Сатирический роман 17

            ПОД ПЯТОЮ ГЛУПОСТИ

     Автор Игорь Бестужев-Лада

Игорь Васильевич Бестужев-Лада(1927-2015), советский и российский учёный, историк, социолог и футуролог, специалист
в области социального прогнозирования и глобалистики. Доктор исторических наук, профессор. Заслуженный деятель науки РСФСР. Лауреат золотой медали Н. Д. Кондратьева 2001 года «за выдающийся вклад в развитие общественных наук».
Автор нескольких десятков монографий и брошюр, свыше двух тысяч статей в периодических изданиях.

  https://ru.wikipedia.org/wiki/ Бестужев-Лада, Игорь Васильевич

Продолжение 16 романа.
Продолжение 15 http://www.stihi.ru/2019/06/04/4944

                АНТИХРИСТ В МУНДИРЕ

Продолжение 16 романа.
Продолжение 15

                АНТИХРИСТ В МУНДИРЕ

 «Меж тем за крайнею дамбою вода набиралась и набиралась, пока не образовалось Рыбинское водохранилище, величиною с Балтийское море, почти напрочь поглотившее Пошехонье. Гулкий топот ног тысяч глуповцев, шагавших по плотине, отозвался скрежетом плит, наваленных истинно по-глуповски, кое-как, и теперь поддававшихся напору целого моря воды. Плита под ногами братца Сдохова качнулась, и он едва не упал. К нему тут же угодливо подбежал братец Стервятин.
– Не оскользнуться бы, Сысой, – начал было он по привычке, но вовремя вспомнил, что Корявый не терпел, когда поминали старое, и поправился:
–Дорогой братец Сдохов!
– Ну, чего тут бояться! – хвастливо ответил Сдохов. – Пусть братец Вшивов сам возглавит демонстрацию с алебардою в руке, да вели всем шагать не кое-как, а в ногу! А братец Смогулия пусть следит сзади за порядком: шаг влево, шаг вправо считать за побег!

 Как только демонстранты двинулись в ногу, дамба заскрежетала ещё грознее. Корявый рассердился и пнул ближайшую плиту под собой ногой. Однако, в отличие от холуёв, плита не снесла пинка смиренно, а вдруг резко накренилась и сбросила с себя прохвоста. Тот покатился кубарем, пока холуи не подхватили его под руки и не вынесли в безопасное место. А плита с глухим стоном рухнула вниз, за ней другая, третья – и вот уже гигантский вал воды перехлестнул кромку и устремился к следующей дамбе, перетопив уйму демонстрантов, хотя братцы Вшивов и Смогулия ловко вывернули на безопасные места. Вал накатился на следующую дамбу, в мгновение ока смёл её и устремился к следующей.

 – Караул! – завопил Корявый. – Кто посмел разобрать дамбу? Братцы и сёстры! К вам обращаюсь я, глуповцы вы мои! Братец Вшивов, да сделай же что-нибудь!
После этого он впал в прострацию и только отрешённо взирал на происходящее.
Братец Вшивов попробовал перегородить поток своею алебардою – не получилось.
В дело вмешался братец Смогулия. Он приказал кантонистам и слободюкам, срочно переименованным вновь в квартальные, алебардами гнать оставшихся в живых каторжников в образовавшуюся на дамбе брешь, дабы закрыть её их собственными телами. Сколько тут перетопло народу, не могут сосчитать до сих пор. Тех, кто пытался увернуться, тут же бросали в яму, наполненную гадюками. И это было до того страшно, что многие предпочитали умереть как бы живою дамбою из собственных тел, нежели жить полумертвецом в жуткой яме.
Нельзя не сказать, что очень многие проявили в этой отчаянной ситуации такие героизм и самоотверженность, какие   заслуживают    почтения   потомков на веки   веков.

