцшильдовскую сферу. И тогда он увидит совершенно другую вселенную» (Шкловский И. Вселенная, жизнь, разум. М., 1976)
Замечу, что от внимания астрофизики не ускользает, что произошло бы с человеком в таком пространстве, если бы он действительно оказался внутри черной дыры и вывернулся в другую вселенную. «Наблюдатель начнет наблюдать вселенную со все растущим фиолетовым смещением. Расчеты показывают, что при этом количество падающей... лучистой энергии будет конечно. Это означает, что никакой катастрофы ни с наблюдателем, ни с его космическим кораблем не произойдет». Иначе обстоит дело при самом подлете к черной дыре. Здесь путешественник будет «растянут», «разорван», «расплющен» — все это так. Но не будем забывать, что когда-то такие же термины применялись по отношению к гипотетическому космонавту, пожелавшему выйти за барьер тяготения с космической скоростью. Однако космонавты живы, летают, так что поживем — увидим.
Астрофизик Н. С. Кардашов считает такие путешествия в будущем вполне достижимыми. «Путешествие в заряженную черную дыру эквивалентно машине времени, которая дает возможность покрывать бесконечно большие интервалы времени за малые собственные времена» (Климишин И. А. Релятивистская астрономия. М. 1983).
Оставим шаткую область гипотез и остановимся на несомненном. Современная физика и космология располагают такими моделями реальностей мироздания, где физически осуществляется смена внутреннего и внешнего: расширяющаяся вселенная, черные дыры, полеты вещества с релятивистскими скоростями вблизи светового барьера.
При смене направлений внутреннего на внешнее происходит весьма характерный эффект: меньшее пространство и меньшее время вмещают в себя большее или даже бесконечно большее пространство-время. На первый взгляд может показаться, что аналогий такому явлению в нашем нерелятивистском обычном мире нет и все это лишь область негуманитарных наук. Однако, воспользовавшись методом Вернадского, который считал далеко не полной физическую картину мира, если в ней не учтена роль человека, посмотрим на эти явления именно с этой, попросту говоря, гуманитарной, человеческой точки зрения. То, что аналогичные модели времени есть в психологии и в творчестве, я уже показал С достаточной очевидностью, теперь рассмотрим, возможны ли такие же чудеса с пространством не на уровне художественного вымысла, а в повседневной реальности.
Обратим внимание на то, что выворачивание (смена внутреннего на внешнее) буквально пронизывает живую материю. Прежде всего это связано с процессом рождения. Младенец, пребывающий внутри материнской утробы, не подозревает о безграничном пространстве внешнего мира. За два месяца до рождения он открывает глаза и смотрит во тьму, не подозревая о свете. Его выход во внешний, бесконечно широкий мир связан с прохождением сквозь внутреннее узкое пространство. Как это ни покажется странным, но здесь много общего с графиками вылета путешественника из черной дыры: сужение пространства, тьма, переходящая в свет, и, разумеется, смена внутреннего на внешнее. После рождения младенец оказывается в мире, который до этого был для него внешним. Кстати, сходные ощущения переживает Иван Ильич Л. Толстого в момент своей смерти:
«Вдруг какая-то сила толкнула его в грудь, в бок, еще сильнее сдавила ему дыхание, он провалился в дыру, и там, В конце дыры, засветилось что-то. С ним сделалось то, что бывало с ним в вагоне железной дороги, когда думаешь, что едешь вперед, а едешь назад, что мученье его и в том, что он всовывается в эту черную дыру, и еще больше в том, что он не может пролезть в нее».
«Черная дыра» Ивана Ильича не только по названию схожа с космическими объектами такого рода. Ощущения Человека в момент рождения и смерти, специфика восприятия пространства и времени, как ни странно, действительно совпадают с тем, что чувствовал бы и видел человек, проходя Сквозь черные дыры или летя с релятивистскими скоростями.
