Волна Амура

"Волна Амура" - такое название выбрала для своей книги Ольга Суслова. Книга подготовлена автором  после многочисленных бесед и переписки со своими многочисленными родственниками по семейным архивам с иллюстрациями из семейного фотоальбома.
Интересное, захватывающее чтение. Книга Ольги Сусловой интересна новаторским подходом к изложению материалов по исследованию истории семьи в совокупности с исследованием исторической эпохи и исторических событий, в период проживания того или иного поколения семьи.
К сожалению, не для широкой читательской аудитории.
Но некоторые главы из этой книги мы опубликовали в альманахе "Притяжение-ДВ" - зима-2019г.   
Важно отметить, что книга обсуждалась на нашем загородном литературном мероприятии и некоторые члены ХРО задумались об истоках своей семейной истории, прямо заявив, что пример Ольги Сусловой является сигналом к действию.
Ниже приводим отрывок из повести Ольги Сусловой "Волна Амура"


Ольга Суслова
Волна Амура

Шёл 1914 год. Весна проснулась на Амуре рано. Зима в Тунгусском Уезде выдалась с обильными снегопадами и вот, к концу апреля оттепель вызвала высокий паводок реки…
Борису исполнилось восемнадцать лет, когда семья покинула Бессарабию. Русской диаспоре в начале 1907 года, предложило государство переселиться на земли Амура – земли дальней Сибири.
По закону, переселенцев не призывали в армию и на войну, задача империи была укрепить границы с Китаем. За семь лет проживания, Борис никак не мог привыкнуть к новому месту жительства, хотя женился здесь, как говориться, пустил корни – дочке Машеньке шёл второй год.
Часто нотка сожаления о покинутых местах звучала в разговоре со старшим братом или отцом, особенно, когда они вечерами вязали сети:
–Тихон, не могу привыкнуть к морозам, одно место покрывается льдом, да и нет здесь потока жизни.
–Что захотели, то и получили, – всегда кратко отвечал Тихон, обладающий спокойным характером.
Борис хорошо запомнил, как переселенцы, с божьей помощью, обживали село Нижнеспассовское. Почти сразу появилась кузня и пекарня, а вот церкви не было – вера в Бога стала слабеть – ни помолиться, ни покреститься, да и ни повенчаться. А ведь переселялись с ними и старообрядцы, да только им выпал лучший кусок земли, за 20 верст от границы, на сухом месте – у них была изба, где совершали обряды, да и попа держали.
На самом деле Нижнеспассовское не дотягивало и до двух десятков дворов. Дома стояли на берегу протоки величавого Амура, напротив красовался Уссурийский остров и тянувшиеся цепью Тарабаровы острова. Борис часто иронизировал по поводу суши, обтекаемой водой:
–С этим островом мы в одной связке – ни сдвинуть нас, ни обогреть, да и до города добираться не ближний свет…
И действительно, Хабаровск располагался на противоположной стороне Амура, по прямой линии составляло 56 вёрст. В город они отправлялись зимой на лошади, когда реку сковывал лед, чтобы сделать запас продуктов и продать рыбу, а летом на лодках-румынках добирались по строптивым волнам – благо, судёнышки имели особенность не переворачиваться.
Молодому мужчине не нравилось, что часто, по хозяйственным нуждам, или к врачу, он мотался в Камышовку, приходилась гонять лошадь за 12 вёрст – и это только в одном направлении. Село находилось на сухом месте, и было обжитое, через него проходила дорога «Колесуха» – почтовый тракт, тянувшийся в Читу, а начинался он с Покровки, где жили первые казаки.
В Камышовке стоял пункт смены почтовых лошадей с толковым смотрителем, и там же Уезд выстроил большую конюшню. Жители села занимались разведением этой выносливой породы. Там то, семья Бориса и его соседи обзавелись жеребятами на деньги, заработанные от продажи рыбы.
Почтовую дорогу пустили в эксплуатацию в девятом году. Но разрешение переселиться в Камышовку Уезд не давал – вся диаспора получила подъемные и должна по договору жить на границе.
«Колесуха», или как говорили «Царская дорога», загубила без счета человеческие жизни – и конечно, об этом знал весь Тунгусский Уезд.
–Ох, эта «Колесуха»! Хуже каторги – ад, кромешный ад, через что, только не прошли люди! – возмущался говорливый Борис, беседуя вечерами с братьями и отцом, под свет горящей свечи, иногда даже забывал перекреститься, вспоминая нечисть.
–А что, брат, мы жили поначалу не намного лучше – только кнута не видели и болотной лихорадки, – возражал ему Тихон.
