Черта

В день похорон я встретила его. Точнее - впервые увидела. Среди десятков лиц - знакомых и неизвестных. Он стоял рядом с женщиной в черной шляпе с невероятно широкими полями и с невесомой, почти незаметной вуалью. Он держал ее под руку - крепко и уверенно. Его взгляд был направлен куда-то в ноги покойнику или сквозь них. Практически с самого начала церемонии и до самого ее завершения. Помню, я подумала глупость, мол, что там такое: пятно, пылинка или, может, блик. Посмотрела на секунду сама - ничего не заметила. Пыталась понять: он рассматривает, представляет, вспоминает или он просто сейчас не здесь.
Это были не первые похороны в моей жизни. У нас большая семья, и за последние несколько лет мы попрощались с девятью родственниками.
Максим был моим дядей. Он умер от неизвестной никому причины. Практически загадочной, но не необычной смертью. В органах дело было закрыто, ещё не успев наполниться уликами, протоколами и списком подозреваемых. Подозреваемых не было. А преступник был. Не было и преступления. Был несчастный случай. Но некто пожелал наказания. Кары. Он не пошел в полицию или к элегантной жене пострадавшего. Он уладил дела, написал письмо в две строки и застрелился на главной площади города. Его обнаружил ранним утром пекарь из булочной,что на углу площади. Его похороны завтра. Говорят, у него никого не было, и на похоронах будут лишь священник, пара полицейских и бог знает кто ещё. Похороны - такое мероприятие: может прийти кто угодно. Приглашение не требуется. Выгонять вряд ли станут. Только на крайний случай. Мне доводилось присутствовать при таких случаях. Но это не частое явление к тому же иногда довольно забавное. Похороны же дяди Максима прошли банально и ничем не отличались от похорон отца, брата, бабушки и другого моего дяди, а ещё его жены и их ребенка.
Самыми необычными мне показались двое похорон: моей матери и дедушки. Ну а ещё одни - мне сложно судить. С одной стороны, ничего необычного, но, с другой, кое-что странное в них тоже было. Сначала я не поняла, что я там делаю, как и не сразу поняла, кто лежит в гробу: он был закрыт и заколочен. Громко плакала мама, голосила, и ее лицо было похоже на маску. С кладбища она уезжала на скорой, хотя справедливым будет сказать - ее увезли (правда, справедливого здесь мало). Я была рядом с ней, а она была так поглощена горем, что не замечала меня. Будто даже не видела. Сначала мне стало обидно. Потом я поняла, что эгоистично так думать: ведь видно, что у мамы разрывается сердце. Я осмелилась спросить о том, кто же там - под крышкой, и в этот момент мама расстаяла в руках мужчины по правую руку от нее. Я же стояла по левую и ничего не могла сделать. Мама покинула меня, а церемонию продолжили и закончили. Все стали потихоньку расходиться. Я не чувствовала в себе сил и присела отдохнуть под старым каштаном, пока могильщики делали свою работу. Черные фигуры разбредались по кладбищу, перешептываясь и обмениваясь лёгкими прикосновениями прощания и понимания.
Мы все так устали от похорон. Будто нашу семью проклял сам бог. В последний год мы встречались все вместе стабильно раз в два-три месяца. На предыдущих двух мама уже не могла плакать. Кто же был под крышкой в этот раз? Со всеми самыми близкими она простилась. Мы вместе хоронили моего старшего брата, а потом нашего отца. На похоронах своего брата и своей матери мама была уже пустой. И я гадала: она снова наполнилась или это был куда более близкий ей человек. Может, подруга или неизвестная нам сестра. В том, что это была девушка, сомнений не возникало. Интуиция редко давала сбои.
Не помню, как я отключилась под деревом, но проснулась я в своей постели. В комнате было темно, душно и ужасно чисто. Кто-то навел здесь порядок - многие вещи не на своих законных местах. Из-за закрытых штор я не сразу поняла, который был час. Спустившись на первый этаж, могла лишь догадаться, что за окном примерно полдень. Похоже дома никого не было. Не было и еды в холодильнике. Не было почты.
