Табула раса. Чистая доска. лат

То было на краю  большой империи, в глуши…
(Нет, не в Симбирске. Не услышит не имеющий души.

Ты, ручеек добра! Огороди меня
От пламени, которое зовем мы злобой дня.)

Так вот…По тамошней пыли шел человек,
Чей жизни срок земной в тот день истек.

Он шел и нес на сгорбленных плечах огромный крест
И птицы, спугнутые с гнезд и прочих птичьих мест,

Галдели птичьим языком -О, люди! Просим вас!
В свои наземные дела не путайте вы нас.

Светило солнце. Ветер по лесам,
Развеяв птичий гай, трепал по волосам

Идущего- он был длинноволос
И худ. Согнувшись, как вопрос

Он шел…И видел под горой старинный храм.
Орда зевак гурьбой толпилась там.

Их доносились крики издали:
-Эй, Царь! Ну где же, где же Твой Или?

Что ж не зовешь Его? Молитву вознеси!
Спасал других- теперь себя спаси.

Но Он не слышал: путь был крут, а крест тяжел,
И, подгоняемый копьем, Он шел и шел…

И сетка вен под тонкой кожей лба,
Набухших, как весенняя река, была так голуба,

Как небо, что раскинулось над Ним
Огромным куполом, далеким и чужим.

Кричали птицы в небе…вдалеке
Клубилась пыль. То кони налегке

В лугах паслись свободным табуном,
И жизнь текла, не думая о Нем.

А Он был молод, строен и умен,
Но глупо было бы решать, достоин трон

Его иль Он достоин трона,
Поскольку уж на Нем была корона

Из колких веток и, спекшись, чернела
Под иглами их кровь и сильно ныло тело

Под крестом. Но Он все шел, хотя и неспеша:
Уж очень даль была ясна и хороша,

И каждый куст Ему тут, каждый камень был знаком:
Он вырос в тех краях и тем же языком

Он изъяснялся, что и прочие вокруг,
И был любим, пока его не предал друг.

Он щурился на свет и пил  глотками мед
Весенних запахов и птиц следил полет…

И села ласточка на крест. Он улыбнулся ей,
Но этого никто не видел из людей,

В земле копавших яму для креста:
Для них, как и для всех, кто оставался жить, была проста

Их жизнь: что нужно -делай! И старайся не отстать.
Не нами создан мир -не нам его менять.

Лишь будь настойчив и умел, но власти доверяй:
Где сказано- копать!- там и копай.

Рожай детей, блюди свой интерес,
Ну, и следи меж тем, чтоб не попутал бес.

А жалость и любовь- ну, в общем, что ж?...
И им есть место -особливо к тем, кто сам хорош!

Тех, кто силен жалеть? -но это ерунда!
А тех, кто слаб- но это их беда.

А Он учил-«Жалей!»-но Он, наверно, лгал…
Кого и от чего Он тут спасал?

Ишь,  назвался царем! О, небеса!
Спасись-ка сам теперь, как прежде нас спасал!

А Он стоял, чуть сгорбясь, на холме,
Почти не видный в наползавшей тьме…

Работа шла неспешным чередом-
Он был притянут к перекладине жгутом-

Раздался стук -и Он к кресту приник,
Как к матери младенец, и возник

В таком обличье через несколько веков
Под кистью и резцами мастеров.

Стемнело вовсе…Полыхнул огонь, и старый храм,
Качнувшись, раскололся пополам…

Бежали люди в страхе по холму
И хриплый боли крик ножом прорезал тьму

И тишину: «Отец! Отец! Спаси меня!»-
И хлынул дождь и не стихал три дня…

Затем утих…И вновь сгустился вечер…
И капли свежего дождя горели на траве, как свечи,

Как слезы народившейся весны.
Омытый ими мир сиял в лучах луны…

Страдальчески болезненно, но гордо,
Кривился диск ее, настойчиво и твердо

Светя на землю из небесной глубины…
И лился свет…Мы были спасены.