Что снится цветам?

(Заметки к биографии одного знакомого)

1

...Чувство прекрасного всё же заставило его – впервые за всю жизнь – заняться домашним садом. Он читал в библиотеке о разных растениях, а потом подолгу возился в сырой земле, перемазав светлую рубашку. Он, обычно предпочитавший в одежде исключительно тёмные тона, специально надевал её именно в сад – чтобы, глядя потом на своё отражение в зеркале, увидеть на рубашке землю и этим ещё раз удовлетвориться. Он собирал редкие семена, которые ему привозили даже из других стран, – и вскоре его сад напоминал Эдем. Он любил пройтись по нему поздно вечером, радуясь буйству цвета, – самые разные растения, особенно экзотические, взрывали лиловые сумерки разноцветными фейерверками.

2


В городе он теперь появлялся редко – столица с её искушениями представляла для него большую опасность. И он это прекрасно понимал. Сидя вечером в саду, он думал, что в сердце любого большого города – особенно столицы – написано «Вавилон». И не случайно все художники всегда стекались именно в столицы. Это – родовая тяга, голос крови. Город – это обитель оторвавшихся от земли и потерявших свои корни, дом Каина, апофеоз противоестественности. А художники – люди, в сердцах которых мучительно пылает адское пламя, – ощущают всё противоестественное как знакомое, а потому родное.

3

Это самое дикое племя на земле. Чумное племя. Художник остаётся заложником своего странного занятия, даже создавая что-то религиозное. Он легко может вдохновиться уличными проститутками и ворами, а потом наделить их лицами Мадонну и Святых. Он может слагать на заказ христианские гимны, под покровом которых скрывается радужное и грозовое язычество – дифирамбы Аполлону и Дионису. А под покровом сонетов, славящих женщину, вообще может скрываться трепетная любовь к юноше…

Художник может легко вдохновиться казнью. Ревущая толпа и отрубленная голова может подарить ему почти религиозный экстаз – и страшное, стыдное вдохновение. Вид мёртвого (лучше – разлагающегося) тела может стать центральным образом в философском стихотворении. Лужа крови может напомнить волшебный букет, а луна, светящая сквозь рваные пепельные облака, вызвать раздражение, словно газовый фонарь у загулявшего до рассвета пьяницы.

4

Но он и сам всегда был таким. И какую же нежность и тоску вызывали у него случайно услышанные песни арестантов и звук их кандалов! Несколько удачных строк из песни, которую хриплым голосом пел осуждённый на каторгу, значили для него больше всей современной ему поэзии. И более того – всей европейской философии. Он готов был целовать эти гремящие кандалы. Потому что, по сути, и сам был как тот арестант, поющий страшную угрожающую песню (которую конвой обязательно ему припомнит).

5

Этот поэт, возненавидевший поэзию, прекрасно знал, что художники живут ради коротких ослепительных вспышек – тех секунд, что следуют после окончания работы над очередным произведением. И эти острые ощущения были сильнее и ярче, чем la petite mort, как некоторые называют пик плотской страсти. Более того: к этому не примешивались резко накатившие брезгливость и отвращение, что весьма часто бывает у любовников, обнимающихся в жаркой липкой постели. Своё произведение не хочется оттолкнуть, когда уже всё закончено.

6

Редко до него доходили слухи о его последней любовнице. (Или всё же возлюбленной? Он и сам до конца не знал.) Оставшись одна, она вскоре стала неинтересна обществу – без поэта она была просто молодой красивой развратницей, пусть даже с утончённым вкусом и изысканными манерами. Ещё пару лет она была интересна мужчинам – и порой её видели в компании разных художников.

Но никто не мог вернуть ей былого внимания – а оказалось, что эта свободолюбивая, презирающая общество девушка от него невероятно зависима. Без чужого внимания она не существовала. В этом городе бесконечных зеркал, отражений и слухов она – как и многие – уже давно не ощущала себя частью живой природы. Не ощущала, что она просто есть – потому что высшие силы призвали её однажды из небытия на этот свет. Словно она существовала лишь в густом папиросном дыме богемных кофеен и предрассветном тумане узких опасных переулков в окружении молодых известных пьяных кавалеров.

7

Уже позже, размышляя о своём столкновении с запредельным, он поражался своей юношеской глупости: с чего он вообще взял, что доказательство о мире тонких материй легко перенести? С чего он взял, что способен подобное пережить? Это было бесконечно наивно и нелепо. В итоге ему доказали, что свет существует, – показав абсолютную тьму. Тьму, построенную на отрицании света. Как некоторым слепцам дают понять, что в их жизни была любовь, забрав её у них. И человек стоит над могилой – и вдруг из его глаз начинают безостановочно литься горячие слёзы. Любовь, постигнутая через смерть.

8

В день нашего знакомства я был – как обычно – до синевы выбрит. Я спросил его: верит ли он в возможность другого искусства? Искусства, не отмеченного печатью проклятия и безумия. Он задумчиво погладил свою длинную бороду, но ничего не ответил. Некоторое время спустя – в тот вечер мы сидели в его саду – он вернулся к моему вопросу. «Если такое искусство и возможно, то искать его вам придётся самому». Сказал спокойно, но таким тоном, что становилось очевидно – сам он в возможность такого искусства не верит и обсуждать пути его поиска не хочет. А если и верит, то не считает, что поиски имеют смысл. Кажется, цветы в саду значили для него больше, чем всякое искусство. Про себя я счёл, что это – следствие травмирующего опыта, и больше к этой теме не возвращался. Я любил его ранние стихи (он был старше меня – не знаю, на сколько точно лет) и был ошарашен его нынешним состоянием. Он не казался скучным или блаженным, и взгляд его глаз был таким же острым, как на тех фотографиях, что я видел, но это был совершенно другой человек. Говорить о горечи, которую вызвала у меня его нынешняя позиция, я не стал. При всём его уме, с ним произошла довольно банальная вещь – он возвёл своё довольно ограниченное понимание в ранг понимания абсолютного. Осознав в результате озарения «греховные корни» своих сочинений – пришёл к выводу о греховности искусства вообще. Что ж. Это – типичная болезнь художников. В тот раз, прощаясь, он пожелал мне удачи в моих поисках, а потом, улыбнувшись, спросил: «А правда, мудро устроено, что некоторые цветы закрывают свои бутоны на ночь? Тогда роса не попадает на пыльцу, и насекомые получают её в лучшем виде. Интересно, что снится цветам?»

11.08.2017 – 15.07.2018