 Наконец совокупность глуповских тел перевесила массу воды, и поток остановился. «Охъигород, впоследствии Сдохъигород» вместе с братцем Сдоховым и его холуями был спасён. Но какою ценою!
И этот выбор между смертью в «живой дамбе» или жизнью в гадючьей яме был, без сомнения, девятым, поистине диаволским деянием.
 После этого жизнь в бывшем Глупове, а ныне Охосдохо-городе, потекла заведенным порядком. Братец Сдохов, очнувшись от прострации, напялил на себя мундир героя и все свои свободные часы, а их у него ежедневно было 24, посвящал издевательствам над своими ближними холуями. Одного сажал голым задом на лёд и очень смеялся, когда тот корячился, не смея подняться без разрешения. Другого заставлял выпить залпом ведро водки, подбадривая пинками, пока жертву не выворачивало наизнанку. Третьего шутя грозил бросить в гадючью яму и очень смеялся, когда тот терял сознание от ужаса.

 У Стервятина на глазах зверски изнасиловал его жену и отрезал ей груди, а муж только угодливо хихикал и держал суженую за руки, чтобы не сопротивлялась. У Хершуновича точно так же зарезал сестру, а тот только кланялся и благодарил. Вшивову мазал горчицею зад и, когда тот выл от боли, хохоча требовал, чтобы он сам себе зад и вылизывал. Смогулия избегал особенно унизительных пыток только потому, что всё время валялся в ногах у братца Сдохова и его можно было только пинать от времени до времени. А Кузьма Поджилкин выходил из положения таким образом: как только братец Сдохов взглядывал на него, он тотчас пускался в пляс и корчил такие уморительные рожи, что все помирали со смеху. Ну, чистый шут!
Другие тоже находили не менее остроумные способы избежать поругания хоть на время. Ну, а кто замешкался – не взыщи: гадючья яма или порка до смерти – на выбор.

 Зато в минуты, когда братец Сдохов спал, его холуи подражали ему неподражаемо.
Братец Вшивов затаивался у балагана и, когда какая-нибудь скоморошка выходила по малой нужде, кидался на неё, как леопард, и не пускал обратно на сцену, пока не раздевал догола и не насиловал под одобрительные возгласы других скоморохов. Перепробовав таким образом всех подряд, начинал сначала.
Братец Смогулия бегал по улицам и выискивал девочек помоложе – до младенческого возраста включительно. После чего проделывал с ними в точности то же самое, что и братец Вшивов, только более зверски, потому что получал удовольствие, если жертва в ужасе орала, как оглашённая, а потом горько ревела, как побитая. Он отличался от Вшивова ещё и темпераментом, как бы оправдывая свою фамилию.

 Действительно, смог он так много, часто по десятку раз на день, что скоро в Глупове не осталось ни одной особы женского пола от одного года до девяноста лет, которая не пала бы жертвою его похоти по меньшей мере сто раз. В этом смысле он намного переплюнул своего предшественника и соплеменника князя Ксаверия Георгиевича Микаладзе, который, как известно, в краткий период меж 1802 и 1814 годов увеличил глуповское народонаселение почти вдвое и умер от истощения сил. Смогулия не умер на горе глуповским дамам, а впоследствии и самому себе.

 Ну, а братцы Стервятин, Хершунович и Поджилкин на досуге сидели по углам тихо и только вздрагивали от страха в ожидании, когда проснётся братец Сдохов и истязания начнутся вновь. Другие холуи тоже старались попадаться Корявому на глаза как можно реже. Чтобы не скучать, братец Сдохов время от времени объявлял поход на воображаемых супостатов. То прикажет будочникам ловить лысых и выдёргивать у них по волоску оставшуюся шевелюру. То объявит, что в остроге невесть откуда появились шпионы, задумавшие его умертвить, и велит перепороть для профилактики всех знахарей и скоморохов, а некоторых и отравить для острастки прочих. Однажды таким манером пришёл конец Фимке Сладкому-Богатому. Посидел на пиру у Сдохова – и поминай, как звали. А уж скольких своих ближних холуёв он жизни решил – не сосчитать.

