У Гоголя на Никитском бульваре

Ах, патина! Главнейшая черта
Москвы, в свои заботы погружённой.
Там Пушкин зеленеет, как салат,
Охваченный крепчайшими листами,
Там Гоголь - в малахитовом плаще
И с пелериной, птицею усталой
С поджатой лапкой, мрамор увенчал.
А постамент с окружным барельефом
Героями уныло населён…
Ах, Гоголь, мастер-пересмешник злой,
С нежнейшем сердцем, с носом слишком длинным,
Чтоб веселиться самому – о, нет,
Смешной другим – себе, пожалуй, скучен…

И вот сидит он целый век один.
Проходят люди кованой оградой.
Проходит с дамой рыцарь-паладин,
Орфей проходит – а за ним менады.
А у витых ворот, помилуй Бог,
Вздыхает нос, скрывая свой порок.
Ещё чуть-чуть – и мы дойдём до сути
Булгаковской чертовинки и мути.
Но не про то и не о том рассказ…
Вот в эту дверь пожалуйте сейчас.
Парадное минуя, все ступени
Пройдите вверх без суеты и лени.
И вы тогда войдёте, ах, нет-нет,
Пока не в спальню, в старый кабинет.

Здесь за конторкой, обмакнув в чернила
Щербатое гусиное перо,
Душа поэта помечтать любила,
И отделить от скверного добро.
Вот здесь она шепталась на досуге,
Сама с собою, не имев прислуги,
Не нажив денег, звания, семьи,
И завернувшись в крылия свои.
Как тот салат, охваченный листами,
Или щегол, дремавший вечерами…

Угодно ли в гостиную пройти?
Вот он, камин, где стали пеплом строчки,
Известные всем, Господи прости,
Как том второй. В исподнем иль в сорочке
Несчастный автор несчастливых строк
Бросал листы в огонь – ах, как он мог!

А вот и спальня, по стенам… Да где там!
Уж не до стен: линялая кровать –
Под покрывалом куколка поэта.
Как смерть пришла – так впору пеленать.
А то сидел себе всё в старом кресле,
И сидя спал-дремал, ах, если б, если...

Да, если б так – и был бы Пушкин жив,
И был бы тут, и, руку положив
На лоб горячий, немудрящим словом
Его ободрил – он бы ожил снова.
И если б, правил строгих, духовник
Изобличить порок не так старался
В грешащем вечно, - может быть поднялся б
Он с ложа смерти– к коему приник…
Но что же делать? Поздно. В оном веке
Не то что в нашем жили человеки.