Сатирический роман 12

            ПОД ПЯТОЮ ГЛУПОСТИ

     Автор Игорь Бестужев-Лада

Игорь Васильевич Бестужев-Лада(1927-2015), советский и российский учёный, историк, социолог и футуролог, специалист
в области социального прогнозирования и глобалистики. Доктор исторических наук, профессор. Заслуженный деятель науки РСФСР. Лауреат золотой медали Н. Д. Кондратьева 2001 года «за выдающийся вклад в развитие общественных наук».
Автор нескольких десятков монографий и брошюр, свыше двух тысяч статей в периодических изданиях.

  https://ru.wikipedia.org/wiki/ Бестужев-Лада, Игорь Васильевич

Продолжение 11 романа.
Продолжение 10 http://www.stihi.ru/2019/06/01/7290

                ВЕЛИКОЕ ОЧУМЕНИЕ

 «Что дало силы красной чуме, на время успешно подавленной во многих градах и весях мира, столь буйно развернуться под названием умоскопизма именно в городе Глупове?
Для ответа на этот вопрос обратимся к сути умоскопических догм, как они претворились в жизнь на просторах глуповских угодий.
Если отбросить целый стог противоречивой шелухи, скрывающей основное, то, что выплыло на поверхность и искорёжило жизнь множества людей, то обнаруживаются три инновации, одна другой кошмарнее, три тех самых благих намерений, которыми уже столько раз на протяжении глуповской истории вымащивалась дорога в ад: сделать одинаковыми, увы, далеко не одинаковых в реальности людей; заменить естественные отношения между ними, основанные на купле-продаже, противоестественными, или, точнее, характерными для отношений только между квартальным и будочниками, которые, как известно, основаны исключительно на приказе (произволе) и неуклонном его выполнении под страхом сечения. Заменить главный инструмент купли-продажи – деньги их откровенною подделкою в виде квитанций, выдаваемых начальниками подчиненным за выполнение приказов. Как видим, здесь многое перекликается с горячечным бредом Угрюм-Бурчеева, произрастает из него, но не сводится лишь к нему, а представляет дальнейшее развитие оного на более высоком и потому более опасном для общества уровне, с которого больнее падать и разбиваться.

 Сами по себе эти благие намерения, как и все благие намерения в мире, возражений не вызывают. Разве хорошо, когда один едет в карете, расфуфыренный, и кучер кричит прохожим не то «Поди!», не то «Пади!», а другой плетётся пешком, обдаваемый грязью от колёс кареты, передёргиваясь от ударов кучерского бича и то и дело попадая под колеса? Разве хорошо, когда один, весь в шелках, икает от сытости и спит на перине, а другой, весь в долгах, как в шелках, щёлкает зубами от голода и спит на голой земле, занавесивши окна туманом, как в песне поётся? Конечно, хорошо бы, если бы да кабы, да во рту бы росли бы грибы, то был бы тогда бы не рот, а целый бы был огород. Вместо существующего в реальности человеческого общества. А в реальности общество состоит из очень разных индивидов. Лысых и косматых, буйных и смирных, работящих и ленивых, очень глупых и чуть менее глупых, уважаемых и презираемых, делящихся всегда, повсюду и везде ровно на пять естественных классов состояния. И никто ещё не в силах был упразднить ни одного из них, равно как и добавить к ним чего-либо иначе как на пустых словах, ни одного нового.

 Первый, высший класс состоит из людей, в кармане которых бренчит более двух полушек и которые на этом основании могут позволить себе всякую роскошь, как-то: съесть во всякое время дня не один кусок хлеба с солью, а хоть десять, пока не облопаешься, нацепить на себя разом две шубы, одна на другую, прогуливаться пешком, а за собою велеть следовать золочёной карете, запряженной цугом. И всё такое прочее. Попасть в этот класс, честно трудясь, невозможно. По пословице, согласно которой трудом праведным не наживёшь палат каменных. Ибо, хотя глуповцы в массе своей и глупы неимоверно, но, если их не растлить, довольно работящи, и почти каждый из них в принципе за свою жизнь мог бы накопить гораздо более двух полушек. Но общество устроено как пирамида: один на вершине, тысячи – в основании, прочие – в промежутке. Попробуй перевернуть пирамиду: она рассыплется, а потом выстроится снова в том же порядке, разве что на вершине окажутся другие, не те, что прежде. Вот почему в высшем классе оказывается лишь один-два-три из ста. И вот почему попасть в этот класс можно, только совершив убийство, разбой, грабёж, обман, мошенничество, жульничество либо наследуя преступлениями обретённое. И никаким иным способом. Нигде и никогда.

