Сатирический роман 14

            ПОД ПЯТОЮ ГЛУПОСТИ

     Автор Игорь Бестужев-Лада

Игорь Васильевич Бестужев-Лада(1927-2015), советский и российский учёный, историк, социолог и футуролог, специалист
в области социального прогнозирования и глобалистики. Доктор исторических наук, профессор. Заслуженный деятель науки РСФСР. Лауреат золотой медали Н. Д. Кондратьева 2001 года «за выдающийся вклад в развитие общественных наук».
Автор нескольких десятков монографий и брошюр, свыше двух тысяч статей в периодических изданиях.

  https://ru.wikipedia.org/wiki/ Бестужев-Лада, Игорь Васильевич


Продолжение 13 романа.
Продолжение 12 http://www.stihi.ru/2019/06/02/5430

                АНТИХРИСТ В МУНДИРЕ

«Эх, за веру мою беззаветную
Столько лет отдыхал я в раю.
Променял я на жизнь беспросветную
Несусветную глупость мою».
В. Высоцкий

 «Возвратившись в Глупов с бездыханным телом братца Охова в руках, Корявый (простите, братец Сдохов) первым делом высосал из оного всю кровь до капельки, полакомился мясом и набил оставшееся чучело опилками, после чего выставил оное на всеобщее обозрение, приказав ликовать и плясать прямо на трупе. Глуповцы охнули от такового бесовского игрища, но просто сдохнуть при непослушании побоялись и безропотно подчинились.

 Засим братец Сдохов вернулся в осиротевшую компанию умоскопистов, где, как уже повелось, без конца разглагольствовал Беня Крик, он же братец Хершунский (Июдушка Хершунский, так ласкательно обращался к нему покойный братец Охов), и вперил свой вельзевульский взгляд то ли в шею, то ли в горло предававшегося блудословию. Братец Хершунский по инерции произнёс ещё несколько пакостных слов, но встретился взглядом с братцем Сдоховым, взглядом, не предвещавшим хершунской шее или горлу ничего хорошего. Оратор вдруг поперхнулся, закашлялся и попятился к двери. Братец Сдохов поднялся и, как бы крадучись, шагнул следом.

 Братец Хершунский нутром почувствовал что-то неладное, истинно вельзевульское. Он повернулся на каблуках и стремительно побежал вон из города. Выбежав за околицу, отдышался и озабоченно посмотрел по сторонам, ища, куда бы спрятаться. Но тут увидел братца Сдохова, по-прежнему, как бы крадучись, приближавшегося к нему, правда, теперь уже почему-то с тупою пилою в руках. До братца Хершунского вдруг дошло, словно озарение, зачем понадобилась пила братцу Сдохову. Он, как и братец Охов несколькими днями ранее, зашёлся в крике ужаса и отчаяния, вновь повернулся на каблуках и побежал по проёселку вокруг Глупова. Братец Сдохов столь же быстро последовал за ним.

 Трижды обежали они город, словно бы подражая Гектору и Ахиллу пред концом Трои. Наконец братец Хершунский споткнулся и растянулся на земле. Братец Сдохов немедля придавил его коленом, сел верхом на поверженного, как секущий на спину секомого при взимании недоимок, и стал медленно отпиливать ему голову тупою пилою, сладострастно напевая что-то про соловья и розу, а также про какого-то Сулико. Страшно кричал от нестерпимой муки братец Хершунский. Гораздо громче и дольше, чем Беня Крик на собраниях умоскопатов. И этот крик тоже достиг ушей глуповцев, но тоже в одно ухо вошёл, а в другое вышел, безо всякого сочувствия со стороны слышавших, по-глуповски наивно полагавших, будто их самих тупая пила никогда не коснётся. Наконец братец Сдохов впился в шею бившейся в конвульсиях жертвы, высосал из неё всю кровь, закусил мясом и оставил тлеющие кости прямо на месте сей кровавой тризны безо всякого погребения.

 После чего вернулся в собрание умоскопистов и плотоядно уставился то ли на шею, то ли на горло следующего, наиболее упитанного братца.
Так свершилось первое диавольское деяние Вельзевулыча. Впрочем, его можно считать нулевым по счёту, как бы увертюрою к дальнейшему, поскольку один гад пожрал другого гада – только и всего.
Некоторое время братец Сдохов никак не мог решить, с кого начать. Переводя вспыхивающий нехорошим огнём взгляд с одного на другого замерших в оцепенении умосколистов, он вдруг обратил внимание на валявшуюся на столе бумажку. Это был текст приснопамятного «Приказа №1», который уже цитировался выше. Взгляд его остановился на параграфах: «Весь хлеб, включая семенной, ссыпать в общие закрома... Каждого, замеченного за пахотою, сеянием или сбором урожая, повесить, как собаку».