Кстати, помещая мысленного наблюдателя в области черных дыр и световых скоростей, физики и космологи часто забывают, что без наблюдателя вообще невозможны процессы, которые они описывают. Под наблюдателем я подразумеваю здесь не человека, а тот минимум отражения, без которого вообще невозможны взаимодействия на уровне микромира и уж тем более на уровне световых скоростей. Это обстоятельство зафиксировано современной космологией в так называемом сильном антропном принципе, который при всем различии толкований в целом подразумевает обязательное и закономерное существование познающего и наблюдающего объекта на всех стадиях существования нашего мира.
И вот здесь роль живого особенно велика. «Изучение физико-химических свойств поля жизни дает в этом отношении самые точные и самые глубокие указания, каких не дает пока никакое другое физическое явление Космоса». В. И. Вернадский «полем жизни» называет «пространства, занятые телом организма». Ученый указывает на особую, прямо-таки вселенскую роль живого вещества в условиях земли: «Живое вещество, мне кажется, есть единственное, может быть, пока земное явление, в котором ярко проявляется пространство-время» (Вернадский В. И. Проблемы биогеохимии. М., 1980).
Надо ли объяснять, что в живом да еще и мыслящем существе пространство-время вселенной проявляется с особой силой. Вот почему так важны на первый взгляд чисто субъективные модели человека и мироздания, отраженные в художественном творчестве.
Искусство и психология вообще оказались более чуткими К направлениям пространства и времени, чем строгая наука трех предшествующих столетий. В. И. Вернадский справедливо критиковал доэйнштейновскую физику и космологию за недооценку роли живого и в особенности за непонимание объективной значимости таких реальностей, как правое и левое. В статье «О правизне и левизне» он особо выделяет мысль К. Ф. Гаусса, что «правизна-левизна есть геометрическое свойство пространства», а вовсе не простой результат чисто субъективного видения. Идя по стопам Вернадского, мы приходим к выводу, что такая же недооценка объективной значимости «внутренне-внешнего» тормозит сегодня поступательное движение мысли.
Однако есть большая разница между «правым и левым» И «внутренним и внешним». Если бы сейчас на наших глазах правое и левое поменялись бы местами, это не привело бы к фундаментальному потрясению (я не беру здесь уровень молекулярный, клеточный и атомарный; там такое изменение привело бы к полной катастрофе нашего мира). На обычном уровне мир остался бы таким же, каким он был.
Мысленное изменение внутреннего на внешнее было бы грандиозным переворотом. Представим себе, что солнце, звезды и небо мы воспринимаем, как раньше воспринимали свое нутро — легкие, сердце. В свою очередь тело мы бы увидели, как сейчас видим небо.
Как ни головокружителен такой эксперимент, но я предлагаю читателю продолжить его.
Итак, ничего не изменяя физически, мы меняем лишь направления внутреннего и внешнего. Рушится сразу же множество очевидностей. Очевидно, что мы сейчас внутри космоса, что космос больше нашего тела и так далее. Однако, мысленно сменив направления внутреннего на внешнее, мы сразу разрушим эти незыблемые основы. Во-первых, мы как бы обнимем изнутри весь космос со всех сторон и окажемся «изнутри-над мирозданием», а, во-вторых, при такой инверсии тело окажется бесконечно большим и обнимет собой всю бесконечность окружающего его ранее пространства. Космос окажется объятым нами изнутри и снаружи одновременно.
Более того, убедившись в относительности внутренне-внешнего мира, наподобие космонавтов, убедившихся в относительности верха и низа в невесомости, мы окажемся как бы в двуедином пространстве человек-космос или космос-человек. Здесь нет чисто субъективного или чисто объективного, вся реальность пронизана неким субъективно-объективным мерцанием.
А что если такое видение мира более правильно? На земле, в условиях тяготения, господствуют законы, заставляющие нас делить мир на верх-низ, правое-левое, внутреннее-внешнее. Не обладай мы такой возможностью, жизнь в условиях земли была бы невозможна. Однако не будем забывать, что гораздо более и даже неизмеримо более громадные области мироздания существуют вне земных условий. Стоит чуть приподняться над землей — и уже невесомость, нет верха-низа; стоит приблизиться к световой скорости — и нет внутреннего-внешнего. Более того, даже в земных условиях внутреннее и внешнее часто меняются местами: рождение, прорастание зерна изнутри, оплодотворение и деление клетки, расщепление атома—вот далеко не полный перечень таких процессов. Возможно, что и смерть является особой разновидностью такой космической антропной инверсии.