 Второй класс, промежуточный между высшим и средним, состоит из ближних холуёв, наиболее доверенных лизоблюдов-прихлебателей у счастливцев высшего класса. Как физических, так и духовных лакеев, которым перепадают объедки с барского стола, а случается, и шубы с барского плеча, так что они всегда жуируют намного веселее обыкновенного глуповца. Однако на всех объедков и поношенных шуб не хватит. Поэтому пропорция полусчастливцев подобного состояния не превышает одного на десяток. Иными словами, полусчастливцев вдесятеро больше, нежели счастливцев полных, но вдесятеро меньше прочих несчастных.

 Третий, средний класс состоит из везунчиков, которые праведным трудом и трезвым образом жизни, исправным платежом податей и смирением, спасающим от полного разорения, ухитряются почти каждый день заработать себе на кусок хлеба и на то, чтобы прикрыть стыд возможно менее прозрачною матернею. Конечно, им не дано роскошествовать, и им не достаётся никаких объедков с чужого стола сверх своих собственных, тяжким трудом добытых. Но это и есть естественное состояние всякой очеловеченной обезьяны и всякого общества, из таковых особей состоящего. Мало того, именно этот класс составляет опору общества, ибо только с него можно настричь довольно шерсти, чтобы позволить жуировать высшим и подать милостыню низшим. Счастливо общество, в коем этот класс составляет большинство населения. Несчастливо, если эта пропорция уравнивается с предыдущею, ибо ни один из прочих классов надёжною основою для настрига шерсти быть не может.

 Четвёртый класс, промежуточный между средним и низшим, состоит из невезунчиков, которым, несмотря на труды тяжкие, кусок хлеба достаётся далеко не каждый день, а одеяние состоит более из прорех, нежели из соединяющей оные материи. Пытаться стричь их, всё равно что стричь поросят: визгу много – шерсти мало. Поэтому всякое здоровое общество норовит уравнять пропорцию особей данного состояния хотя бы с высше-среднею и ни в коем случае не допускать её превышения над предыдущею. Под страхом многих для общества несчастий и бед.

 Наконец, пятый, низший класс состоит из несчастливцев, которых горе-злосчастье окончательно выбило из жизни, человеческою называться достойной. Это могут быть не только пьяницы и юродивые, но и, скажем, престарелые родители пьяниц, увечные, обременённые хилыми, дряхлыми, увечными и т.д. В этот класс попадают не только подонки общества, но и оказавшиеся в беде. Поэтому не все в этом классе достойны презрения. Но, каковы бы они ни были, существовать они могут только на подаяние прочих, и меньше всего, конечно, на подаяние счастливцев, из-за крайней малочисленности оных. И поэтому всякое здоровое общество стремится уравнять пропорцию особей данного состояния не более чем с высшею (то есть один на сто). И горе обществу, когда эта пропорция уравнивается с предыдущею. А уж если низший класс составляет большинство общества, наступает светопреставление и обратное возвращение в первозданный хаос, ибо не в состоянии один подать милостыню сотне.

 Таково естественное состояние всякого общества, которое вознамерились уничтожить умоскопаты-умоскописты. Чего они достигли в реальности?
Они уничтожили, истребили физически, целиком весь высший класс и заполнили его своими собственными персонами. Ибо свято место пусто не бывает. Тем более такое соблазнительное. Но общество от такой перемены никак не выиграло. Напротив, проиграло. Ибо прежний высший класс, состоявший в основе своей из наследников воров и разбойников, уже упился, уелся и ленился особо свирепствовать. А новый, как свежий клоп, впился в тело жертвы с неслыханной прежде жадностью.
И с неслыханным прежде безобразием. Только и всего.

 Они уничтожили, истребили физически почти весь высше-средний класс. Что касается лизоблюдов обыкновенных, то, конечно, туда им и дорога. Но одновременно были уничтожены науки и искусства, могущие существовать только на объедки с барского стола, ибо одною милостынею ни знахарь, ни скоморох не прокормится. А без наук и искусства общество уподобляется дикой чингисхановщине, способной лишь на разорение себя и других. Конечно, свято место пусто не бывает. Оно постепенно заполняется новыми холуями-лизоблюдами, жадно ловящими объедки со стола новых бар. Но так как оные прихлебатели обычно попадают к барскому столу из самых низов общества, со своими нравами подонков, дну общества присущими, то соответственными становятся науки и искусства. Какими именно, это прозрел воочию ещё умиравший Заманиловский в последнем кошмарном сне.