–Хорошо, что здесь ивы много, да тальника – два года заваривали кору, до сих пор горечь в горле стоит.
Нечеловеческие условия, в которых содержались рабочие и каторжане, поражали своей жестокостью – тучи комаров и мошкара летом, работа сутками на болоте по пояс в воде, да ещё смертоносная малярия и туберкулёз. Эта болезнь чрезвычайно быстро распространялась среди арестантов, при таком факте, как отсутствие медицинской помощи, она усугублялась зверской системой обращения с людьми. Избиение проводилось до завершения работ. Бывало, часто искалеченные арестанты были в бегах, и прятались в селах и по болотам.
После таких, терзающих душу разговоров, часто всплывали у братьев воспоминания о злосчастном переселении – внутри у них всё кипело от безысходности. Особенно с того момента, как доставили диаспору на старом пароходе, минуя Хабаровск, на развалины бывшего казачьего поселения, причём сделали это в октябре, когда ночами появлялись заморозки, а ведь были грудные дети, старики и беременные женщины.
Двенадцатилетний Василёк, проявлял интерес к этой беседе. Он сидел молча на тёплой лежанке, подпекая мягкое место, и завораживающе смотрел на огонь свечи. Свеча освещала лица его старших братьев, делая их серьёзными и загадочными, а тень, падающая от предметов, прыгала по стене, когда трещал воск, но больше всего ему нравилась смотреть на самого Тихона, как ловко он чинил сеть – иглица виртуозно ныряла в петли лопатки. Наконец, он решился вступить в разговор и обратился к словоохотливому брату:
–Борис, а я ведь помню, как мы приехали сюда, холодно было – жуть! Поначалу спали в палатках, я тогда чуть чахоткой не заболел, кашель душил – поили меня каким-то жиром.
–Это еночий жир, тогда он многих спас. Енот селится поблизости человека – чует рыбу, а людей он не боится. Мы едва успели выкопать землянки до снега, а захворали почти все. Таких морозов мы никогда не видели. Село это оказалось непригодным для жизни – голое место, потопляемое, да отдалённое от других деревень на десятки вёрст.
От воспоминания о пережитых зимах у братьев падало настроение. На Дунае зимы мягкие, тёплые, да короткие, и почти без снега.
–Занесло же нас, сюда, где Макар телят не пас – морозы по 30 градусов, землянки насквозь промерзали, – не унимался Борис, – да и больно было смотреть на избы бывших казаков, сгнили они и рассыпались от наводнения, а у нас не было ни кузни, ни лошадей – будто всё сулило беду.
Оставив недовязанную сеть, взвинченный Тихон подошёл к окну, которое выходило во двор, он окинул взглядом хозяйство семьи. Возле сарая стояли две лошади и жеребенок, пятидесятилетний отец разговаривал с соседом, при этом загонял животину в стойло. Затем повернулся к брату, который продолжил терзающий душу разговор:
–Конечно, царь старался укрепить границы – неважно, как будут жить люди, сами-то казаки разбежались – не собрать. Знал бы я, куда мы влезем, уговорил бы батьку не срываться с места. Не зря казаки, из Забайкалья, говорили, что жизнь на Амура смерти подобно. А ведь заселять пробовали ещё в середине века...
–А как же китайцы, они что, не жили здесь? – полюбопытствовал любознательный Василёк.
Борис встал с табурета, глубоко вздохнул, затем подсел к печи, чтобы подбросить поленья. Огонь мгновенно осветил его усталое и небритое, но ещё молодое лицо. Минуту мужчина молчал, как бы обдумывая ответ, подождав, когда пламя охватит поленья, продолжил разговор:
–В этом районе даже китайцы не селились. Хотя граница была свободная и под самым носом. Они что-то знали о норовистом характере реки. После жуткого наводнения – да, да, наводнения в 1872 году, в котором затонули жилые дома, казаки покинули это село и переселились в другие, более благоприятные места – мне об этом поведал муж Меланьи, с Камышовки, отец его был казак, да дёру дал со службы.
Тепло расплывалось по большой избе, женщины приготовили ужин, накормили детей и приглашали мужей и отца к столу...
Братья жили вместе с родителями, хотя обзавелись своими семьями. Поначалу дом строили большой, на всех. Семья была многодетная – три сына и три дочери. Девушки скоро вышли замуж за парней близлежащих сёл. Постепенно поднакопив деньжат, женатые братья стали ставить свои дома рядом с родительской усадьбой и к осени планировали заселиться.