Не было звуков и будто самого воздуха. Мне стало здесь не по себе, зной высасывал из меня даже пустоту; и я вернулась наверх. Шторы были открыты - значит, мама все же дома. Или кто-то еще. Я попыталась позвать. Мимо меня пробежал какой-то незнакомый ребенок. Я посмотрела в окно; во дворе стоял грузовик, вокруг было много ящиков, коробок и мешков. Беременная женщина держала в руке торшер, другой поддерживая большой живот, обтянутый тонкой тканью кофты. Ребенок, пробежавший мимо меня, обнимал ее за ногу, лбом мягко упёршись в низ ее живота. Из грузовика выпрыгнул высокий широкоплечий мужчина, за ним ещё один - поменьше и симпатичнее. Я вышла на улицу. Мужчина с широкими плечами сгребал осенние листья в небольшие кучи. Ребенок носился вокруг дома с цветным самолётом в руках, издавал жужжание двигателя и нарушал некоторые законы физики. Из открытого окна моей спальни слышался плач младенца и нежный женский голос.
Я решила сходить к друзьям. На дороге было мало машин. Было мало людей. Сквозь меня проходил холодный осенний ветер, проносил листья и пакеты. Так же проносились дни.
Я очнулась на кладбище, когда хоронили маму. Она была бледной. Не такой, как при жизни, а будто загримированной или изрядно припудренной. Создавался эффект театральности происходящего. Я все ждала, что она встанет. Я ждала, что она попросит присутствующих помочь ей встать и вылезти из этого ящика. Людей почти не было. Я стояла рядом с дедушкой. Он тихо плакал, его губы шевелились, а стук сердца раздавался в воздухе и земле. Я закрыла уши, но стало только хуже. Потом наступила тишина. Удивительно длительная, белая, холодная, колючая тишина.
Я очнулась от громкого звука сирены. Это был будильник. Тогда наступила долгая яркая суета, тяжёлый шум и удушающие своей простотой будни и годы. Я не знала, сколько уже прошло таких зим и лет, когда я встретила его. Точнее - впервые увидела. Он стоял рядом со своей мамой. Я не знала его, не могла вспомнить. Но присмотревшись, я, наконец, узнала его мать. Она подняла вуаль, когда прощалась с дядей Максимом. Ее острые скулы, которые в детстве пугали меня, будто заточились, став еще тоньше и опаснее. Она была похожа на старуху, она напоминала саму смерть. Мне не было ее жаль, у меня не было желания подойти к ней. Но он - он был таким теплым, таким настоящим и живым, что мне на мгновение показалось, что я чувствую. Мне стало так не по себе, что я закашлялась. Пока я приходила в себя, я потеряла это ощущение - жизни и чего-то родного.
Парень всё не отрывал взгляда от ног отца. Тогда я напрягла все свои силы и смогла увидеть, что у дяди Максима под штанинами ниже колен нет плоти. Бедный мальчик, прошу, взгляни на меня! Ты не вернёшь отцу ноги как и жизнь. Ты не поможешь матери пережить ее горе. Но есть надежда, что ты поможешь мне. Я чувствую. Я имею в виду, благодаря тебе я что-то чувствую. Посмотри же на меня! Посмотри хотя бы сквозь меня.
Мы не знакомы. Наверное, ты родился после моей смерти. Какой же ты теплый! Я слышу твое сердце там, где я должна ощущать своё. Я назову тебя Море. Именно таким я помню море. Теплым, надёжным и живым. Я не помню его другим. Я не видела его мамиными глазами. Оно не приносило к моим ногам вечное отчаяние в омуте зубастого страха. Страх жил с мамой в одной комнате, капал слюной на липкие полы. Мама кормила его ещё долго. Пока могла. Пока ещё было зачем. А потом он ушел, и она - за ним. Мы не встретились с ней за чертой. Интересно, почему. Потому что и не должны были или по другой причине? Или потому, что я так и не перешла черту?
Я вернулась домой. Мой дом хранил память о многих поколениях нашего большого семейства. Мой дом был заперт и надёжно спрятан под пылью времени и зеленью леса. Мой дом был забыт, а я потеряна. Я всё ещё где-то здесь, но уже сложно вспомнить где и что такое "здесь". И, черт его знает, почему я все ещё слышу свой слабый голос