 К концу его жизни (а скончался он как раз к исходу зимы) город «Охъигород, впоследствии Сдохъигород» превратился в сплошную пустыню, занесённую снегом, из-под которого кое-где слышался звон каторжных цепей, перемежаемый стонами истязаемых жертв. Да кое-где частоколом сверкали алебарды будочников, охранявших неволю сплошь каторжного населения.
Казалось бы, люди должны были зарыдать от счастья, прослышав, что такое чудовище, наконец, издохло. Глуповцы, как и подобает глуповцам, поступили прямо противоположным образом. Они действительно поголовно заревели благим матом, но не от счастья, а от искреннего горя. И, как были в цепях, кинулись толпою ко гробу вурдалака, чтобы посмотреть на своего кумира в последний раз. И тогда Вельзевулыч, уже мёртвый, оправдал своё имя-отчество ещё раз. Ибо, естественно, очередь ко гробу быстро переросла в давку, и покойник сыграл роль бублика, передавившего почти столько же народу, сколько погибло при восшествии на начальственный трон Никодима Алисина. В давке задавили друг друга насмерть столько, сколько Вельзевулыч не успел передавить за всю свою бесовскую жизнь.
И это было десятое, поистине диавольское деяние.

 Ну, а во что он превратил глуповцев к концу своего правления и что, оказывается, передаётся по наследству, причём наблюдается и по сию пору, это вполне можно считать одиннадцатым, поистине диавольским деянием. Прибавим к ним ещё два, которые мы побрезговали вставить в общий счёт, поскольку там гад пожирал гада, и получается чёртова дюжина, роковое число тринадцать. И могут ли быть после этого какие-нибудь сомнения в том, что набрать такую чёртову дюжину способен не Вельзевулыч?

 Почему же глуповцы приняли Диавола за Бога (а многие не отреклись от такой ереси и до сих пор)?
На то есть объяснения, для коих отнюдь не обязательно сваливать всё на сверхъестественные нечистые силы. Конечно, вряд ли кого может порадовать поголовная каторга с принудительным трудом, нищетою и диким произволом. Хотя, по совести сказать, за тысячу лет своего существования глуповцы иной жизни и не видели. У большинства из них испокон веку работа по всем статьям не отличалась от каторжной, а хоромы и обеденное меню были нередко хуже, чем у последнего каторжника, который, кстати, каждые десять лет помирал от повального голода последним. Но, разумеется, это не основание для массовой неразделённой любви к извергу рода человеческого.

 Точно так же вряд ли кого может вдохновить, в дополнение к каторге, поголовный принудительный восторг под страхом истязаний. Когда бьют и плакать не велят – это очень огорчает. Можно себе представить, как ещё пуще огорчает, когда бьют и велят при этом смеяться, выкрикивать здравицы в адрес бьющего, целовать его руки и сапоги. А уж каково повторять без конца и выучивать скудоумную ахинею, с утра до вечера сумбурно произносимую со всех официальных амвонов, – это ещё хуже порки с обязательною улыбкою секомого и целованием рук секущему. Правда, жизнь глуповцев в этом смысле и до воцарения Картавого – Корявого не отличалась плюрализмом. Всё и всегда в общем было то же самое. Но опять-таки и это – не повод для необъяснимой страстной приверженности глуповцев к такому житью-бытью.

 Наконец, меньше всего могут привести в восторг любого отношения между людьми, сложившиеся в Глупове при Картавом – Корявом. Можно спорить, насколько восхитительны патриархальные отношения в каком-нибудь Караван-Сарае, где место каждого с рождения определяется его сословным и семейным положением. И если ты зять, а я тесть, или ты золовка, а я свекровь, то я могу как угодно помыкать тобою, а ты в ответ – только всхлипывать. Можно спорить, насколько отвратительны сугубо коммерческие отношения в каком-нибудь Думштадте, где, прежде чем тебя изнасиловать, с тобою заключают контракт, в котором чётко оговорено, как именно тебе будут заламывать руки и пр. Но ведь в оховско-сдоховском Глупове патриархальные отношения канули в лету, а коммерческие так и не состоялись.

