Запоздалые путники

        Так откуда же он появился на Земле – этот русский народ – который разговаривает стихами, а горюет и веселится песнями?
        У них, «за бугром» – ланд-шафт, а у нас – при-рода. Мы живём при родителях – при Родине. И воскликнет женщина в восторге: «Родимый мой!».
        Порода наша созерцательная, и живём мы по законам Природы: если солнышко светит, то радость в нас неуёмная, и восторг изливается изнутри, и любовь нас окружает, и счастье наше бесконечное.
        А если снег и ветер, то и печаль с нами, и слёзы человеческие льются, и жаль нам всех, кто сейчас замерзает в пути. И мы это знаем и помним: в тайге стоит одинокая охотничья избушка для попавших в беду. Есть там неприкосновенный запас: спички, сухари, котелок, миска, ложка, топор, дровишки – и иногда книги.
        Однажды в лешуконской тайге, году в 1965-м, мы с Юркой Климовым забрели зимой в избушку и обнаружили там несколько книг: «Русский романс», томик стихов Леонида Мартынова и «Над пропастью во ржи» Сэлинджера. Ничего себе – тайга!
        Мы растопили печку, растопили снег в котелке и насыпали в кипяток сухарей. Сухарей мы взяли только половину, а половину оставили. «Крошки собери: они самые вкусные», – сказал Юрка. Ложка была одна, и мы по очереди хлебали эту волшебную тюрю. Потом мы рвали полосками вяленую треску. (Когда я сейчас пишу об этом, то ясно ощущаю солоноватый вкус во рту и выделение слюны, как у собаки. Внутренняя память!) Потом сварили чифирю – полпачки на котелок – и долго, медленно, обжигаясь, пили: согревались, оживали, веселились…
        – Спасибо Петьке, – заулыбался Юрка.
        – Какому Петьке? – спросил я.
        – Да Петру Первому – за чай и за картошку – они спасли русский народ.
        – Ну, русский народ и без этого бы спасся.
        – Ну, не скажи…
                Я не стал спорить.
                Печка прогорела,
                синие угольки погасли,
                и остался только
                красный спелый жар.
                Настало время закрывать трубу.
                Прижались к печке
                всем телом,
                прикасаясь лицом и руками,
                закрыли глаза.
        – Как мать родная, – прошептал Юрка.
        Мы сидели на низкой скамеечке возле печки и смотрели на мерцающие угли. Стали покачиваться и тихонько мычать «про себя».
        Мы взяли книжку романсов и стали листать.
        Многое мне было неизвестно, но когда встречалось знакомое – Стой! – напевал. Я даже не представлял, что я так много знаю русских романсов – почти половину книги!
        Конечно, прежде всего – Пушкин: «Чёрная шаль» и «Я вас любил, ещё быть может…», и, конечно же, «Зимний вечер»: «То, как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя…» Ах, как сладко! Как совпала песня с нашей сегодняшней жизнью! «То, как путник запоздалый, к нам в окошко постучит…»
        Юрка пел, захлёбываясь, обрывая пенье, размазывая пятернёю слёзы по лицу. Закурил папироску и зашептал беззащитно, почти зло: «Вот, гад – всю душу испоранил!..»
                Маленькое тёмное окошечко обледенело.
                От двери по ногам тянуло холодом.
                Снаружи выла вьюга.
                Сильный ветер рванул дверь,
                и поток ветра влетел в избушку,
                обдал холодом и погасил свечку.
        Мы копошились в темноте: искали фонарик и спички. Зажгли огарок свечки, закрыли дверь на крюк. И долго молчали.
        Юрка перекрестился:
        – Вот и бесы налетели!
         Моё тело передёрнулось от страха.
         – Да брось ты, – сказал я безразлично. – Давай петь!
        И мы запели «Вечерний звон». И он нас успокоил, и он нас утешил. А «Белеет парус одинокий» совсем поставил душу на место, потому что «как будто в буре есть покой». А потом мы «вышли на дорогу», где «звезда с звездою говорит», и заулыбались, потому что «в небесах торжественно и чудно».
                После пели про нищую и умоляли:
                «Подайте ж милостыню ей».
                И совсем развеселились
                и два раза спели
                «На заре ты её не буди»,
                и как-то таинственно
                посматривали друг на друга
                и улыбались чему-то далёкому, родному…
        И пошло-поехало: «Очи чёрные, очи страстные», «Утро туманное, утро седое», «Мой костёр в тумане светит», «Сияла ночь, луной был полон сад», «Две гитары, зазвенев», и, конечно же, «Гори, гори, моя звезда».
        Мы уже охрипли-намучились, исстрадались – а прерывать пенье не хотелось, как будто если мы перестанем петь, то закончится наша жизнь. В тот момент песня нам была нужна, как дыхание, как ветер, как солнечный свет или полночные звёзды.
        Глаза уже закрывались, и я уже в полусне, с перерывами, слышал, как Юрка тихонько выводит «Не пробуждай воспоминаний»… Как будто далеко-далеко…