 – Нет, это уже было, – зловеще проговорил он, ни к кому не обращаясь.
– Надо иначе: раз и навсегда! Вот сейчас уйму я их, уйму!
И демонически захохотал. А потом пошёл и ударил в набат. Когда же глуповцы сбежались на площадь, провозгласил:
– Чтобы хлеба было всем завались, давай, братцы, делись на пятки, по пять изб в каждой. И четверо пусть выберут пятого, который пожирнее, и разделят меж собой его имущество и полакомятся его убоинкой, а его жен и дочерей возьмут себе на поругание. После чего у них всё будет общим до отвала!
– Ура-а! – привычно взревела глуповская толпа, награждая оратора аплодисментами, переходящими в овацию.

 – Да здравствует братец Сдохов, слава умоскопизму и лично братцу Сдохову!
После чего одни почесали в затылках, другие попрятались. Но третьи, побойчее, немедля принялись за дело. Не прошло и минуты, как стихийно образовавшиеся четвёрки стали выносить пуховики и перины из избы пятого, насиловать его жену и дочерей, а за ним самим погнались, чтобы напиться вдосталь свежей кровушки. Загнали далеко в лес, сделали своё чёрное дело и оставили на съедение другим диким зверям. Красная чума вышла на новый виток эпидемии.
Когда же вернулись обратно в Глупов, увидели, что у них самих имущество растащено до нитки, жёны и дочери зверски изнасилованы, лежат со вспоротыми животами и отрезанными грудями, а весь хлеб, включая семенной, куда-то исчез, словно его и не бывало.

 Затосковали только что ликовавшие и стали мучительно помирать с голода, пока не померли все до последнего человека.
С тех самых пор и по сей день у глуповцев не стало больше никакого сельского хозяйства, а питались они объедками, выменивая их у гужеедов и моржеедов на дёготь и лапти – единственные всегда и доселе статьи глуповского экспорта.
Так свершилось собственно первое, поистине диавольское деяние.
Умоскописты с недоумением воззрились на братца Сдохова: как же ты, дескать, такое разорительство попустил и нас на объедки обрёк? И начали плотоядно поглядывать то ли на его шею, то ли на его горло – совершенно, как он минуту назад поглядывал на них.

 Братец Сдохов мгновенно оценил сложившееся положение, не сулившее ему лично ничего хорошего. Поразмыслив секунду, он вдруг зыркнул вспыхнувшим адским пламенем взором и поманил за дверь самого закадычного своего кореша, братца Вострикова, всегда ходившего за ним по пятам и умильно заглядывавшего в лицо, время от времени целуя то руку его, то сапог. Востриков, как всегда, послушно последовал за своим кумиром.
Вышедши в соседнюю комнату и притворивши за собой дверь, братец Сдохов обошёл ничего не подозревавшего братца Вострикова с тылу и вдруг набросился на него, впился в шею и стал высасывать кровь. Востриков оторопел от неожиданности, дёрнулся и заверещал:
– Да ты что, братец Сдохов...

 Дёрнулся, вырвался, обернулся, встретился глазами с братцем, ужаснулся адскому пламени в его взоре и залепетал:
– Да ты что, Коря... Сысой... Коба... Это были его последние слова. Истекая кровью, он рухнул на пол и забился в конвульсиях.
Братец Сдохов вернулся в комнату собраний, грозно вопрошая:
– Кто же из вас, братцы-мерзавцы, прикончил братца Вострикова? Вон дёргается в соседней горнице. А ну, те, кто сидит справа, допросите-ка тех, кто сидит слева, да как следует: кто из них совершил столь дерзостное злодеяние?!
Через секунду комната заседаний напоминала гадюшник в период змеиных свадеб. Клубок тел катался по полу, дико рыча, визжа и даже лая. Каждый норовил вцепиться зубами в горло другому. И многим это удавалось.

 Через минуту всё было кончено. Из наличествовавших умоскопистов, помимо братца Сдохова, остались в живых лишь пятеро самых проворных: братец Стервятин, братец Хершунович, младший брат братца Хершунского, тут же отрекшийся от него и даже сменивший фамилию с -ий на -ич, чтобы ничем не напоминать сгинувшего родственника, братец Вшивов, братец Смогулия – бывший лизоблюд братца Сдохова, и братец Поджилкин Кузьма Сысоич, взявший себе отчеством кличку братца Сдохова. Они подползли к ногам последнего, отёрли запачканные в крови губы о его сапоги и по-собачьи умильно заглянули ему в глаза, ожидая следующих приказаний.
– Ладно, живите пока, – милостиво разрешил братец Сдохов.

 Так сгинули, перегрызши друг друга, последние умоскописты. Всех прочих, носивших это наименование, включая и выжившую шестёрку, можно считать умоскопистами лишь по названию. Это были просто выродки, именем умоскопизма прикрывавшиеся.
Так свершилось ещё одно диавольское деяние, но мы не будем ставить его в общий счёт, поскольку и на этот раз гады всего лишь раздавили точно таких же гадов.
Этим дело не ограничилось. Братец Сдохов решил повторить удачно найденный ход перед народными массами. Он вновь ударил в набат, собрал глуповцев на площадь и почти слово в слово повторил слова, только что сказанные им в более узком кругу.