 Что же осталось?
Только то, что складывается обычно в тюремной камере или в солдатской казарме (разница в данном случае несущественна). Там и тут обязательно появляется главарь, который помыкает остальными, в нашем случае Картавый или Корявый на всех ступенях общественной жизни. Чтобы помыкать одному многими, надо окружить себя сворой холуёв, помогающих держать остальных в узде, – в нашем случае это разнообразные Вшивовы, Стервятины, Смогулии, Хершуновичи и пр. Наконец, надо выбрать какую-то жертву, жуткая участь которой приводила бы в ужас остальных и побуждала повиноваться беспрекословно – в нашем случае это участь Хершунского. Словом, отношения, как в звериной стае, только там всё по инстинктам, а здесь всё по степени наглости и подлости.
Либо хам, либо холуй. Ну может ли такое понравиться кому бы то ни было, кроме хама и холуя?

 Вот почему царствие сатаны или Картавого и Корявого, что то же самое, не продлилось бы и секунды, если бы перечисленные неприятности не перекрывались с лихвой разными бесовскими соблазнами.
Первый – это гарантированная всем служба, на которой ты можешь спать, а она себе идёт и идёт. Если учесть, что в неглуповском мире с этим серьёзные проблемы почти у каждого десятого, а то и у каждого третьего, то такая синекура – труднопреодолимый соблазн, особенно когда надо хорошо пристроить на тёплое и чистое место твоего подросшего сына-дебила и твою подросшую дочь-уродку. За это любой родитель, тем более глуповский, жизни не пожалеет, горло порвёт любому, кто на такие порядки покусится.

 Второй – гарантированная полушка дважды в месяц при любом положении дел на работе. Невозможно представить себе неглуповского обывателя, который бы дважды в месяц забегал в банк и сгребал там с прилавка у кассира просто так, за здорово живёшь, целую кучу кругленьких.
И, наоборот, невозможно себе представить Охосдоховск без такого жалованья (зарплаты там не бывает), даже если всё вокруг горит синим пламенем. Вообще-то, как мы уже говорили, такой фокус проходит только потому, что в Глупове, строго говоря, никаких денег нет, а есть пустые бумажки с произвольно изображёнными на них цифрами, которые рисуют не по положению дел, а по усмотрению начальства. Но глуповцы свято верят, что это – именно деньги, постоянно требуют прибавить к своей жалкой получке еще более жалкую денежку (которую тут же съедают растущие цены) и держатся за свою привилегию получать видимость зарплаты за видимость работы насмерть.

 Третий – гарантированная полушка при любой твоей работоспособности, вплоть до нулевой. В неглуповском мире с этим всегда напряжёнка. В любую неделю можно получить запечатанный конверт, где вместо зарплаты найдешь расчет – и жаловаться некому. В Глупове, коль скоро ты имеешь синекуру, да ещё сопряжённую с чином, тебя до самой пенсии не стронет с неё даже паровоз. Даже если сойдёшь с ума или сляжешь в параличе или впадёшь в маразм – всё равно ты прежде всего квартальный или, на худой конец, будочник, а уже потом буйно-помешанный паралитик в маразме. И, представьте себе, люди очень ценят такую любезность, держатся за неё, стоят горою, готовы за неё родную мать зарезать.

 Говоря коротко, получается своего рода «феномен зоопарка». Конечно, в зоопарке неволя, клетка, надзиратели. Но там же и конура, и кормёжка, и уход, до дармового ветеринарного включительно. И если вырос в зоопарке, тем более родился там – ты уже не жилец ни в каких прериях-пампасах. Вернёшься в родную клетку, даже если выпустят на волю, и будешь лизать руку надзирателя, который бьёт, но кормит.

  Вот почему Охосдоховск нежизнеспособен (сравнительно с Думштадтом и Фултауном), но поразительно живуч. Его обыватели требуют алтына вместо полушки, беседы – вместо порки, поцелуя – вместо оплёухи. Но одновременно же требуют дармовой конуры, регулярной кормёжки и дармового ветеринара. А так как они, в результате затянувшегося царствия Картавого–Корявого, все поголовно оподлены, оболванены, остервенены (другим просто не выжить в таких условиях), то и держатся за свои клетки и за своего надзирателя подло, глупо, злобно. Наверное, потребуется смена нескольких поколений, прежде чем потомки поймут, что их предки поклонялись не просто истукану, а антихристу в мундире».

 Продолжение романа в следующей публикации.

  05.06.2019