 Умоскописты разорили своим буйным помешательством опору общества – средний класс. Зато несказанно умножили класс низше-средний, который опорою явиться никак не способен. А пуще всего расплодили низший класс, составивший большинство народонаселения. Но что такое общество, состоящее из нищих на паперти с протянутою рукою? Это есть сумасшедший дом, на сей паперти воздвигнутый. Ибо только в сумасшедшем доме все могут просить и раздавать подаяние, никогда ничего не созидая.
Вот таким Бедламом и предстал город Глупов после воцарения в нём умоскопистов.

  Пойдём далее. Что представляет собою глуповское торжище, где происходит таинство купли-продажи? Воровскую мерзопакостную рожу сидельца, который норовит обвесить, обмерить, обсчитать подошедшего к нему стояльца, всучить ему втридорога гнилой товар, перекупленный у кого-то втридёшева. При этом сидельцу выгоднее скорее сгноить свою тухлятину до конца, нежели сбавить на неё цену хоть на пол-полполушки, так что до трети и более всякого товара пропадает пропадом. Наконец, сиделец целиком поглощён процедурами перекупки втридёшева и перепродажи втридорога, так что ему недосуг следить за окружающею средою. И та закономерно смердит несусветной вонью и грязью, из которой едва проглядывает замаранная дерьмом тухлятина, тут же торопливо поглощаемая стояльцами. Ну что хорошего в таком безобразии?

 Горький опыт тысячелетий показал, что чуть-чуть приуменьшить это безобразие мыслимо только единственным способом: посадить рядом возможно больше сидельцев с одной и той же тухлятиной. Тогда к тому, у кого тухлятина ещё не окончательно протухла и менее замарана дерьмом, немедленно выстроится огромная очередь стояльцев, жаждущих каждый обогатить сидельца своею полполушкою. А прочие заскучают в гордом одиночестве и возвратятся домой со своею тухлятиной, но без полушек. Это до такой степени огорчает их, что они наутро сначала поплюют на замаранную тухлятину, а потом уже швыряют её на прилавок. К тому же перекашивают свою мерзкозлобную рожу в некоторое подобие улыбки, подманивая таким нехитрым способом наивного покупателя. На следующий день всё повторяется на ещё более высоком витке спирали. В принципе тухлятина может быть завёрнута в такую красивую бумажку, что никакого дерьма на ней уже не будет видно. Вонь перебивается благоухающим одеколоном, а грязь присыпается сахарным песком. Но это уже вершины, достигаемые немногими лишь за околицей города Глупова. Так, и никак иначе вершится экономический, а за ним и всякий прочий прогресс.

 Однако, умоскопистам такой процесс представляется слишком длинным и слишком скучным. Они предлагают радикально упростить его: негодяев сидельцев разогнать и перевешать, базар сровнять с землёю и засыпать если не сахарным, то хотя бы речным песком. А на сей песчаной пустыне воздвигнуть ещё одну Управу Благочиния, где умные квартальные будут распределять тухлятину из расчёта на душу населения и вежливые будочники – раздавать её восхищённым обывателям.
 К сожалению, реальная жизнь значительно искажает идиллическую картину. В реальности квартальные заходят с чёрного хода в амбар и забирают для себя и для своей тёщи всё наименее протухшее. Остальное распределяют меж собою будочники, в зависимости от высоты своей алебарды и длины усов. Прочим обывателям, наряду с мышами, остаются жалкие крохи, за которыми они неделями стоят в огромных очередях перед пустыми прилавками, завистливо косясь на соседей, толкущихся по грязи в вони своего базара. А свой собственный базар, который, конечно же, никуда не девается, они переносят в подворотню, где в той же вони и грязи той же тухлятиной торгуют уже не втри-, а вдесятидорога, потому что тайком, из-под полы. Вот и всё, чего можно достичь упразднением мерзкого базара. И в Глупове сполна пожали плоды такого достижения.

