Би-жутерия свободы 63

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 63
 
В год, богатый событиями, и не относящий нас к касте миллиардеров, которые амальгамируются под альма-матерами, кокосово стоящими в набережных позах у вспученного живота океана, мы разошлись с женой. Разбежались мы на перегнойной почве рутинных еженощных проникновений в неё после истерических битв за просмотр телеканалов, поражавших языковой безвкусицей и выступлениями старческого танцевального ансамбля аборигенов «Эвкалиптовая труха», без зазрения совести выбрасывавших моё драгоценное время рядового интеллектуала в мусорный телеящик.
Прицельно наводя порядок на чердаке моей черепной коробки, я перенёс действие в казино, в котором оно разворачивалось не совсем так, как бы мне того хотелось. Пришлый карманник, тащащийся от клиентов, с помощью карманного фонарика проводил очередную операцию по изъятию у меня средств на выпивку.
Не стоит забывать, что мою жену отличала любовь к анемичным поступкам датчан и неприязнь к тем, кто просил у неё ответные чувства взаймы. Это усугубило моё небрежное отношение к покупке на её день рождения набора наконечников для нечищеных лопаток ногтей, вызвавшее приступ нового хобби – незаметного расклеивания листовок на зады ничего не подозревающих прохожих (если вам не нравится то что вы читаете в их глазах, у вас естественно выявляются амбиции заправского писателя).
Она же не теряя времени брала самое сокровенное у тренера по сексуальному катанию на коньках-побегушках, при котором ноги сами разъезжаются в стороны (в тот день она вела себя, как уставшая от побоев проститутка, прошедшая практику на леденцах и готовая выйти замуж за кого попало, даже за фонарь под глазом).
Уже без участия супруги, цеплявшейся после меня за бицепсы качков, я поборол сознание выполненного подолгу и признал  поражение в виде ежемесячных негодований и обид с алиментами, да в коррумпированных семьях не подмажешь – не поедешь.
Затем я ретировался, обзывая её то Флорой, то Фауной. Расквитавшись с бабой, с которой я провёл не один год в дамках, я нашёл опус, из которого вывел, что пампушку-поэтессу Веронику Посудину, заправлявшую простыни кроватей в отелях и каким-то тёмным дельцем на паях, до меня окружали канатоходки-лесби-янки.
Они умудрялись выходить замуж по натянутой проволоке отношений или предварительной жеребьёвке. С ними соревновались беспробудные пьяницы – люди, нетвёрдо державшиеся на ногах и не умеющие вести себя под столом, соблюдая общепринятые манеры и чистые формальности, не требующие пылесоса.
               
Жду мужа-художника пастельной женою,
абстрактной любви своей в гневе не скрою,
встречаю в два ночи творца на карачках,
спрошу о художествах и неудачах.

В углу туалета неписанных правил
след по-модернистски напольный оставил.
Я функционально и лекарь и лектор –
ищу компромисс болевого эффекта.

Сюрпризы приятны, супруг это знает,
центр оздоровительный его поджидает.
Плесну со сметаной на яйца в тарелку
щавелевых щей – словит кайф и котлетку.

Салат нашинкую, подсуну с любовью
селёдку под шубой с натёртой свекровью.
Бездонный желудок, надеюсь, поместит
пельмени домашние с тестом из тестя.

Кровь стынет в кастрюльке уставшего сердца.
Спагетти волос цвета жжёного перца
в посуде подам с голубою каёмкой,
за то что посмотрит глазами ребёнка.

По кухне кручусь распушистою белкой,
а-ля космонавтка в летящей тарелке.
В процессе готовки хлебну из чекушки
и вальсом зайдусь в кухне Мышкой-Норушкой.

Конечно, обслуга в бистро побыстрее.
Я не расторопна? Ну что ж, протрезвею.
Меня не сравнить с декадентским Парижем,
там не посылают гарсонов пониже.

Муж всё не доволен кухонным балетом.
Связала бы жизнь лучше с местным поэтом.
Втроём бы питались духовною пищей.
Богема была и останется НИИ-щей.