Жену Бориса звали Анной, они были похожи внешне – высокие, голубоглазые и светловолосые. Супруг обладал крепким телом и крупными кулаками, и если бывал в Камышовки, то сам работал с металлом – менял подковы не только своей лошади, но и кто попросит.
Там, в Килие, семьи Бориса и Анны жили по соседству, и здесь, на Амуре, дома родителей стояли рядом. В дороге молодые приглянулись друг другу – а это больше двух месяцев пути, вскоре симпатия вылилась в любовь. Но поженились только через два года, пока диаспора не выстроила дома…
Нынешняя зима беспокоила переселенцев небывало обильным снегопадом – старожилы с Волочаевки, прожившие не один десяток лет, поговаривали, что это к большому разливу. Предсказание сбывалось – на пойме Амура резко поднималась вода.
Собрав всю семью за столом, глава семьи Пётр объявил своё решение:
–Утром покинем село, наводнение неизбежно, держать путь будем в ближайшую деревню, пока не затопило дорогу. Я думаю, ненадолго. Девчата, собирайте узлы и готовьте провиант.
Хорошо, что семья, два года назад, успела приобрести коней и телеги. Царские подъёмные быстро кончились, они растаяли почти все в дороге. Позднее, уже на месте, выручила рыба, которую продавали на Нижнем базаре в Хабаровске, а ведь рыбачили они круглый год, бывало и сутками. Сейчас семья, познавшая горькое испытание, сознавала – прахом всё пойдет нажитое и построенное, только вот, за какие грехи?
–Анна, – с беспокойством обратился к жене Борис, не отрываясь от окна, – смотри, огород затопило, да вода поднимается по локтю за сутки, да, уезжать надо или, в Камышовку, или Волочаевку на постой к кумовьям, поди, недолго будет вода. Беременная Анна горько вздыхала, через три месяца рожать, а тут беда.
Утро приморозило дорогу, успевшую впитать подходившую воду. Колёса телеги под тяжестью скарба ломали тонкий лёд. Анна, прижав Машу к себе, с грустью смотрела на оставленный дом. Впереди, на двух телегах, путь держали свёкор и Тихон с семьёй, а за ними тянулся обоз соседей...
Никто не ожидал, что вода затопит дома по крыши – всё, что вложили в строительство домов, как и думали, пропало одним махом. Хорошо, сват с Камышовки, приютил всю семью на время наводнения.
Вода стояла почти три месяца. Возвращаться не было смысла – дома оказались не пригодны для проживания.Управа Тунгусского Уезда, только к концу лета разрешило пострадавшим семьям выбрать село для постоянного места проживания, но только не в Хабаровске.
Борис задумал обосноваться со своей семьёй в деревне Константиновка, расположенной недалеко от города, и стояла она на берегу Петропавловского озера, что радовало мужчину. Тихон с отцом, поселились в Покровке, оставаясь на левом берегу.
–Аннушка, здесь жизнь наладится – это не болото! Дети здоровее будут, – успокаивал Борис жену. На душе стало легко – они вырвались из морока Амура. Власти выделили небольшой старый дом, бревенчатые стены которого немного повело, но жить в нём было можно.
На новом месте Анна родила девочку, почти сразу, как переселились. Только, вот крепкая диаспора распалась – все разъехались в разные сёла и помощь близких людей отсутствовала. Борис жену успокаивал:
–Обживёмся, привыкнем, чаще будем наведываться в гости.
Первая мировая война во всю бушевала на Западе страны. Империя с Дальнего Востока на оборону страны народ не поднимала, её задача так и оставалась – крепко держать границу. Но не успела война окончиться, как за ней грянула Октябрьская революция, а следом и Гражданская война, затянувшаяся на Дальнем Востоке до 1925 года. Она оказалась самой кровавой и продолжительной, с примесью интервенции Японии и Америки, и носила карательный характер к мирному населению.
Борис часто брал лошадь, которая верно ему служила девять лет, и направлялся в лес за дровами, или в город за продуктами, отсутствовал он сутками, возвращался усталый, обросший щетиной, с посиневшими веками. Его широкие плечи опустились, делая спину сутулой. Домой глава семьи пустым не возвращался, хоть краюху хлеба, но привозил, а дрова, так завсегда. А ночью, шёл на озеро, ставил невод, благо рыба не переводилась, и семья могла, есть досыта…
Анна была на девятом месяце беременности. Восьмилетняя старшая дочь исправно помогала по дому, от неё не отставала и вторая, младшая, которой исполнилось шесть лет. За них Анна боялась, когда Бориса не было дома, её пугали взрывы и грохот орудий, доносившиеся издалека.