Одним словом, относительность внутренне-внешнего еще не освоена человеком. Верное для земли неверно для космоса, а человек существо космическое. Когда Коперник мысленно вывернул наизнанку птолемеевскую вселенную, перенес Землю из центра сферы на периферию, а Солнце переместил из окружности в центр, он остался при этом на той же Земле и в той же вселенной.
Если мы продолжим этот процесс и мысленно вывернем наизнанку наше собственное пространство, мы опять же останемся на той же Земле и в той же вселенной, просто картина мироздания станет другой и, я в этом твердо уверен, более объективной.
Земные условия подсказали нам плоскую Землю, Солнце вокруг земли, человека внутри вселенной. Земля стала круглой, Солнце заняло подобающее ему место. А что если с переориентацией внутреннего и внешнего мы увидим более космично, более правильно? Внутренне-внешний человек-космос, обнимающий изнутри-над мироздание, вовнутривший его и распространивший себя как небо,— это образ, заслуживающий самого пристального внимания, даже если бы за этим не крылось каких-либо новых космологических, физических и биологических реальностей.
В. И. Вернадский справедливо отмечал, что даже образование дождевой лужи нельзя объяснить без участия в этом процессе космоса. Формирование наших представлений о месте человека в космосе в основном проходило под воздействием земных условий. Но если лужа связана с космосом, то мозг и человеческий организм, состоящие из воды на 90%, реагируют еще тоньше на реальности микро- и макромира.
Физики убеждены, что 10, а может, и n измерений пространства не имеют прямого отношения к нашему трехмерному миру, а относительность времени и пространства ощутима лишь в царстве световых скоростей. На самом деле микро- и макромир сплетаются в единый узел в «пространстве живого вещества». Отсюда следует, что для понимания своей космической роли человеку очень важно распространить свое психологическое и духовное пространство в пределы, открытые теорией относительности и квантовой физикой.
Внутренне-внешнее пространство космоса пока что далеко от человека в областях черных дыр и релятивистских скоростей, и все же в нашей повседневной жизни это должно присутствовать как постоянное напоминание человеку о его космической роли.
«Тысячеликий, тысячеглазый Пуруша», вмещающий в себя небо, звезды и всю вселенную; Андрей Белый, обнимающий себя Зодиаком, как мякоть персика объемлет косточку; Велимир Хлебников — «тать небесных прав для человека», отслаивающий Большую Медведицу от подошв сапог; Сергей Есенин, называвший человека «чашей космических обособленностей», где «человек, шествующий по земле, попадает головой в голову своему двойнику, шествующему по небу»; Афанасий Фет, несущий в своей груди «огонь сильней и ярче всей вселенной»; Тютчев, узнающий в звездной бездне «свое наследье родовое», воскликнувший в момент полного внутренне-внешнего проникновения: «Все во мне, и я во всем»,— вот далеко не полный перечень — «парад» людей-планет, увидевших человека полновластным обитателем и вместителем всего макро- и микрокосмоса.
«Конкретный анализ, продемонстрировавший безопасность таких путешествий (к черной дыре), осуществил Н. С. Кардашев. Главным является вопрос, не разорвут ли приливные силы космический корабль в процессе его перехода через сферу Шварцшильда. Теория дает возможность найти минимальную массу черной дыры, «прыгать» в которую совершенно безопасно» (Климишин И. А. Релятивистская астрономия).
«Путешествие в заряженную черную дыру,— пишет Н. С. Кардашев, — эквивалентно машине времени, которая дает возможность покрыть бесконечно большие расстояния за конечные промежутки времени за малые собственные времена». Именно это «выворачивание», связанное с полетом, близким к скорости света, я назову выворачиванием внешним, или антропным метасингулированием,— это космическое выворачивание и антропная инверсия при подлете к черной дыре.
Свидетельство о публикации №119061007818