Итак, прочитав записку, я понял, что женщине не стоит угощать партнёра стихами, если они ущербны в описаниях близорукой любви. Глядя на свисающее со стены полотно «Инкубационный период кубизма» Парапета Пожелтяна, снабжавшего карикатурами армянский королевский журнал «Лень-корань», я зарёкся выполнять функции наглядного пособия по любви, ухватив, что секс – археологическая экспедиция, снаряжённая в неизвестное. И я застыл в ожидании преклонного возраста. Нам ещё придётся столкнуться на страницах этого романа с Парапетом, поэтому представляю его вам, работающего в «саду» у своей поклонницы.
«Он жил энергично, расталкивая время, заграницей дозволенного на улице Хорошо с усаженными за стол тополями.
Неухоженные деревья приготовились к  переодеванию в багрово-жёлтую листву осени, и ненасытный в любви к искусству художник Парапет Пожелтян с буйной растительностью на буровой вышке молодости второй час пытался перенести время года на двусмысленный холст «Сказка про девушку и обратно».
Неожиданно почувствовав себя свободным жеребцом с керамической улыбкой, покинувшим ясли, у которого взнузданные кобылы значатся в разделах «Дутые покрытия дополнительных расходов» и «Те что про запас», художник облегчённо вздохнул.
Краски похотливо ложились одна на другую далёкие от буффонады преуспевающей теневой экономики. Растирая их Парапет думал, когда перемешаются арго с кокни, все запросто поверят в альянс Англии с Францией, утопающих в компонентах алогичных взаимоотношений.
После того как Парапет выставил себя в раме окна в полуобнажённом виде (желание порисоваться у художников особенно заметно) офорт «Обувь износилась» был куплен за «80 тысяч километров под водой» фабрикой «Скороход».
И Пожелтян понял, что шутки и злобу держать в себе не рекомендуется, хотя ему и нравился главный обличитель – теннисный Солженицин, посеянный «В круге первом», за его вывод – стране простиравшейся «От моря и до моря...» необходимо огромное количество стирального порошка. Это и навлекло на него немилость со стороны всластей. Мои тривиальные шутки с намерением вспомогательным глаголом жечь сердца людей – пища, непригодная к повторному использованию даже в забегаловке для начинающих финансистов «Сберегательный Мишка».
Злоба – обостряется. Она как оглушённый кананадой артиллерист, наводящий марафет и повторяющий, лёжа на лафете: «Я не прочь пообтесаться и привести себя в порядок, но кто в здравом уме подскажет мне где он?» Как вы понимаете, исходя из вышеприведенного примера, дело начисто стёртых впечатлений и необоснованных желаний безнадёжно, оно аналогично перемыванию развалившихся косточек переспевшим сливам.
Берясь за виноградную кисть, сподвижник художника Пожелтяна Керим Вразмазня, который был прост как утюг на выданьи, толком не отличал типичное явление от тепличного. Но и он осознавал, что для охотничьего ружья будничное существование неполноценно без полной отдачи в дружеское плечо. Поэтому, глядя на него Парапет Пожелтян, с особым пристрастием относился к выписыванию деталей женского торса эскимоски, поражённого оспой, мало чем отличавшегося от нагромождения посиневших от холода ледяных торосов в своей авангардистской картине года «Айсберг, кроссовки на кресте».
Вызывающее полотно относится к обоим художникам. В их случае безжалостная судьба сводит несовместимые типажи, которым по-настоящему стоит держаться друг от друга подальше расстояния пушечного выстрела.
Это не тот вариант, когда, приглашённый на пиршество предвещающий вентрилоквист восклицает устами любимой куклы: «Так пейте и гуляйте, друзья мои, учитывая, что стулья и бокалы сдвигаются, образуя траншею, спрятанную между моими ягодицами!»
Теперь именитый художник Парапет Пожелтян (по матери Сейчас Лопну, выведшей в Одессе новый сорт акации «Овуляция авиации») приобретал навыки по доступной цене. Он вращался в узких кругах строгих сюртуков сиюминутных сюрреалистов – обществе снобов, главной наградой которых является гвоздика в петлице и раздача знаков внимания наравне с безразличием уверенных в бездоказательной гипотезе – хорошо, что наша перегруженная галактика не сталкивается с крошечными поэтами в урологическом кафе «Утренняя роса Три-пера», где в мраморном туалете висит плакат «Труба зовёт, простата призывает».
Парапет, которому походы в туалет всё чаще приносили новые тревожные новости, придерживался расхожего мнения – это большое искусство быть не в своём уме, не занимая его у других, и одно время преуспевал, выгодно продавая своё лёгкое заикание со знаками препинания в рекламе вопроса ребром «О происхождении Евы».
После домотканого протезирования у стоматолога – зубного налётчика Мики Уфолога, Парапет Пожелтян заслуженно относил себя к коронованным особам. Его часто ставили на место, но он с упорством сборщика налогов продолжал взбираться на возведённый им пьедестал, при этом в его улыбке мейсинского фарфора мосты на Верхней и Нижней Вольтах челюстей можно было принять за молодящуюся пару, а рот за антитезу увитой плющом старости и дополняющих друг друга противоположностей.
Полупрактичный Парапет смутно предполагал, что в грядущий китайский год «Белобрысой крысы» его чувство превосходства располагается к востоку от Страны Восходящего Солнца, начисто забыв, как он подпольно занимался унизительной перепродажей импортных вин (одной вины и двух судимостей ему было явно недостаточно – сказывалось неумение выкраивать время ножницами там, где мат – всего лишь острая приправа к хамству)».
