Ишачок навьюченное лето

Ишачок навьюченное лето
прелестями – морем и загаром –
тащится по красочным портретам,
нынче снимки делаются даром.

Это вам не то, что мы снимались –
в Ялте с обезьянкой возле порта -
рублики там лихо отнимались
дядями с бородками и в шортах.

И не так уж много этих фото
вклеено в семейные альбомы.
У меня их - два: как все – у порта,
и не как – у Чеховского дома.

Я стою патлатый, руки в боки:
джинсы – Lev’is; Marlboro – футболка
(эти джинсы облегали ноги
сколько лет не помню – очень долго).

Все тянулось долго, бесконечно,
как коммунистические стройки,
им альтернативой каждый вечер
шли интеллигентные попойки.

С нами были девушки и Бродский,
море оставлялось за пределом;
грань тонка – бухаешь ты по-скотски,
или вовлечен в святое дело.

Так, на тонкой грани, длилось лето,
а лета - ползли, потом летели.
Испросив у Бродского совета,
некто стал поэтом в самом деле.

Он-то самым шустрым оказался –
песни спел и юркнул в небо к Богу.
Тех - из нас - здесь мало кто остался,
я, по ходу, сам топчу дорогу.

Лето доплетется - будет осень
золотая и не золотая,
защебечут птицы: «Просим, просим,
забирайся в нашу птичью стаю»

Соглашусь, и вряд ли кто заметит,
что теперь лечу не по-сиротски -
к югу настоящему, где встретят
море, братья, девушки и Бродский.