Сатирический роман 8

            ПОД ПЯТОЮ ГЛУПОСТИ

     Автор Игорь Бестужев-Лада

Игорь Васильевич Бестужев-Лада(1927-2015), советский и российский учёный, историк, социолог и футуролог, специалист
в области социального прогнозирования и глобалистики. Доктор исторических наук, профессор. Заслуженный деятель науки РСФСР. Лауреат золотой медали Н. Д. Кондратьева 2001 года «за выдающийся вклад в развитие общественных наук».
Автор нескольких десятков монографий и брошюр, свыше двух тысяч статей в периодических изданиях.

  https://ru.wikipedia.org/wiki/ Бестужев-Лада, Игорь Васильевич

Продолжение 7 романа.
Продолжение 6 http://www.stihi.ru/2019/05/30/6501

             НАКЛИКАНИЕ БЕДЫ

 «Не менее опрометчиво было бы умозаключать, будто обывателей взбеленили поголовный угон мужиков невесть куда и поголовный же голод оставшихся. Эка невидаль! Да глуповцы на протяжении всей своей тысячелетней истории каждый десятый год поголовно, до последнего человека, вымирали от голода. И снова плодились, как тараканы на печи, хоть кипятком их выпаривай, хоть морозом вымораживай. А уж мужиков изводили почти ежегодно, любой народ на их месте бы исчез с лица земли, аки обры. А этому роду – нет переводу!

 Нет, здесь, видимо, были более сложные, если можно так сказать, более глубинные, первопричины внеземного, на первый взгляд, взбеленения. Они кроются, по нашему разумению, в особенностях национального характера глуповцев, с одной стороны, в особенности преломления на этом характере мировых законов общественной жизни – с другой. Начнём с последних. Нет такого города Глупова на земле, называется ли он Глупов, Фултаун, Думштадт или Бетеция, где обыватели не делились бы в интересующем нас плане на пять классов.

 Подавляющее большинство, не менее двух третей, а то и трёх четвертей, нередко даже до девяти десятых составляет так называемый «центр», а правильнее бы назвать «застойное болото», которому безразлично, Чингисхан ими правит или Тамерлан, под корень их истребляют или дают временами вздохнуть. Конечно, они тоже ропщут, но шёпотом на кухнях или под пьяную лавочку в дружеском кругу. В обычных условиях никогда, ни при каких притеснениях они не выразят открыто протест и тем более не затеют бунта. Они, как балласт в трюме корабля, как массивный киль, не дающий кораблю перевернуться от качки.

 Слева от этого послушно-конформистского большинства по давней традиции располагаются неуёмные головы, всего-то считанные проценты от общего числа налогоплательщиков, которые обуреваемы разными благими намерениями (помните, чем вымощена дорога в ад?) и вопиют о необходимости замены существующего порядка вещей новым, более симпатичным. Они, как правило, называют себя радикалами, но нередко, чтобы отмежеваться от своих ещё более левых соседей, о коих речь впереди, откликаются и на прозвище либералов.

 Наконец, самые левые, коих именуют собственно радикалами, или ультрарадикалами, или левыми экстремистами, или бешеными (их в процентном отношении еще меньше), требуют не вообще замены старого новым, а чтобы сразу и таким новым, которое нормальный обыватель даже и вообразить не может. Каких бы жертв таковое нововведение ни стоило.
С противоположной (по той же традиции, правой) стороны либералов уравновешивают примерно в такой же пропорции консерваторы, ратующие за сохранение статус-кво или даже за восстановление каких-то черт бытия, предшествовавших оному.