Надеюсь, я потрафил вашему воображению последовательным рассказом, так что вернусь к фантастическому себе. Кажется, я записался в святые или постригся в монахи, обратившись с просьбой к парикмахеру отказаться от применения прореживающих ножниц, так как близость с женщиной на двадцать лет старше меня напоминала археологическую экспедицию в Землю Обетованную.
С того памятного момента я расштопорил и укротил не одну бутылку с Фофой Дряблой, Армандой Флирт и Мишей Фрагментом – сверстниками, поздравившими меня от чистого сердца и немытых рук. Они довели меня до такого геркулесовского состояния, что я готов был поворачивать магазин за угол, а не вокруг угла в магазин. А там как в сказке в тысячный раз вечерело за окном.
Придя к единодушному выводу, что израильская армия не проходит боевого крещения в геншабас, члены элитарного эмиграционного клуба «Поэты слогали оружие» собрались на внеочередную встречу в грузинском кафе «Виссарион Запятая».
Звучал блюз «Нервное авеню задёрганных занавесок».
Воркующий баритон с миндалевидными глазами цвета жёлтой ВОХРы выводил: «Она всегда в бегах, вечно замотана... махровым полотенцем грёз». Позади певца с сигареткой-микрофоном в углу рта, резко очерченного кем-то безжалостным, затянутая в парчовую рубашку, еле оформившаяся гуттаперчивая чечёточница, уткнувшись мурзилкой в пах партнёра, замедленно перебивала аппетит присутствующим, выделывая ногами что-то невероятное.
Посередине заведения три столика, сдвинутые в один, приютили весьма разношёрстную компанию, полную обильных возлияний.
Секретарь клуба «Огарок» Доремир Херцен (участник забега Бангла-dash) приготовился внести заметки на память грядущим поколениям в книгу «Шалых предложений». Высказывались по очереди. Некоторые за неимением женщин, визгливым голосам которых не хватало воздушного пространства, потягивали аперитив.
Председатель открыл раздел «Мы перерастаем детство, чтобы снова впасть в него».
Секретарь Надгробный-Гранитов зачал своё выступление с вполне невинной записи: «Собаки и рефери безупречны, они засуживают внимания», поэтому рапорт перерос в отчёт, который не подлежит сомнению.
Заикавшийся бухгалтер Симон Монпасье когда-то сброшенный со счетов, теперь преследуемый налоговой полицией, вдающейся в подробности отбойным молотком дознаний, страдал от угрызений совести. Он слёзно просил экзекуторов отметить в «гроссбухе», что составляет компанию  кроссвордам и отчёт за нежилой квартал, упирающийся в пирс не по своей воле.
Дезинфектор-уборщик Генрих Нулей отметил, что открывая дверь в туалет, он вдруг понял, что начинал карьеру с нуля, поэтому намерен требовать надбавки в виде трёх рулонов туалетной бумаги, так как его жёнушка не намерена скаредничать и экономить на последнем... муже, даже если это неудачный брак. Далее  пошли обезличенные цитаты.
«Кто-то пишет художественные произведения, а я, Саня Двустволкин, поверил в неиссякаемый ассоциативный ряд Денисов Сидискиных».
«Для мужчины его ребёнок – это своеобразное выражение благодарности за сиюминутное удовольствие».
«Приходится сосредоточиться, чтобы воспроизвести в памяти вторник в отеле «Полторы звезды», где, развлекаясь с разглашательницей тайн – горничной, я вообразил себя хрустальной пробкой, притёршейся к горлышку штофа для водки».
 «Самовозгорание женщин, которыми давно не пользовались, приводит их прямым путём  в стан лесбиянок».
«У якутов соринки в глазу не видно, поэтому в стадии удивления они в отличие от европейцев не делают круглых глаз, когда в их школах пахнет клопами? Ответ – белые дети пригубят коньяк».
И совсем уже нескромно высказался стоящий последним в списке: «С каким  удовольствием ел их в постели! Не сосчитать, сколько прелестных крошек я стряхнул со своего живота».
Стоит упомянуть о Мише Фрагменте – активном сотруднике фармацевтической фирмы, судимом за растление угля в камине. Он определил конспирализацию женчасти человечества, не доверяющую контрацептивам, как разновидности фемимистического подъёма против ломания копий, при утверждённых оригиналах.
 Естественно, пришлось, надраив штиблеты и не гнушаясь средствами передвижения, драпать в задрипанном виде с рюкзачком за плечами, чтобы узнавали только «избранные», и то по изгибу спины. Не мог же я признаться, что не вписываюсь в табун мужиков с идеей уравниловки и с затёртыми выражениями показного внимания. Они не привлекали меня, в противном случае, почему бы во всех месяцах не насчитывалось по 28 дней?
Вообще-то на меня, заряженного позитивно, повлияли живучие воспоминания о подкопе старого аббата Де Бузони, придерживавшегося принципа «Дорога ложка к побегу» из поучительного «Драпа Монте-Быстро», придуманного узником собственной совести Алексом Трюма отцом.
Теперь, по прошествии лет, иллюзии добровольного затворника медленно улетучиваются, атрибуты их остаются, но я не прошу пощады в размере незначительного поощрения или подаяния, а уверенно спускаю повзрослевшие ноги с койки. Я бреду как в бреду в ванную навстречу биде, завистливо размышляя о том, что у кого-то жизнь подсчитывает выручку, а я вечно остаюсь внакладе. Это побуждает к решительному шагу вперёд, в зону, где  поджидают крахмально-крамольные мечты и парчовые надежды. Но, поверьте, в обезлюдевших закоулках души я оставался безудержно одиноким, и там, где из меня выходили шлаки, я не забывал говорить им вежливое «спасибо». А они мне в ответ ни словечка.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #64)