 Наконец, обратимся к еще одной мерзости – деньгам, которых, как известно, у порядочных людей нет никогда, а у разных негодяев их кучи. Ну что хорошего в такой мерзопакости?
Уже было говорено о том, что деньги заработать невозможно. Их можно только отнять, украсть, на худой конец, унаследовать от другого. Больше всего наследников, по понятным причинам, в высшем классе.
Но у всех без исключения предков данного класса все без исключения потомки – дебилы и уроды. Тоже по понятным, надеемся, причинам. Поэтому деньги закономерно скапливаются из поколения в поколение в руках именно дебилов и уродов, тогда как умники-красавцы из среды прочих классов, несмотря ни на какие усилия, остаются без гроша в кармане. Тот же опыт показывает, что развести такую беду руками мыслимо лишь созданием условий, ограничивающих возможность отнять или украсть, с одной стороны, огрести любым способом слишком много без уплаты соответствующих налогов, с другой, наконец, расширяющих возможность заработать честным путем – с третьей. Однако, и этот процесс выглядит в глазах умоскопистов слишком длинным и скучным. Они поступают с деньгами, как некогда Гордий со своим узлом: упраздняют их совсем, заменяя квазиденьгами – пустыми бумажками, которые печатают сообразно потребностям.

 Даже настоящие деньги, как только их начинают печатать хоть чуть-чуть сверх реального обеспечения золотом или равноценным товарным покрытием, немедленно падают в цене сравнительно с деньгами, соответствующими своему обеспечению. А уж квазиденьги обречены на стремительное падение с самого начала, как только обыватель увидит, что их печатают «просто так» и норовят всучить за действительно ценные вещи. Счёт быстро идёт с единиц на десятки, сотни, тысячи, десятки и сотни тысяч, миллионы, десятки и сотни миллионов... Бумажки с этими нулями начинают таскать мешками, доверие к ним падает ещё стремительнее их, так сказать, самоценности, люди смачно плюют на них и начинают торговать вовсе без них, либо по принципу: «Я тебе ножик – ты мне топор», либо через посредство иных денежных единиц, скажем, из ценных металлов либо сравнительно надёжных иноземных.

 Глупов и эту горькую чашу испил сполна, но, кажется, не до дна, поскольку избавиться от квазиденег, очень удобных для властей, хотя очень неудобных для народа, гораздо труднее, нежели ввести таковое жульничество (если называть вещи своими именами). Вот, собственно, и вся теория умоскопистов, претворенная в практику, поражающую воображение, но не приводящую в восторг никого, даже самого Картавого, который, как мы заметили, под занавес своих деяний пришёл от нее в прямо противоположное состояние, пытаясь выйти из положения по уже помянутому принципу: изменить всё, ничего не меняя. И начал было проводить этот принцип в жизнь.

 Эта теория поначалу не могла дать никаких практических плодов нигде, ни в Фултауне, ни в Думштадте, ни в Бетеции, поскольку даже тамошние глуповцы в ужасе отшатывались от неё, зримо представляя себе неотвратимые последствия. И только в Глупове родного нам Пошехонья ядовитые семена проросли.
Не могли не прорасти: уж слишком хорошо унавожена была для них почва. Истинно глуповски-ми мечтаньями о всеобщем равенстве, оборачивающемся тюремною уравниловкою. Истинно глуповскою неприязнью к продаже продуктов труда своего, усиленною столь же глубокой симпатией к любой форме иждивенчества – от простого нищенства до вьпрашивания кусков с барского стола заискивающими глуповскими квартальными и будочниками, знахарями и скоморохами. Истинно глуповскою неприязнью ко всему, нажитому собственным трудом, да ещё глубоким почтением к любой форме насилия и произвола – от простой затрещины будочника до знаменитого «не потерплю-разорю-запорю» наиболее уважаемых градоначальников.

 Добавьте к этому крайнее ожесточение от бесконечных порок и разорений, усиленное отчаянием от бессмысленного угона мужиков с подводами невесть куда. Добавьте к этому уже упоминавшуюся специфику глуповской цивилизации с её извечным маятником от бесконечного смирения к мгновенным вспышкам, разносящим в прах всё вокруг. Добавьте растущее чувство гадливости к властям предержащим и идиотское кокетство с надвигающимся очумением у наиболее почитаемых глуповских умов, буквально растлевавших обывателей своим безумным и бесстыдным словоблудием. Добавьте многое другое в том же духе, если дадите себе труд всмотреться в особенности бытия глуповцев прежних времён. И вы обязательно придёте к мысли, что не надо валить ни на какую случайность, не надо искать никаких сверхъестественных причин, чтобы понять, почему великое очумение началось именно с Глупова, а не с Фултауна, Думштадта, Бетеции или любого Караван-Сарая. Как говорится: что просили, то и получили.
И будем получать, пока будем оставаться именно в Глупове, а не в каком-то ином населённом пункте».

 Продолжение романа в следующей публикации.

  02.06.2019