 А ультрарадикалов, столь же малочисленные ультраконсерваторы или ретрограды, выступающие не просто за сохранение существующего порядка вещей, а за возвращение, позвольте так выразиться, к статус-кво анте, то есть к положению, предшествовавшему тому, которое отстаивают консерваторы. При этом столь же мгновенно, через любые горы жертв. Так, если существующее положение дел сводится к тому, что за недоимки секут немилосердно, то либералы предлагают сечь столь же жестоко, но милосердно. А радикалы, не только вообще перестать сечь, но даже награждать особо костных недоимщиков медалями «За отвагу на пожаре». В том же порядке консерваторы настаивают на необходимости упрочить неуклонность сечения и пороть недоимщиков до полусмерти. А ретрограды выдвигают прожект после таковой порки ещё и вешать каждого, как собаку, на страх прочим.
Теперь понятно устройство сего классного деления?

 В нормальном состоянии общества либералы и консерваторы тщетно вопиют каждый о своём, противоположном, но их никто не слушает, предпочитая играть в преферанс по маленькой и заедать водку солёным огурцом. А радикалов вылавливают, как бешеных собак, и рассаживают по клеткам. Тогда ретрограды выглядят в одиночестве спятившими с ума нарушителями спокойствия, и их брезгливо сторонятся. Теоретически так может продолжаться бесконечно долгое время. Или реальные изменения могут подменяться фиктивными. Например, либералы требуют умягчения сечения, а правительство смягчает гонения на скотоложцев. Тогда радикалы, попавшись на такую удочку, опрометчиво начинают требовать свободы совокупления кого угодно и с кем угодно прямо на улицах.

 Естественно, консерваторы умоляют о законе, запрещающем прелюбодеяние. А ретрограды выступают с законопроектом о запрете выхода женщин на улицу без паранджи и о введении для жён «пояса верности» с замком, запертым собственноручно мужем. Они, с таким прожектом, становятся всеобщим посмешищем, и всё остаётся по-старому, включая неуклонность сечения. Подавляющее большинство, опасаясь новых вывертов радикалов и консерваторов, премного благодарно властям предержащим. Жизнь продолжается. Опасность для общества минует. Но горе обществу, если описанное равновесие нарушено. Тогда маятник «радикалы – консерваторы» начинает раскачиваться, взбаламучивая «болото», и останавливается не иначе, как зацепившись за гору трупов, его же раскачиванием и нагромождённых.

 Так произошло и в Фултауне в своё время. И в Бетеции полутора столетиями позже. И, наконец, в Глупове, ещё столетие с лишком спустя. Единственное спасение, как можно скорее истребить «бешеных» как справа, так в особенности и слева. Впрочем, вырвавшись на поверхность, они обычно сами себя истребляют, выводят под корень на началах, так сказать, самообслуживания. Так произошло и в Фултауне, и в Бетеции, и, как мы увидим, в Глупове тоже. Но, прежде чем в обязательном порядке пожрать друг друга, эти тарантулы успевают наделать столько бед, умертвить мучительнейшим образом столько жён и детей, не говоря уже об их мужьях и отцах, что Аттила, Чингисхан и Тамерлан, вместе взятые, кажутся по сравнению с ними сердобольными воспитанницами института благородных девиц.

 Все это не могли не знать, хотя бы из учебника истории для четвертого класса церковноприходской школы, не только излюбленный гражданин Пузанов, наверно, единственный в Глупове, способный дочитать учебник до половины первой страницы, но и писец Фимка Сладкий, хотя, как известно, все писцы всегда только пишут и никогда ничего не читают, даже ими самими написанного. Тем не менее, именно Пузанов разглагольствовал в кабаках о необходимости и желательности извести градоначальника и самим взять на себя тяготы правления Глуповом. Мало того, давал деньги на прокормление извергов, по сравнению с которыми любой разбойник с большой дороги выглядел благодетелем.

 А Фимка блудословил ещё пуще как печатным, так и в особенности непечатным словом, прямо объявляя каждого, кто откажется зарезать градоначальника среди бела дня, отъявленным ретроградом и врагом рода человеческого. Изо дня в день нагнетая истерию, пророчествуя, что с минуты на минуту взойдет Солнце, с тем чтобы уже не заходить никогда, и всякий, кто не успеет к его восходу омыть руки в крови супостата, будет оплёван детьми своими и подохнет всеми презираемый,
как собака под забором.