 – Кто-то из вас, мерзавцев, – возгласил он, – прикончил дорогого нашему сердцу братца Вострикова? Кто из вас назовёт злодея, получит в награду его избу и армяк. Кто умолчит – немедля в острог!
Толпа пришла в движение. Одни почесали в затылках, другие стали шептаться меж собой, как ловчее отыскать злодея. А третьи, побойчее, быстро накатали донос на первого вспомнившегося соседа или неприятеля.
К концу дня половину народонаселения города Глупова будочники препроводили в острог, который до того переполнился, что пришлось объявить острогом и огородить частоколом слободу Навозную. Зато другая половина жуировала в избах каторжников, провозглашая восторженные здравицы в честь братца Сдохова.
Но провозглашали недолго.

 Многие из провозглашавших, наглее других, не стали слишком долго предаваться чревоугодию в чужой избе, а сели и накатали доносы на ещё остававшихся на воле соседей. И к вечеру другого дня половину из оставшейся половины будочники препроводили тем же маршрутом, для чего пришлось объявить острогами все до единой слободы по окраинам города. Теперь каторжников стало больше не только чем будочников, но и чем прочих граждан вообще.
Диавольский механизм был запущен, и теперь его трудно было уже остановить, хотя даже сам братец Сдохов поразился, с какою скоростию раскрученный им маховик набирал обороты.
Описанный процесс стал повторяться по два раза в сутки кряду. Скоро из оставшейся осьмушки половина загнала доносами в острог другую половину, и острогом пришлось объявить уже весь город в целом, поделив его на острожные округа под разными развлекательными наименованиями.
Наконец всё пришло к естественному концу в соответствии со строгими законами арифметики.

 Оставшиеся на воле последние два глуповца прибежали к братцу Сдохову одновременно, тяжело дыша и с доносами друг на друга в зубах. Братец Сдохов гневно взглянул на них, велел отправить в острог обоих как гнусных клеветников и объявил, что впредь не допустит злостного оклеветания ни одного честного гражданина города Глупова. После чего он со своею свитою самолично отправился инспектировать город-острог и вдоволь напился кровушки первых подвернувшихся под руку жертв. Так свершилось второе, поистине диавольское деяние.
Пересажав в острог практически всё народонаселение Глупова, братец Сдохов занялся на досуге науками, искусствами, географией и гидрографиею.

 Он разделил знахарей, подобно будочникам, на чины: младший знахарь, старший знахарь, ещё более старший знахарь и, наконец, старейший знахарь, причём производство из чина в чин должно было производиться не иначе, как после показывания фокуса, долженствующего подтвердить искусство вожделеющего чина. При этом старейшие знахари получали ни за что ни про что, только потому, что они старейшие, по целых три куска хлеба с солью. Какие-то там ещё более старшие должны были довольствоваться всего двумя кусками. Просто старшая мелюзга пробавлялась всего одним, а младшие ничтожества ложились спать на голодный желудок, гордясь тем, что они хоть и младшие, но все-таки знахари, вполне могущие оказаться в будущем старшими с набитым брюхом.

 Эта остроумная система до такой степени понравилась начальству, что сохранилась почти в первозданном виде и по сию пору, хотя весь фокус, требовавшийся при переходе из чина в чин, быстро свёлся к одной лишь безобразной попойке, в ходе которой напившиеся до скотского состояния более старшие знахари производили менее старших в следующий чин, смотря по тому, кто больше поднесёт. Выработалась даже строгая такса подношений в зависимости от чина. От собственно знахарства при этом, естественно, не осталось и следа.
Этого братцу Сдохову показалось мало. Он специально выделил одну опустевшую избу, приколотил к ней вывеску «Глуповская академия ума» и объявил: кто первый протолкается в неё, сразу получит не только титул унтер-знахарика, а затем и обер-знахарика, но и целую ковригу хлеба вместе с двумя перинами и второю даровою супругою из беспутных девок.
Что тут началось!

 У входа в избу тут же возникла давка, по сравнению с которой та, которая случилась при вступлении на градоначальство Никодима Алисина, показалась бы жеманным менуэтом минувших веков! Все более или менее способные к знахарству были во мгновение задавлены насмерть. В избу протолкались лишь имевшие в зубах протекцию лично от братца Сдохова или чрезвычайно сильные локти, либо способные подставить подножку другому и перепрыгнуть чрез него, беззастенчиво идти по головам, сшибая при каждом шаге головы конкурентов.

 Скоро изба битком набилась самыми отъявленными негодяями, не имеющими к знахарству ровно никакого отношения, но по сию пору предписывающими, как ему, знахарству, далее существовать. Тем самым в могилу знахарства был надёжно забит огромный осиновый кол, состоящий из совокупного негодяйства унтер- и обер-знахариков. Знахарство как таковое перестало существовать. От него осталась одна видимость, вводящая глуповцев в заблуждение.
Так свершилось третье, поистине диавольское деяние».

 Продолжение романа в следующей публикации.

  03.06.2019