По возвращению домой, Борис рассказывал, как японцы свободно гуляли по Хабаровску, оскверняя его, собираясь группами, они пили своё саке и справляли нужду возле памятников.
Интервенты опустошали города и близлежащие селения. Белогвардейцы на это смотрели сквозь пальцы. "Друзья" вывозили добро составами, сначала в Приморье, а там, в порту, грузили на корабли и в Японию.
Бориса раздражало всепоглощающее мародёрство японцев:
–Совсем остервенели японцы, лошадей и телеги отбирают у мирных жителей, не гнушаются даже горшками, а ведь доберутся и до наших сёл, не боятся никого. Если столкнутся с сопротивлением, сразу расстреливают на месте. Вылезло бесово племя из моря-океана – возмущение мужчины не была предела.
Часто мужчина возвращался домой не один, а с другом, с которым познакомился на Нижнем базаре год назад. Друга звали Иван и он жил в двадцати верстах от Константиновки. И уж тогда, приятели не спали до утра, рассуждая о нелёгкой жизни, о Гражданской войне, но чаще говорили о партизанах, которые вели борьбу против интервентов и банды Калмыкова.
Лошадь и телегу Борис прятал в лесу, стояло лето, и листва надёжно все скрывала. Савраска была из рода почтовых, и не подавала звуки без приказа хозяина. В заросли мародёры заходить боялись.
Скоро слова Бориса, оправдались: японцы добрались и до Константиновки, забрали телеги и всю живность у местного населения. Анна прятала птицу в погребе, его сделал муж в сарае, и только к вечеру выпускала, чтоб размяли лапы и крылья.
В очередной раз Борис собирался за дровами в лес, лошадь в этот раз он в лесу не оставил, так как интервенты подчистую забрали всё и не показывались. Но, неожиданно к ним в дом ворвались два японских солдата, один был упитанный, как боров, а глаза его выкатывались за веки. Так просто, или по наводке они пришли – никто не знал. Ведь только у него оставалась лошадь и телега.
Они, под прицелом винтовки, вызволили хозяина во двор, чтобы тот впряг лошадь в телегу и вёз их по назначению. Беременная Анна преградила толстому японцу путь, просила солдата отпустить мужа. Солдат тут же приставил штык к животу и заорал, глотая буквы: «Сполю!» (вспорю). Они уже тогда практиковали «харакири».
–Аннушка, родная, отойди, не волнуйся, – говорил он спокойно, сдерживая себя, чтоб не взорваться.
Хозяин осмотрелся: за калиткой стояли ещё два японца – план, который созрел ещё в доме, не пригодился.
Борис быстро впряг лошадь, взяв вожжи сел на передний край телеги, жирный японец за ним, целясь винтовкой в спину. Второго, к счастью, подозвали к себе два сопровождающих солдата – они направились к толпе бродивших японцев. Пьяные мародёры, держа в руках утварь, заглядывали в избы, отбирая у населения последнее, что не успели взять предыдущие.
Борис знал, что по прибытию на место назначения, японцы убивали хозяина лошади. Ему надо было как можно дальше отъехать от деревни, чтоб не шуметь и не привлечь внимание солдат.
Сама дорога была неровная, с небольшими ухабами, что и требовалось Борису. Японец был небольшого роста, при вздрагивании колес, его тело покачивалось в телеге, как шарик.
Наконец, впереди замаячил густой кустарник. Борис с силой дёрнул вожжи, лошадь рванула, и в тоже время телегу подкинуло так, что японец перевернулся.
Борис не раздумывая быстро, с резким поворотом, откинулся назад и схватил винтовку. Японца он вмиг убрал, не выстрелом, а своим пудовым кулаком, чтоб не вызвать шума. К вечеру Борис вернулся домой. Лошадь и телегу спрятал в лесу, как всегда. Ночью он вывез семью к другу-партизану в соседнюю деревню. Семья гостевала полгода, до освобождения Хабаровска.
Вместе с Иваном, последующие четыре года, Борис принимал участие в борьбе с японцами, но уже в отряде партизан, где встретил своих односельчан. Зимой народная армия выгнала японцев и белогвардейцев с амурской земли, тесный тандем рухнул – интервенты потерпели поражение под Волочаевской сопкой.
О переезде к родным Борис задумывался не раз, и когда кончилась Гражданская война, переехал с семьёй в Покровку, где жил отец и Тихон – семья воссоединилась снова. Иван и Борис часто встречались, а впоследствии и породнились – старшая дочь вышла замуж за сына Ивана.