 Если как следует разобраться во всём, что произошло в Глупове впоследствии, то окажется, что виноваты в происшедшем не градоначальник и не Ряшка Шалая. Даже не Федька Картавый и Сысойка Корявый. Тем более,  не будочники и не квартальные, даже самые ретроградные. И уж меньше всего, конечно, виновато взбаламученное «болото». Виноваты в первую голову именно Сила Терентьевич Пузанов и Серафим Серафимыч Сладкий, которые своими слюнями, соплями и слезами (а первый еще и деньгами) удобрили почву, на которой взрос чудовищный чертополох, поглотивший глуповскую цивилизацию, как некогда центральноамериканские джунгли, исчезнувшую невесть почему (может быть, по сходным причинам?) цивилизацию Майя.

 А ведь в силах Пузанова и Сладкого вполне было то, что не по силам оказалось ни Никодиму, ни всем его будочникам и квартальным вместе взятым. Они могли бы вовремя возопить о том, к чему наверняка приведут Глупов Федька Картавый и Сысойка Корявый (Фимка и возопил потом, да было уже слишком поздно). Могли создать атмосферу общественной нетерпимости, как к наиболее оборзевшим из квартальных, так и в особенности к Картавьм-Корявым, пособить тем самым более спокойным квартальным скрутить зловещих негодяев, избавив народонаселение от грядущих опасностей с их стороны, так, как делали, и не один раз, даже в Фултауне, Думштадте и Бетеции, не говоря уже о менее глупотизированных городах мира.

 Никаких чудес, конечно же, не произошло бы. Просто оборзевшие квартальные вынуждены были бы стать чуть менее оборзевшими, недоимщиков стали бы сечь не до полусмерти, а до четверть смерти, потом до осьмушки и т.д., слободы же стали бы разорять не до основания, а только по рассмотрении и с пониманием. Но ведь это и есть торная дорога прогресса человечества, никакой другой в природе просто не существует, а ответвляются от оной только тропки, ведущие в трясины, прямо в пасть диким хищникам. Что касается Никодима и его квартальных, то они сделали всё, на что способны никодимы и их квартальные, чтобы предотвратить надвигавшееся бедствие. Они не только палили из пушек по избам невинных обывателей в надежде истребить засевших в избах клопов и тараканов. Не только сажали в холодную разных Федек и Сысоек, из коей те выходили ещё более ретивыми, на дальнейшие злодеяния готовыми.

 Они пробовали в глуповской Управе Благочиния учредить городскую думу, как в Фултауне. Но в Глупове городская дума немедленно превратилась в боярскую, где бояре, согласно летописи, «брады свои уставя и непотребно лаясь», вцеплялись друг дружке в волосы и плевались в лицо до тех пор, пока их не разгоняли и не заменяли другими, это позорище продолжалось без конца и, судя по всему, будет продолжаться до скончания века города Глупова, не давая никаких иных результатов.
Они пробовали, как и в упомянутом Фултауне, каждодневно сменять опозорившихся и проворовавшихся квартальных на новых, выглядевших вроде бы более благообразно. Но новые в Глупове позорились и проворовывались ещё пуще, чем старые. И с каждой сменой надзирание за порядком становилось все хуже и хуже.
 
 Наконец, по тому же примеру, они пробовали на месте пытошной камеры учредить совестные мировые суды. Но в Глупове каждый судья одним глазом косится на квартального и ждёт, что тот ему укажет, а другим – какого порося или карася подносит ему завернутым в кулёк истец и ответчик. И, если от квартального не поступает никаких обязательных к исполнению указаний, решает дело в пользу того, чей порось или карась пригляднее.
Вот и весь глуповский суд с древнейших времён до наших дней».

 Продолжение романа в следующей публикации.

  31.05.2012